Ваш П. Чайковский.

Москва,

7 января 1880 г.

Милый, дорогой, несравненный друг! Наконец я добралась до Москвы, ц здесь мне очень, очень грустно. Во-первых, на другой день приезда я должна была расстаться с своими мальчиками; во-вторых, на днях отправляю в Петербург и маленьких мальчиков, и, наконец, во всех отношениях мне в Москве неуютно, непривольно, и теперь я Вам очень завидую, милый друг мой....

Дорогой мой, я еще Вас не поблагодарила за моего приемыша Пахульского, за рекомендательные письма, которые Вы ему дали, и вообще за всю Вашу доброту и милость к нему; от всего сердца благодарю Вас, мой несравненный, за все эти доказательства Вашей дружбы ко мне. Я не надеюсь, чтобы я могла Вам чем-нибудь отслужить за это, но благодарность моя глубока и искренна.

Теперь скажу Вам о его похождениях в Москве. Прежде всего надо сказать Вам, что мы совместно решили только в самом крайнем случае воспользоваться Вашими письмами, поэтому вчера он поехал (без письма) к Рубинштейну и, к великому счастью, нашел его в таком милостивом расположении духа, что он сам ему посоветовал заниматься частным образом у Гржимали и у Губерта, не поступая в консерваторию, а в августе держать экзамен. Это я нахожу отличным, чтобы н е поступать в консерваторию, потому что она ни для кого не привлекательна, а для человека, более или менее развитого и вкусившего сладость свободы, совсем невозможна, и я для Пахульского очень не желаю этого поступления. Таким образом теперь пока все устроилось очень хорошо. От Рубинштейна он был у Гржимали, который также был очень любезен, сегодня поедет к Губерту; тот, говорят, болен. Конечно, Пахульскому будут стоить довольно дорого эти частные уроки, но так как он живет у меня, то он почти все свое жалованье может употребить на это дело, и лучше, чтобы оно шло на полезное занятие.

Теперь еще благодарю Вас бесконечно, безгранично, мой милый горячо любимый друг, за новый дар, за посвящение мне сюиты. Говорить Вам, как приятна, как дорога мне эта ласка от Вас, я думаю, излишне. Вы знаете и, конечно, не сомневаетесь, мой дорогой, я очень довольна тем, что Вы не выставили этого на сочинении, потому что, конечно, это обратило бы на себя внимание, а Вы знаете, как я не люблю обращать на себя и в особенности на нас чье-нибудь внимание. Благодарю еще, благодарю за все, мой прелестный, бесподобный друг...

Прошу Вас, милый друг мой, передать Модесту Ильичу, что я его очень, очень благодарю за поздравление и доброе желание. Меня очень тронуло его внимание, от души желаю ему также в этом новом году всего хорошего и скорого окончания его труда, который меня очень интересует. До свидания, дорогой мой, бесценный. Всем сердцем всегда Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Юля искренно благодарит Вас за память об ней и шлет Вам сердечный привет. Влад[ислав] Альб[ертович] сам будет Вам писать.

Рим,

1880 г. января 7-8. Рим.

7/19 января 1880 г.

Милый и дорогой мой друг! Провожу очень грустные дни; чувствую себя нехорошо и в физическом и в нравственном отношении. Во-первых, я, должно быть, порядком простудился, ибо вот уже несколько дней не могу поправиться. У меня несносная зубная боль, боль головы, ревматическая боль в ноге, бессонница и общее ненормальное состояние здоровья. Во-вторых, я получил самые грустные известия из Петербурга. И Таня и сестра больны. Обе они до того слабы, что доктора не находят возможным, чтобы они могли поправиться в скором времени. Их посылают на юг, по всей вероятности, в Ниццу, как только состояние здоровья позволит им пуститься в путь. Лев Васильевич провожает их. Меня и Модеста они убедительно просят соединиться с ними, что мы, конечно, и сделаем. Теперь я жду телеграммы, которая должна меня известить о дне их выезда и о месте, в котором они будут жить. Я поеду приготовить им помещение. Разумеется, я буду рад их видеть, но при каких грустных обстоятельствах!

8/20 января 1880 г.

Боже мой! Что может быть справедливее той истины, что неприятные вести всегда приходят вереницей. Сейчас получил письмо от брата Анатолия, из коего узнаю, что мой отец очень болен. В течение трех дней он был безнадежен: лежал в сильнейшем жару, метался, никого не узнавал, не мог говорить, и, по выражению брата, на лице его выражалось сильное страдание. Его считали столь близким к концу, что даже решились не телеграфировать нам о болезни, так как рассчитывали, что мы все равно его не застанем. Но, по-видимому, его удивительно здоровая натура берет и на этот раз свое. В день письма Анатолия отцу было лучше, а так как с тех пор никакой телеграммы мы не получили, то, значит, он выздоравливает. Но можно себе представить, какие следы оставит эта болезнь в его годы! А какие страдания испытывала бедная моя сестра с больной дочерью на руках и видя отца опасно больным. Анатолий пишет, что Тане лучше, но она до того слаба, что об отъезде еще и думать нечего. Теперь, милый друг, скажу Вам, что и я все еще не могу поправиться, никуда не хожу, ничего не делаю и хандрю. Модест тоже нездоров и тоже простудился. Коля сильно кашляет, и завтра мы хотим посылать за доктором. Словом, переживаю невеселые дни.

Дай бог получить от Вас добрые вести, а главное, что Вы здоровы и твердо переносите предстоящую или уже совершившуюся разлуку с младшими детьми. Поступили ли они уже в Училище?

До свиданья, дорогой друг. Авось следующее мое письмо будет повеселее.

Ваш П. Чайковский.

Рим,

11/23 января 1880 г.

Третьего дня вечером я получил известие, что отцу моему очень худо. Мне показалось очень эгоистичным и бессердечным наслаждаться спокойною жизнью здесь, когда все мои близкие и родные в такой тревоге в Петербурге. Кроме того мне очень, очень хотелось застать еще в живых отца. Чтобы уяснить все это, я телеграфировал в Петербург к зятю, Льву Васильевичу, чтобы он решил, ехать ли мне сейчас же в Петербург. На всякий случай я известил и Вас, мой дорогой друг, о возможности моего отъезда. Но вчера утром пришла депеша, извещавшая меня о смерти отца, и тут же в ответ на мою телеграмму было сказано, что ехать в Петербург меня не просят. Таким образом я решился оставаться покамест здесь. Но так как меня очень преследует мысль, что я своим появлением в Петербурге могу принести некоторое утешение и радость всем моим близким, то предполагаю возвратиться в Россию раньше, чем думал, т. е. в феврале. В этом смысле я вчера и телеграфировал Вам. Прошу Вас извинить меня, мой дорогой друг, за то, что своими телеграммами я, может быть, обеспокоил Вас в такое время, когда у Вас самих новая забота и разлука с младшими сыновьями.

Здоровье мое все нехорошо. Неотступно преследующую меня зубную боль невралгического характера и непостижимую ревматическую боль в ступне ноги, мешающую мне свободно ходить, я не могу объяснить иначе, как сильной простудой, соединенной с нервным расстройством.

Будьте здоровы, мой милый друг.

Безгранично преданный Вам

П. Чайковский.

Москва,

11 января 1880 г.

Дорогой, несравненный друг! Как мне жаль Вас, как искренно я сочувствую Вашему горю. Конечно, Ваш отец был в таких летах, что потеря его не явилась неожиданностью, но я знаю, как Вы его любили, и знаю, что вам очень горько его потерять. Дай бог, чтобы Ваше здоровье нисколько не пострадало от этих волнений....