Милый, дорогой друг мой!

Получил сейчас Ваше последнее большое письмо из Belair и прочел его с величайшим интересом и с понятною радостью. Теперь только я уверен, что Вы по-прежнему пользуетесь большими средствами и не страдаете от необходимости стеснять свою свободу, что для Вас после многих лет широкого материального раздолья было бы чрезвычайно тягостно. Радуюсь за Вас, дорогая моя, и испытываю полнейшее успокоение от тревоживших меня мыслей.

Что касается Вашего заступничества за Владимира Карловича, то скажу Вам, что я смутно всегда сознавал, что к нему очень многие относятся несправедливо и что в нападках на него кроется ревность, зависть, пристрастность. Теперь, после Вашего письма, положение его среди семьи окончательно разъяснилось для меня. Что касается публичных толков о нем, то из всего слышанного, а также из всего, что Вы о нем говорите, я вывожу заключение, что Вл[адимир] Карл[ович] - необычайно добрый человек. А так как больше всего в людях я ценю именно это качество, то моя симпатия к нему упрочилась раз навсегда.

Еще раз благодарю Вас, милый друг, за то, что Вы дали себе труд написать мне столь подробное и, вероятно, сильно утомившее Вас письмо.

Я опять провел несколько дней в Москве, присутствовал на последнем концерте Ант. Рубинштейна и на всех прощальных празднествах, устроенных в честь его. На этот раз программа его была посвящена русской музыке. Из моих сочинений он сыграл четыре пьесы, разумеется, бесподобно, но, признаюсь, выбор его мог бы быть удачнее и интереснее. Накануне концерта состоялся в консерватории церковно-музыкальный вечер, на котором один из лучших московских церковных хоров исполнил по программе, мной составленной, различные новейшие сочинения из области церковной музыки. В том числе и несколько моих новых вещей было очень хорошо спето. Вообще в последнее время наша духовная музыка начинает идти по хорошей дороге вперед. Виновником этого движения - сам государь, очень интересующийся совершенствованием ее и указывающий, по какому пути нужно идти. Со мной он дважды беседовал об этом предмете, и все мои последние вещи написаны по его приглашению и в том духе, которого он желает.

25 февраля.

Погода стоит удивительная. Начинается наша чудесная русская весна, и я с грустью помышляю о том, что скоро покину Майданово. Теперь только я понял, что поступил неосторожно, обещав брату Анатолию и его жене посетить их весной. Чем ближе срок отъезда, тем более сжимается мое сердце и тем сильнее хочется оставаться дома. Но меня ожидают с таким нетерпением, что отложить поездку невозможно.

Приветствую Вас в Вене и желаю Вам, дорогой друг, хорошо и со всяким благополучием прожить в Вашем любимом городе.

Будьте здоровы.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

С. Майданово,

13 марта [1886 г.]

Милый, дорогой друг!

Довольно давно не писал Вам по причине десятидневного пребывания в Москве и болезни. Я должен был встречать и принимать в консерватории нашего великого князя, и при этом так жестоко простудился, что целую неделю безвыходно просидел в комнате, страдая простудной лихорадкой и нервами. Затем последние два дня посвятил репетициям “Манфpeда” и присутствовал на концерте, в коем он исполнялся. Я доволен собой; мне кажется, что это лучшее мое симфоническое сочинение. Исполнено оно было прекрасно, но, как мне показалось, публика мало поняла его и относилась довольно холодно, хотя по окончании мне и была сделана овация. Но это скорее за прежние заслуги; собственно же “Манфpeд”, по-видимому, не особенно понравился.

Вчера я вернулся в Майданово вместе с братом Модестом, который приезжал в Москву слушать “Манфреда”. Срок моего отъезда в дальний путь приближается, и, как я уже писал Вам, чем дальше, тем менее мне хочется уезжать, и я не знаю, чего бы я ни сделал, чтобы остаться дома. Но ехать по разным причинам совершенно необходимо, и около двадцатого числа я поеду.

Вчера перед отъездом я навестил Колю и Анну. Последняя, как Вам известно, лежит почти постоянно, очень похудела, но, кажется, чувствует себя хорошо.

В день, когда приезжал в Москву вел[икий] кн[язь], состоялся концерт учеников консерватории, на котором присутствовал и вел[икий] князь. Концерт этот произвел самое отрадное впечатление и доказал, какое драгоценное приобретение сделала консерватория в лице своего нового директора Танеева. Серьезность программы, полное отсутствие всякого шарлатанского битья на эффект (каковые явления встречались в последние годы и состояли в том, что перед публикой выставлялись не плоды консерваторского учения, а необработанный, но красивый материал, например красивые голоса едва начавшихся учиться), превосходно обученные хоры и оркестр - всё это произвело на вел[икого] кн[язя] и на всю публику впечатление самое благоприятное. Я горжусь тем, что консерватория мне обязана тем, что она теперь в столь хороших и достойных руках. Зато здоровье Танеева меня беспокоит: он очень утомлен и похудел до неузнаваемости.

Надеюсь, что Вы здоровы, дорогая моя! Дай Вам бог всякого благополучия. До отъезда я еще буду писать Вам.

Ваш, беспредельно Вам преданный.

П. Чайковский.

Владикавказ,

29 марта [1886 г.]

Милый, дорогой друг!

Как давно я Вам не писал! Где Вы теперь? На всякий случай пишу Вам это письмецо в Вену. В Тифлисе надеюсь получить от Вас весточку и оттуда напишу более обстоятельно. Вот уже две недели, что я почти живу в вагоне. Был в Петербурге, день провел в Майданове, оттуда поехал в Москву и через два дня отправился в Таганрог, где провел два дня у брата Ипполита. Вчера приехал сюда и надеялся сегодня же выехать в Тифлис, но не достал экипажа и лошадей, и выеду завтра. Впрочем, не особенно сокрушаюсь от этой задержки. Погода чудная - совершенная весна. Горы в виду моей гостиницы (отвратительно грязной, хотя и считающейся лучшею), Казбек красуется во всем своем величии, - вид изумительно чудный. Таганрог мне понравился. В распоряжении моего брата имеется пароход, на коем мы совершили чудесную прогулку по морю. Расположение моего духа чудесное, здоровье превосходно, одним словом, я чувствую, что путешествие это подействует на меня освежительно и благотворно. Алексея я взял с собой и очень рад, что благодаря этому обстоятельству все хлопоты и заботы о путешествии лежат не на мне.

Надеюсь, что это письмецо перешлют Вам из Вены, в случае если оно не застанет Вас.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой! Дай бог Вам всякого благополучия.

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Тифлис,

1886 г. апреля 1 - 12. Тифлис.

1 апреля 1886 г.

Милый, дорогой друг мой! Из Владикавказа я писал Вам и адресовал свое письмо в Вену. Дошло ли оно до Вас? Если нет, то повторю здесь вкратце историю моего путешествия. Из Москвы я выехал 23 марта прямо в Таганрог, где погостил двое суток у брата своего Ипполита. Оттуда проехал в Владикавказ, где поневоле должен был прожить около двух дней, ибо не мог достать лошадей и экипажа для переезда через горы. Наконец, в воскресенье, тридцатого числа утром я выехал. Так называемая Военно-Грузинская дорога, об которой так много приходилось читать и слышать, превзошла всякие мои ожидания. Знаменитое Дарьяльское ущелье, подъем в горы, в сферу снегов, спуск в долину Арагвы, - всё это изумительно хорошо, и притом до того разнообразны красоты этого пути! То испытываешь нечто вроде страха и ужаса, когда едешь между высочайшими гранитными утесами, у подошвы которых быстро и шумно течет Терек, то попадаешь в только что расчищенный между двумя снежными стенами путь и прячешься в шубу от пронизывающего до костей холода, то приезжаешь на ночевку в очаровательную горную местность, где станция снабжена чистыми комнатами, в которых очень приятно отдохнуть; то, наконец, при спуске открываются виды на даль, столь поразительно красивые, что хочется плакать от восторга. Одним словом, трудно представить себе путешествие, более богатое сильными и приятными впечатлениями. К тому же дорога так превосходна, задержек на станциях нет, лошади везут превосходно.