Вы спрашиваете, почему я выразился о Вас, что не пpинуждены ли Вы жить в Belair? Так как Вы ставите вопрос прямо, то я должен и отвечать прямо. Месяца полтора тому назад Анна говорила мне, что вследствие, некоторых причин Ваше денежное положение чрезвычайно стесненное и что Вы поневоле должны оставаться на одном месте. Не могу Вам выразить, как это мне было тяжело узнать и как мне хотелось получить от Вас прямое подтверждение того, что говорила Анна. Не знав, имел ли я право обратиться к Вам с этим вопросом прямо, я и прибег к форме догадки, в которой сказалось мое беспокойство о Вас. Я очень тревожился и мучился в неизвестности... Быть свободным, жить так, как мне хочется, и где хочется, пользоваться всеми благами материальной обеспеченности, следовательно, быть вполне счастливым и в то же время думать, что Вы, именно Вы принуждены стеснять свою свободу, - это для меня просто убийственно!..

Милый друг! Благодарю Вас за теплые выражения Ваши о моей музыке. Нисколько не сомневаюсь, что Вы более чем кто-либо на свете верно и чутко отзываетесь на каждую мою музыкальную мысль, если она прочувствована, а я без ложной скромности могу сказать, что какие бы ни были у меня недостатки, но пишу я всегда искренно и не вследствие побуждений рассудочного свойства. Благодарю Вас также, дорогая моя, за стремление пропагандировать мою музыку в Вашей местности. По поводу Парижа Вы говорите, что, вероятно, Брандуков хлопочет о ней. Нет, есть другой человек, посвятивший себя популяризации во Франции моих сочинений. Некто M-r Felix Mackar, занимающийся музыкальной торговлей, движимый отчасти любовью к моим произведениям, отчасти, может быть, и расчетом (дай бог, чтобы расчет этот был верен), приобрел нынешним летом от Юpгенсона

С фотографии 1886 г.

за довольно крупную сумму право на все мои сочинения для Франции. Он очень энергически хлопочет, пристает к гг. Lamoureux и Colonne, чтобы они меня играли, устраивает сеансы из моей музыки (прилагаю программу подобного сеанса), пишет мне восторженные письма и, одним словом, поставил целью своего существования привитие к французской публике моей музыки. Материальных выгод от всей этой хлопотни для меня нет никаких, но меня очень радует, что в лице г. Mackar'a я имею такого пламенного и деятельного поборника. Кстати, дорогая моя, если Вам представится надобность в нотах из Парижа, сделайте одолжение, обращайтесь к этому музыкальному торговцу (Paris, Passage des Panorama, 22, M-r Felix Mackar). Я был бы очень рад, если бы он сделался Вашим поставщиком нот. То и дело я получаю от него афиши концертов, где что-либо мое исполнялось, вырезки из газет, лестно отозвавшихся, и вообще между нами теперь идет очень деятельная переписка. Если буду в Париже весной, как предполагаю, познакомлюсь с ним. Судя по письмам, это должен быть очень милый и симпатичный человек.

Я произвел, согласно Вашему желанию, следствие о пропавшем письме, но совершенно тщетно. Только уверяю Вас, дорогая моя, что Алексей во всяком случае не виноват в пропаже. Он безусловно аккуратен и честен в этом отношении.

Сегодня был у меня здешний священник и пригласил на открытие школы, имеющее случиться в воскресенье девятнадцатого числа. Горжусь тем, что инициатива этого поистине хорошего дела была с моей стороны. Авось, из нашей школы толк выйдет. “Батюшка” здешний человек, кажется, хороший и умный, но, увы, подверженный столь распространенному у нас пороку пьянства. Только с этой стороны я опасаюсь за благополучие школы.

Всё более и более убеждаюсь, что мне совершенно необходимо будет полечиться весной в Виши. Здоровье мое нехорошо. Например, вчера и сегодня я совсем скверно себя чувствую вследствие отвратительного состояния желудка. Всего неприятнее то, что, несмотря на крайнюю осторожность и умеренность, мне всё-таки нездоровится. Впрочем, ничего серьезного в этом нет, и я нисколько не сомневаюсь, что лечение в Виши совершенно поправит меня.

Будьте здоровы, дорогой, бесценный друг мой!

Ваш, беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

От души благодарю Владислава Альбертовича за старания познакомить жителей Туpа с моей музыкой.

С. Майданово,

23 января 1886 г.

Дорогой, милый друг мой!

Пишу Вам под впечатлением прогулки, совершённой только что в окрестностях Майданова. После нескольких дней жестокого ветра с вьюгой, заставившего даже меня сидеть безвыходно дома, сегодня наступила дивная зимняя погода, один из тех зимних солнечных дней, которые своей невыразимой прелестью могут заставить забыть, что где-то на юге солнце, цветы и почти вечное лето. Я наслаждался до слез, и прогулка эта возымела на меня необычайно благотворное действие. Нужно Вам сказать, что я теперь совершенно поглощен своей новой работой (оперой “Чародейка”) и, по скверной своей привычке, до того напрягаю свои силы, до того устаю к вечеру, что утомление отозвалось на нервах, и вчера я чувствовал себя отвратительно. К тому же, по причине ужасной погоды я мало двигался и мало дышал чистым воздухом. Но сегодняшний день воскресил меня совершенно, и я опять здоров и полон энергии к работе. К сожалению, завтра по делам мне необходимо ехать в Москву и остаться там несколько дней.

Школа, о которой я Вам писал, открыта двадцатого числа молебном, речью батюшки и раздачей, в виде поощрения, книжечек каждому из учеников. Их всего набралось пока двадцать восемь человек. Сегодня я провел всё утро в школе и присутствовал при уроках диакона и священника. Метода их преподавания оставляет желать весьма многого. В особенности меня поразил неистовый гвалт, происходящий во время учения, потому что диакон заставляет учеников громко выкрикивать то, что он тут же задает им выучить. Если бы я был учеником этого диакона в этой школе, я бы убежал от невыносимого шума. Но, будучи совершенно несведущим в педагогии, я воздерживаюсь от критики этой странной методы и рад, что как бы ни учились, а всё-таки учатся. Обращаются с детьми как диакон, так и священник очень мило, с патриархальной простотой и лаской.

Работа моя так быстро подвинулась, что два акта уже почти целиком готовы. Но остается их еще три. Будущий месяц еще проработаю над оперой, а в половине марта уеду на три месяца. Необходимо дать себе большой отдых, необходимо и полечиться в Виши. В одном из следующих концертов Муз[ыкального] общества будут играть моего “Манфреда”. Я очень волнуюсь при мысли о чрезвычайной трудности его.

Дай Вам бог всякого благополучия, дорогой, бесценный друг мой!

Ваш, беспредельно Вам преданный