Москва,

15 марта 1880 г.

Милый, несравненный друг! Вчера я была в концерте Николая Григорьевича и имела наслаждение слушать Ваши сочинения. Что за роскошь Ваша соната, в особенности первая и вторая части, это целая поэма, чудно! Полонез из “Евгения Онегина” (transcription de Liszt) весьма эффектен, а Paraphrase de Pabst блестящ донельзя. Мне только жаль, что он не взял для него также письма Татьяны, эту очаровательную вещь. Парафраз сделан на три мотива: первый-специальный мотив Татьяны, которым начинается интродукция и который везде обозначает ее появление, второй- вальс и третий-ария Ленского, первая, потом опять вальс.

Г-н Пабст, должно быть, очень способный музыкант и вполне достойный ученик своего учителя Листа, блестящ и изобретателен до nес plus ultra [высшей степени], конечно, с большим вкусом, с большим изяществом, ну, словом, молодец. А больше всего он мне нравится за то, что он взял Ваше сочинение для парафраза. Играл Ник[олай] Гр[игорьевич], по обыкновению, так, что наконец теряешь сознание, играет ли это один человек двумя руками, или все силы небесные составили с ним оркестр. Эта титаническая сила, это могущество все понять и все передать бесподобно имеют равных себе только в таком же Рубинштейне. Все залы Собрания были переполнены публикою, и, конечно, являлись овации в разных видах, но это все ничто в сравнении с его талантом.

А Вы знаете,милый друг мой, что в концерте Фонда не будут играть Вашу сюиту, и это я приписываю Антону Рубинштейну, так как он будет дирижировать оркестром и играть сам и так как назначены почти все его только сочинения для исполнения, и меня это ужасно бесит. Я с таким восторгом ждала Вашу сюиту, и вдруг такое разочарование. Гадкие люди бывают на свете.

Сегодня мы едем в театр, в концерт М-mе Папендик. На двадцать первое назначен концерт Ант[она] Рубинштейна. Программа его мне не нравится.

У меня, слава богу, все благополучно, но только хворают понемногу простудами. Венявскому это время опять лучше. Это все перемежается- то лучше, то хуже. Пахульский ухаживает за ним до самоотвержения, и Венявский его ужасно любит, не хочет отпускать от себя, когда он приходит....

До свидания, мой милый, безмерно любимый друг. Будьте здоровы, берегитесь, пожалуйста, очень, очень, от простуды. Март ужасный месяц для здоровья. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

Петербург,

16 марта [1880 г.]

Сейчас получил письмо Ваше, милый и дорогой друг мой! Мне очень, очень досадно, что не придется услышать сюиту. Я рассчитывал отправиться двадцать второго в Москву и очень ласкал себя надеждой насладиться слушанием своей музыки. Что делать! На Муз[ыкальное] общество сетовать нельзя; ведь концерт дается в пользу Фонда, а нет сомнения, что Антон Рубинштейн привлечет много денег.

В настоящее время у меня кроме разных других забот появилась еще одна, требующая очень напряженного внимания. Юргенсон доставил в дирекцию театров клавираусцуг моей оперы. Оказывается, что копия сделана крайне небрежно и переполнена безобразными ошибками. Направник просил меня заняться ее пересмотром. Целый день сегодня я просидел над этой ужасной и утомительной работой. Скоро должен решиться вопрос, пойдет ли моя опера в будущем сезоне, и меня разрешение его приводит просто в ужас. Я далеко не уверен, что решение вопроса будет для меня благоприятное. А сколько мне ради этого дела придется прожить тяжелых минут. В будущую пятницу я должен обедать у вел. кн. Конст[антина] Николаевича, который всегда протежировал мою музыку и влияние которого мне может оказаться весьма нужным. Вы можете себе представить, до чего мне, привыкшему теперь быть избавленным от всяких тягостей в сношениях с людьми, тяжела будет подобного рода высокая честь. Кроме того, нужно (как говорят) делать визиты разным влиятельным в театральной сфере лицам. Сколько жертв я принесу своей опере и, кто знает, плодотворны ли они будут! Вообще никакими словами не могу изобразить, до-чего мне здесь тяжко и как я рвусь отсюда!

Надежда Филаретовна, простите, ради бога, за назойливость, но обстоятельства так сложились, что мне ужасно нужны деньги, и я осмелюсь попросить Вас по возможности в скором времени снабдить меня июньской и августовской бюджетной суммой разом. Не сетуйте на меня, мой друг, за беспорядок в распределении моих средств. Скажу Вам только одно: я подчиняюсь силе обстоятельств, и мне невозможно было не принести жертв для очень близких людей. Впрочем, ведь я зато могу обойтись до октября без всяких денежных получений, ибо в деревне мне деньги вовсе не нужны, а я хочу нынче подольше насладиться деревней и удалением от русских столиц. Еще раз прошу у Вас прощения за расточительность, впрочем невольную.

Сегодня я узнал, что здесь проектируется концерт с благотворительной целью, составленный исключительно из моих сочинений. Говорил мне об этом Направник, оркестр которого будет участвовать в этом концерте. Программа еще неизвестна, но, может быть, будет исполнена сюита. Это вознаградит меня за московскую неудачу. Если на четвертой неделе Вы будете здесь, то очень может статься, что и Вы, друг мой, услышите сюиту. Дай Бог!

Простите, что пишу мало и небрежно. Я устал, расстроен, и голова кругом ходит.

Ваш бесконечно Вам преданный

П. Чайковский.

Москва.

19 марта 1880 г.

Милый, бесценный друг! Как мне Вас жаль, как я мучусь при мысли, что Вам тяжело, что Вы [должны?] истязать себя. Как я понимаю, каково должно быть Вам после столького времени абсолютной свободы в очаровательной Италии попасть в холод и быть вынужденным обращаться к людям, вести с ними бессодержательные разговоры, приятно улыбаться им в то время, когда желал бы лучше провалиться сквозь землю, чем любоваться на них. А этот обед у великого князя, где ни одного слова, ни одного жеста не может [быть] свободного, боже мой, чего бы я не дала, чтобы освободить вас от такой пытки. Я готова была бы вытерпеть за Вас все, кроме того, что Вам предстоит терпеть: c'est plus fort que moi [это сильнее меня]. Утешайтесь, мой милый, бедный друг, только мыслью о том времени, когда все это кончится и Вы сделаетесь свободным гражданином мира на дороге в Каменку.