Будьте здоровы, покойны, счастливы, дорогой, милый друг! Ваш до гроба

П. Чайковский.

Плещеево,

23 июля 1884 г.

Милый, несравненный друг мой! Спешу написать Вам только несколько слов, потому что Владислав Альбертович сейчас едет в Москву, а я только что восстала от сна, потому что шесть часов утра.

Посылаю здесь чек на бюджетную сумму и прошу Вас, дорогой мой, не отказать уведомить меня о получении его. Как Вам понравилась Скабеевка, как Вы устроились? Узнала ли Вас Ваша племянница? Я очень рада, что Вы кончили сюиту и отдохнете вполне. Я совершенно уверена, дорогой мой, что Ваша сюита мне понравится, Потому что мне ничьи сочинения так не нравятся, как Ваши. Что же касается неудовлетворительности впечатления при фортепианном переложении, то на это у меня иной взгляд, чем вообще у всех, но об нем я скажу Вам, когда буду иметь больше времени для писанья письма.

Саша еще гостит у меня. Ей, бедной, всё заботы с детьми. Теперь у двух мальчиков, Юрия и Леонтия, коклюш, а Вы знаете, вероятно, друг мой, что это очень тяжелая болезнь, и к тому же постоянный страх, чтобы другие не заразились. Она, бедная, ночи не спит из-за больных детей. Маленькая Кася — премиленькое созданьице, уже выражает намерение улыбаться. Сашок уехал в Каменку к именинам Анны, вернется около 3 августа. Саша уедет от меня 31 июля, и мы все, кроме Макса и его преподавателя Хрулева, поедем провожать ее до ее Гурьева, где и пробудем дня четыре. Муж ее в Франценсбаде лечится. Вам непременно надо исполнить Ваше намерение, дорогой мой, поехать в Виши попить воды. Я их также уважаю и пила четыре лета сряду, но здесь в России; мне они также помогали. Сегодня светит солнце и на душе веселее.

Будьте здоровы, дорогой мой, от души желаю Вам хорошо отдохнуть и запастись силами и здоровьем для всей зимы. Я очень рада, что Вы имеете хоть маленький уголочек в Москве. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Скабеево,

23 июля 1884 г.

Дорогой, милый друг!

В последнем письме Вы спрашивали, каково мое мнение о “Saphо” Daudet. Я эту книгу прочел только теперь в дороге и могу тотчас же высказать мнение о ней. Я давно уже охладел к Доде, а теперь, несмотря на его несомненный и сильный талант, он окончательно упал в моем мнении. Если бы Daudet не поставил во главе книги посвящения сыновьям, давая тем чувствовать, что она должна чему-то научить и от чего-то предостеречь их, то, прочтя “Saphо”, я бы просто сказал, что Daudet очень бойко и картинно, а вдобавок и с большим сочувствием к герою и героине романа, описал их чувственность и развращенность. Но теперь, помня, кому посвящена книга, я возмущаюсь фарисейством, притворной добродетельностью автора. В сущности, угождая развращенному вкусу своей публики, он цинически откровенно рассказывает, как в Париже занимаются развратом, а притворяется, что пишет урок для своих сыновей, и хочет, чтобы думали, что им руководили нравственные цели и высокие побуждения оттолкнуть молодых людей от разврата. Побуждение было одно: написать книгу, заманчивую для развращенной французской публики и нажить как можно больше денег. И надо признаться, цель достигнута. Книга будет иметь громадный успех, подобно “Pot-bouille” Zola, романам Gui de Maupassant и произведениям всех вообще адептов новой французской школы. Если хорошенько вникнуть в изображенный автором круг людей и быт их, то окажется, что под прикрытием внешней правдивости и реализма сущность романа — ложь. Sapho — существо невозможное; по крайней мере, я такого дикого смешения честности с низостью, благородства чувств с подлостью не встречал. Но всё же автор, видимо, сочувствовал героине своей, и хотя, судя по посвящению, она должна, в конце концов, оттолкнуть и привести в ужас сыновей г. Доде, но, в действительности, она будет для них привлекательна. Зато ни для сыновей Daudet и ни для кого в мире не могут быть симпатичны добродетельные персонажи романа: скучная и дикая Divonne, невозможные сестры героя, их мать и др. От всех этих персонажей веет деланностью, искусственностью. Sapho — преувеличенное изображение парижской кокотки, но всё-таки кое-что в ней списано с действительности. В тех же лицах нет ничего живого. Бесцветнее всего вышла Irene. Каждый молодой человек, читая роман Доде, поймет, что, в конце концов, Sapho победила в сердце Jean его невесту. Ничем Daudet не выдал своего фарисейства с такой очевидностью, как тем, что Irene, которой мы должны сочувствовать столь же сильно, как ненавидеть Sapho, написана, между тем, так, что невольно мы склоняемся на сторону развратной Sapho.

А засим, большого таланта и мастерства отнять у Доде невозможно, и, конечно, в “Saphо” найдется десятка три превосходно написанных страниц.

Вчера я приехал в Скабеево. Переезд совершился довольно благополучно, но, вследствие царствующей на наших железных дорогах безурядицы, багаж мой, сданный на одной станции Харьково-Азовской линии в Курск, где-то запропал. Начальник станции в Курске обещался мне всё это устроить, но так как в одном из сундуков находится моя партитура сюиты и эскизы фортепианного концерта, то я всё-таки беспокоюсь. Потерянные вещи могут быть заменены, по мере возможности, другими, но как вознаградить и утешить себя, если пропадет большой многомесячный труд! Буду, однако ж, верить, что на днях сундуки мои придут в целости.

Перед самым моим отъездом из Гранкина я писал Вам, дорогая моя, и надеюсь, что письмо мое дошло до Вас.

Будьте здоровы, бесценный, дорогой друг!! Дай бог Вам всякого благополучия!

Безгранично любящий Вас

П. Чайковский.

Скабеево,

28 июля [1884 г.]

Дорогой, милый друг мой!

Спешу уведомить Вас, что письмо Ваше со вложением чека я получил, и приношу Вам за него глубокую мою благодарность. Я засиделся здесь, и по этой причине получил письмо только вчера. Мне так нравится Скабеевка, что, несмотря на множество дел, призывающих меня в Москву, я никак не могу собраться туда. В самом деле, это очаровательное местечко. Холод мне переносить совсем не мучительно, но когда думаю, о Вас, то сердце мое сжимается, ибо знаю, как Вы страдаете.

Будьте здоровы, дорогая моя!

Благодарю Вас от всей души.

Ваш П. Чайковский.

Климовка,

1 августа [1884 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Я только что вернулся из Москвы, куда ездил на один день по делам и, между прочим, получил из банка деньги, за которые еще раз приношу живейшую благодарность.

После нескольких месяцев отсутствия мне всегда доставляет большое удовольствие увидеть Москву. На этот раз она мне показалась более чистой, менее пыльной, чем это обыкновенно бывает летом. Вернулся я сюда с запасом книг и нотной бумаги, с тем чтобы весь месяц остаться в деревне, читать и понемножку заниматься своим концертом для фортепиано. Кроме того, я взялся руководить в течение предстоящего месяца занятиями Лароша, который гостит здесь. Чтобы заставить его работать, нужно в известные часы являться к нему, будить его (он всегда спит) и требовать, чтобы он немедленно начал диктовать (иначе, как диктуя, он работать не может). Одну, статью с моей помощью он написал зимой, теперь заставлю его написать еще одну, и притом на тему, очень мне симпатичную, именно о Моцарте. Мы уже и начали ее и доведем непременно до конца. Конечно, исполнять должность няньки при обленившемся и опустившемся сорокалетнем ребенке довольно невесело, но изредка можно, ввиду того, что, несмотря на всю глубину своего умственного падения, Ларош всё-таки еще может писать о музыке лучше, чем кто-либо в России.

Мне очень приятно было узнать, в Москве, что другой мой приятель из музыкантов, Губерт, лечился в Карлсбаде и получил большое облегчение. Жена его говорила мне, что он очень похудел (а ему это было нужно) и чувствует себя превосходно.

Моя племянница, прелестный, изящный, как фарфоровая куколка, ребенок, восхищает меня своей прелестью. Сначала она немножко дичилась меня, потом привыкла, и теперь мы — величайшие друзья. Здоровье ее некрепкое. Как бы нужно ей было солнце, воздух, но при столь ужасной погоде поневоле приходится держать ее взаперти.

Воображаю, дорогая моя, как неблагоприятно влияет на Ваше расположение духа этот несносный холод и сырость. Я рад буду за Вас, когда Вы попадете в более благорастворенный климат.

Будьте здоровы, милый, бесценный друг!

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Сюита моя уже гравируется.

Скабеевка,

8 августа 1884 г.

Милый, бесценный друг!

С сокрушением думаю о том, как Вам тяжело живется при этом холоде. Вчера выглянуло солнце, — сегодня опять серо и мрачно. Что касается меня, то мне до того нравится вся здешняя местность, что, несмотря на неблагоприятную погоду, я очень доволен здешним моим местопребыванием. К тому же, и работа моя идет очень хорошо. Фортепианный концерт вчерне почти готов, и в скором времени примусь за инструментовку. Вообще моя вера в свои авторские силы, поколебавшаяся было, теперь снова упрочилась. Если бог пошлет мне здоровья, надеюсь еще сделать что-нибудь хорошее.