В Париже я имел известия от Модеста. Он отлично устроился в скромном пансионе близ Santa Lucia и в совершенном восторге от Неаполя, точно так же, как Коля и мой Алексей. Оттуда Модест хочет ехать в конце апреля морем через Мессину, Пирей, Константинополь и Одессу.

Будьте здоровы, милый друг!

Бесконечно Вам преданный

П. Чайковский.

Москва.

6 марта 1880 г.

....Вчера я получила Ваше письмецо из Парижа, за которое премного благодарю Вас.... У меня, слава богу, все здоровы кроме несчастного больного Венявского, который раздирает мне душу. Я не хожу к нему, но знаю каждый день во всех подробностях ход его болезни. Положение его отчаянное. Доктора сомневаются, чтобы он мог прожить март, и при этом еще страдает ужасно. Довольно бы, кажется, того, что умереть надо, за что же еще страдать? Природа не добра к человеку.

Как мне жаль Вас, милый друг мой, что Вам пришлось расстаться с Алешей. Надолго ли это? Я очень была рада, что Вы поехали на Париж, в него особенно приятно заглянуть на короткое время.

У нас объявлены концерты Николая и Антона Рубинштейнов. Не будет ли Николай Григорьевич играть Ваш новый концерт, Петр Ильич? Я с нетерпением жду исполнения нашей сюиты, это будет 23 марта. Боюсь только быть больною. На четвертой неделе я собираюсь в Петербург. До свидания, милый, драгоценный друг мой. Всегда везде всем сердцем безгранично любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

С. Петербург, 8 марта [1880 г.]

Вчера вечером я приехал сюда и нашел Ваше милое и крайне обрадовавшее меня письмо, добрый друг мой! Все, что Вы пишете мне насчет Соlоnn'а, в тысячный раз доказывает мне, как Вы бесконечно добры, великодушны, идеально деликатны. Но я позволю себе заметить, что только тогда соглашусь с Вами насчет благородных свойств Colonn'a, когда он ответит Вам, что и без вознаграждения готов исполнить рекомендованные Вами вещи. Что-нибудь одно: или он действительно находит мою музыку достойною своих программ-и тогда он должен отказаться от каких бы то ни было уплат, кроме тех, которые получаются сбором с публики, или же он неискренно говорит Вам, что любит мою музыку. Впрочем, милый друг, у меня никогда и в мыслях не было бояться, чтобы Вы, по Вашему выражению, “роняли мое достоинство” своими хлопотами об исполнении моих вещей в Париже. Совершенно наоборот, я считаю себя в высшей степени польщенным в глазах Colonn'a тем, что есть в мире такой друг моей музыки, как Вы. Мне кажется только, что Сolonne уронит мое и свое достоинство, если злоупотребит Вашей щедростью и симпатией к моим творениям. Как бы то ни было, забудьте, ради бога, те, может быть, резкие выражения, которые я употребил, говоря об этом, и поступайте так, как Вам советует Ваш ум и Ваше сердце, в непогрешимости которых, в конце концов, я всегда уверен.

Я уже начал свое периодическое мученичество. Брата Анатолия я нашел расстроенным, недовольным своей службой и очень похудевшим и побледневшим. Решительно становлюсь в тупик, как помочь ему и вырвать его из этого положения. Да и кто поручится, что во всяком другом положении при его раздражительном характере он везде не найдет себе недоброжелателей?

Погода зимняя, и переход от Рима к Петербургу действует на меня убийственно.

Был сегодня у моей мачехи. Невыразимо грустно было видеть эту столь знакомую квартирку без ее главного жильца. Что за чудные женщины бывают на свете! Мачеха моя, жизнь которой с восьмидесятичетырехлетним стариком была сопряжена с большим утомлением, погружена в безысходное горе! Только женщины умеют так любить. Я вынес из посещения много грустных, но и отрадных ощущений.

Бесконечно преданный

П. Чайковский.

Завтра буду опять писать Вам.

С. Петербург,

10 марта [1880 г.]

Меня глубоко трогает призрение, которое Вы оказали бедному умирающему Венявскому. Последние дни его будут скрашены Вашими заботами о нем. Очень жаль его. Мы потеряем в нем неподражаемого в своем роде скрипача и очень даровитого композитора. В этом последнем отношении я считаю Венявского очень богато одаренным, и, если б судьба продлила его жизнь, он мог бы сделаться для скрипки тем же, чем был Вьетан. Его прелестная легенда и некоторые части d-mоll'-ного концерта свидетельствуют о серьезном творческом таланте.

Вчера я был в первый раз на могиле отца. Покамест на ней только скромный деревянный крест. В скором времени мы поставим на ней уже заказанный памятник. Погода была светлая и солнечная, но мороз очень сильный. Я никак не ожидал, что могу так сильно страдать от холода. Три зимы, проведенные в теплых странах, избаловали меня. В общем Петербург производит на меня убийственно тяжелое и мрачное впечатление. Бедная Россия!

Завтра хочу попытаться поработать здесь. Мне бы хотелось перед окончательным отъездом в Каменку кончить концерт, т. е. оркестровать его. По всей вероятности, 22 марта (к репетиции концерта с сюитой) я съезжу в Москву и потом опять вернусь сюда. Как я буду счастлив, когда попаду в Каменку, и с каким нетерпением меня там ожидают!

Вы спрашиваете, друг мой, будет ли Ник[олай] Григ[орьевич] играть концерт. Нет, ибо он еще не готов и не снабжен оркестровкой. Но зато он будет играть мою сонату и две фантазии на темы из (“Онегина”: одну Листа, другую Пабста. То же самое исполнит он и в своем петербургском концерте, и я во всяком случае там или здесь услышу его.

Имею известия от Модеста. Красоты Неаполя произвели на него поразительное впечатление. Но он жалуется, что не может заниматься, да и, в самом деле, какая возможность отвлечь свое внимание от Везувия, от моря, от синего неба, от всей этой роскоши, которая видится в его открытое окно. Счастливый Модест!

Коля еще ничего не знает о драме, разыгравшейся в его семействе, и Модест сильно обеспокоен вопросом, как это сообщить ему так, чтобы ослабить подавляющее впечатление, которое неминуемо он должен будет пережить.

Брат Анатолий наводит на меня уныние, тоску и убийственное сознание моего бессилия помочь ему вырваться из столь опротивевшей ему служебной сферы.

Будьте здоровы, мой милый и бесконечно дорогой друг!

Ваш П. Чайковский.