Москва,

11 апреля 1880 г.

Милый, бесценный друг мой! Как Вы можете спрашивать, можно ли Вам будет пожить в Симаках. Вы знаете, как я счастлива иметь Вас своим гостем везде, где бы Вы ни выбрали себе резиденцию. Сиамаки же я нарочно взяла в аренду сама для того, чтобы иметь наслаждение принимать Вас гостем у себя. Если я предлагала Вам по нашем отъезде переехать в Браилов, то потому, что, я думала, Вам там просторнее. Ужасно мне хочется побыть хоть несколько деньков вместе с Вами, мой милый друг, в Браилове, и потому я бы Вас убедительно просила приехать в Сиамаки именно в то время, которое я Вам укажу. Мне необходимо надо дня два раньше Вас приехать в Браилов, чтобы приготовить Сиамаки, но так как я только самое короткое время могу пробыть в Браилове, то я Вас усердно прошу, мой дорогой, приехать в Сиамаки точно в то время, как я Вас буду просить....

Юля очень благодарит Вас за память, также поздравляет с наступающим праздником и желает доброго и всех возможных благ. Милочка продолжает каждое утро целовать Ваш портрет. В четверг приедут мои мальчики.

Как это Вы сидели в театре, Петр Ильич, что мы Вас не видели? Соне поручено было Вас искать, когда мы приехали, потому что из нас трех она одна не близорука, но и она не видела Вас нигде. А потом я узнала от Пахульского, что Вы были. Как я рада. что Ваш Сербский марш вышел в четыре руки. У меня лежат на рояле два экземпляра.

До свидания, мой милый, бесценный. Дай Вам бог здоровья, полного отдыха после утомительного времени и ничем не нарушаемого удовольствия. Всем сердцем всегда и горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Каменка,

15 апреля [1880 г.]

Мне хотелось, милый и дорогой друг, написать Вам тогда, когда уже весь порядок моей жизни войдет в свою колею. Но кажется, что это случится еще нескоро. Во-первых, благодаря отсутствию Алеши, в моих вещах происходит немалый хаос, и я ежеминутно вспоминаю о своем верном, умном и столь привычном мне слуге, тщетно дожидаясь известий о Модесте и о том, когда их можно будет ожидать. Во-вторых, в доме идет суета по случаю приближающихся праздников и ожидаемых гостей. Приедет брат мой Ипполит с женой и дочерью. Приедет также двоюродный брат Льва Васильевича, Давыдов, очень почтенный и милый старичок, но очень избалованный роскошью, вследствие чего ему приходится отводить чуть .не половину дома, и, следовательно, весь дом вверх дном идет. Наконец, я еще не достаточно осмотрелся, чтобы установить определенный порядок дня.

Я нашел всех своих почти здоровыми. Говорю почти, потому что сестра все-таки не совсем здорова и лежит в постели: у нее легкие не в порядке, кашель и хрипота. Племянница Таня очень похудела и очень бледна (она вынесла нынче зимой серьезную болезнь), но очень похорошела. Вера прелестна, Тася веселее, чем когда-либо. Племянники выросли и возмужали. Мой любимец Володя сделал большие успехи в музыке, а маленький Юрий успел выучиться говорить свободно по-английски. Господи, что за чудное и за очаровательное все это семейство, и как я счастлив, находясь в среде их!

После Фоминой недели сестра с двумя старшими девочками отправляется за границу, а именно в Франценсбад и, вероятно, на морское купанье. Отсутствовать они будут месяца три. Это очень грустно!

Я буду донельзя счастлив, если моя поездка в Симаки совершится в начале июня, так, как Вы писали мне. Лишь бы только до тех пор успел вернуться мой Алеша, который еще до того должен здесь в уездном городе Чигирине выдержать экзамен па льготу четвертого разряда для отбывания воинской повинности. Надеюсь, что к тому времени он успеет покончить с своим экзаменом. Во всяком случае, с Алешей или без Алеши, но буду.

Поздравляю Вас и всех Ваших с праздником! Будьте здоровы, друг мой!

Безгранично преданный.

П. Чайковский.

Каменка,

18 апреля 1880 г.

Сегодня холодный с северным ветром день. Вообще весна еще не вполне вступила в свои права, и соловьи еще до сих пор не слышны. Но в лесу все-таки хорошо. К сожалению, лес так далек, и так трудно здесь им наслаждаться. Это не то, что Браилов! Моя жизнь все еще не установилась по старому заведенному порядку, и я еще не могу в определенные часы заниматься, гулять и т. д.

У нас тут набралось несметное количество гостей, и в доме суеты гораздо более, чем было бы желательно. Сегодня я дебютировал в качестве церковного регента. Сестра непременно хотела, чтобы мы сегодня пели при выносе плащаницы “Благообразный Иосиф”. Достали ноты, образовали квартет из сестры, Тани, Анатолия и меня и приготовили этот тропарь, переложенный Бортнянским. Дома пение шло хорошо, но в церкви Таня спуталась, а за ней и все. Несмотря на тщетные мои усилия восстановить порядок, пришлось остановиться, не докончив. Сестра и Таня безмерно, огорчены этим эпизодом, но в воскресенье представится случай загладить наш позор во время обедни. Я взялся разучить с ними седьмой номер “Иже херувимы” Бортнянского и “Отче наш” из моей литургии.

Получил письмо от Модеста из Сорренто. Оно преисполнено восторга перед красотами тамошней природы. Он описывает свою поездку в Капри и в Лазурный грот. Это, должно быть, что-то в самом деле волшебное. Из Модестиного письма усматриваю, что Алеша во всяком случае в понедельник четырнадцатого числа должен был выехать пароходом из Неаполя. Сам Модест, в ожидании писем от Конради, еще не решил, поедет ли тоже на этом пароходе. С нетерпением ожидаю своего Алексея.

В последние дни я изучал в одно и то же время две новых оперы: “Калашникова” Рубинштейна и “Jean de Nivelle” Leo Deslibes. Первая из них необычайно слабое произведение. Вообще Рубинштейн поступает совершенно так же, как певица, уже утратившая голос, но все еще претендующая очаровывать слух публики. Это талант уже давно выдохшийся иу тративший всякое обаяние. Ему бы следовало остановиться и довольствоваться уже сделанным прежде. Молю бога, чтобы мне со временем не впасть в ту же ошибку! Совершенно другое впечатление производит опера Deslibes'a. Свежо, изящно, талантливо в высшей степени. Не просмотрите ли Вы, милый друг, эту оперу?