К Вам первому, милый друг мой, я пишу из Belair; дал бы бог почаще это делать.

Как мне жаль Вас, дорогой мой, что Вы опять за работою над тем, что уже раз сделано, но, кажется, всегда так приходится с операми. Как я рада, как я горжусь, что Вы представлялись государю, дорогой мой, и как я довольна, что эта пытка кончилась для Вас, а то я боялась за Ваши нервы. Я думаю, что это письмо найдет Вас уже в. Каменке. Поздравляю Вас, милый друг мой, с приближающимся праздником светлого христова воскресенья, от души желаю Вам встретить и провести его в совершенном здоровье и спокойствии душевном.

В Каменке должно быть пусто, если Александра Ильинична еще не вернулась.

Пишу у окна, и очень холодно, поэтому кончаю. Будьте здоровы, мой дорогой, бесподобный друг. Всею душою неизменно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Москва,

1884 г. апреля 1 — 12. Москва — Каменка.

1 апреля 1884 г.

Друг мой милый, дорогой!

Я совсем стосковался, быв так долго лишен прямых известий от Вас. Как я жалею, что не догадался раньше распорядиться о высылке всех писем, адресованных в Каменку, сюда. Но я никак не думал, что так долго проживу в Петербурге и Москве. Теперь все мои работы кончены (я, кажется, писал Вам, что сделал несколько капитальных изменений в “Мазепе”), и вся задержка за Алешей, который всё еще не может дождаться конца всех формальностей, сопряженных с получением свободы. Пасху надеюсь встретить в Каменке.

Погода несколько дней стояла здесь отличная, совсем весенняя, но со вчерашнего дня опять пошло несносное ненастье. Солнце наконец сделало то, чего московская полиция не хотела или не могла сделать: улицы очистились от снега, и ездить стало возможным.

Был здесь на прошлой неделе консерваторский спектакль. Давали “Волшебную Флейту” Моцарта. Исполнение было великолепное в отношении ансамбля и не особенно блестящее в отношении голосов солистов. Бедность на голоса в нашем отечестве вообще приводит иногда в отчаянье. Я пока еще тверд в своем намерении не писать больше опер; уж одна уверенность в том, что не найдется у нас вполне хороших певцов и певиц, способна охладить самое горячее рвение к оперному делу. Как давно я ничего не делаю! Как хочется мне скорее приняться за новый труд!

Не знаю, дорогая моя, писал ли я Вам, что в Петербурге снимался у Левицкого, а здесь у Канарского сегодня. Если позволите, по получении карточек, я вышлю Вам экземпляры тех и других.

Мой старый приятель Ларош приводит меня в недоумение и отчаянье. Это совсем погибший человек. По целым неделям он не является в консерваторию, не будучи в состоянии победить лень, приковывающую его к постели. Он только спит и ест — в этом проходит вся его жизнь, да еще по целым часам предается мечтанию о сотнях тысяч, которые он неожиданно получит, и. о том, как и на что будет тратить их. Ужаснее всего то, что ученики его и ученицы, ничего не сделавшие за весь год по причине постоянных манкировок, ропщут, и что консерваторское начальство в конце концов будет принуждено удалить его.

7 апреля.

После написания последних строчек я сделался нездоров и принужден был еще на несколько времени отложить свой отъезд. Не знаю, вследствие каких причин, но уж наверное не по причине излишеств и неосторожности, я страдаю уже давно, т. е. еще с пребывания в Петербурге, резким катаральным состоянием всех пищеварительных органов, но в последнее время это нездоровье обеспокоило меня весьма серьезно. Так как до лекарств и врачеваний я вообще не охотник, то решился полным воздержанием и строгой диетой прекратить болезненное состояние, и вот теперь уж мне гораздо, гораздо лучше.

Фотограф Канарский снял с меня на днях портреты во множестве поз и в различную величину. Когда они будут готовы, я выберу лучшие и пришлю Вам, дорогой друг!

Погода у нас совсем зимняя, и Вы не поверите, как это неблагоприятно отражается на состоянии духа. Всё покрыто снегом, на дворе стоит настоящий мороз. Бедная Россия!

На этой неделе я был на многих церковных службах и испытал большое, можно сказать, художественное наслаждение. Удивительно действует на душу православное богослужение, если оно обставлено так, как, например, здесь в Храме спасителя!

Письмо это не решаюсь посылать по старому адресу, ибо не знаю, где Вы, дорогой друг мой! Допишу его в Каменке по получении известий от Вас.

12 апреля.

Сегодня утром приехал в Каменку. Лев Васильевич, который очень скучает без семьи, до крайности рад был. Погода ужасная, т. е. страшно холодный неистовый ветер. Тем не менее, мне приятно чувствовать себя в Каменке: точно будто после долгого плавания я очутился в гавани. По привязанности, которую я питаю к здешней своей комнатке, могу себе представить, как я буду любить свой собственный будущий домик. Вы спрашиваете, дорогая моя, привели ли к чему-нибудь мои поиски? Я принялся было очень горячо за это в Москве и видел двух комиссионеров, занимающихся посредничеством при продажах и покупках, но ничего подходящего не нашел. Теперь я решил не торопиться, а понемножку собирать сведения. Брат Анатолий взялся искать для меня близ Москвы то, что мне нужно. Благодарю Вас, милый, добрый друг, за предложение помочь в этом деле, но ведь и без того, именно благодаря Вам, я буду иметь возможность это сделать. Требования мои так невелики, что мне, конечно, с лихвою достаточно того, что имею, дабы моя мечта осуществилась.

Мне чрезвычайно приятно узнать, что Вы довольны своим новым имением. Дай бог Вам найти в милом Веlair все те условия, от которых зависит Ваше благосостояние. Если Вам очень там понравится, почему бы не провести Вам там всё лето и в этом году вовсе не ездить в Россию?

Премного благодарен за оба письма Ваши.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

M-lle Genton получала у Кондратьевых семьдесят пять рублей в месяц.