Он пожал поочередно им руки и кивнул каменщику на Прасковью:

— Как она, Семен Семеныч, наловчилась?

Прасковья была в старой одежде, щеки и лоб припудрены кирпичной пылью, из-под захватанного руками платка выбилась прядка волос, тоже выпачканная кирпичной пылью, но круглое лицо, обожженное до черноты солнцем, было веселое, довольное.

— Коли кирпич есть, сразу наловчишься, — ответила она за Семена Семеновича.

— Так я и думал, — сказал Низовцев. — Ты извини, Прасковья Васильевна, что у нас не совсем ладно вышло. Горяч бываю, после ругаю себя.

— Да я все забыла, Андрей Егорыч. Наверно, оба мы тогда погорячились.

— Ну да ладно. Сейчас о деле, извини, что напрямик: некогда ни вам, ни мне — под Тетюши ехать надо, рожь глядеть — в Коневе жать начали.

— Начали? — с просветленным лицом спросила Прасковья. — Оно теперь только поспевай, хлеб ленивых не любит.

— Да, начали, — подтвердил Низовцев. — Дочь твою в Москву на выставку посылают, надо бы ей съездить.

— Пусть едет.

Андрей Егорович откашлялся.

— Я тоже такого мнения, но коров на недельку кому-то надо передать, ты, Прасковья Васильевна, не согласишься?

Прасковья оглянулась на Семена Семеновича. Низовцев, боясь, что каменщик может возразить, опередил:

— Я думаю, ты успеешь и тут и там. Семен Семеныч, сможешь обеденный перерыв подольше сделать?

— Мы и теперь долго обедаем — слишком жарко в полдни работать, — отозвался каменщик.

— Можно, значит.

— Съездить бы ей надо, — задумчиво проговорила Прасковья. — Она ведь нигде не была, мира не видела, ей все кажется, лучше выселок места на земле нет. Только не осилю я, сорок коров ведь.

— Костя Миленкин поможет. Эх, Прасковья Васильевна, нам ли трудностей бояться? Мы любим с ними бороться, одолевать их. Я, военный пенсионер, сидел бы дома, редиску растил, а я работаю, потому что знаю, людям нужна моя работа.

— Прасковья Васильевна, — вмешался Семен Семенович, — я бы посоветовал дочку выручить.

— Подумаю, — колеблясь, сказала Прасковья.

— Андрей Егорыч, вы в сторожку заедете? — из-за председательской спины сказал Никандров. В руке он держал бумагу, а по его виду можно было понять, что он собирается сообщить председателю что-то важное.

В сторожке Никандров подал бумаги. Низовцев устало уселся в грошевское кресло: наверно, малость переволновался, — прочитал квитанции, то были квитанции о сдаче скота приемному пункту, резко отодвинул их.

— Только это хотел мне сообщить? Ты не квитанции должен поставлять, а чтобы было мясо! Знаешь, мне на бюро досталось за такую, с позволения сказать, продуктивность.

— Знаю.

— Откуда ты знаешь?

— Так все ясно.

— Ах, ему ясно! Сообразил, значит? А тебе не ясно, что я с тебя тоже спрошу?

— И это ясно. Нужно немедленно произвести выбраковку коров, чтобы непородистые, малопродуктивные не засоряли стадо. Вот мои расчеты. — И Никандров подал новую бумагу.

Низовцев бегло посмотрел наметки.

— Что?! Немедленно тридцать — сорок коров под нож! Ты в уме? Нам район не позволит.

— Зачем сразу под нож? Поставим их на откорм. Даже старые коровы в сутки дают по два кило привеса. Будем в барышах.

— Планирование сверху отменили, корректировка продолжается, не обойдешься без нее: мы по своей воле выбракуем сорок коров, в Янове тридцать и так далее. По району снизится поголовье скота. Нельзя так, — назидательно закончил Низовцев.

— Мы исходим из своих возможностей, в Янове из своих, им тридцать коров выбраковывать не надо: у них племенная ферма. — Выбракуем, валовый надой снизим — коровы эти кое-что доят.

— Вот именно, «кое-что», — не сдавался Никандров. — Добавим молочным коровам концентратов, они дадут молока больше, чем сейчас получаем.

Давно с Низовцевым так никто не говорил, давно так не спорил, как Никандров, и это удивило и смутило его, даже задело самолюбие: как ему, самому Низовцеву, диктует свою волю молодой зоотехник, но смирился:

— Толкаешь ты меня на конфликт с районным начальством, но пусть будет так. Готовь выбраковку. А я в поле — в Коневе жать начали,

Неделя не такое уж большое время, сколько их — недель мелькнуло, в памяти ничего не осталось! Эта неделя Маше будет помниться всегда. Новое, неизвестное нахлынуло, необходимо было всюду успеть, везде побывать. Устала от беготни, от впечатлений и встреч, с непривычки, наверно. Лишь в поезде свободно вздохнула, вот он, ее финиш недели, теперь можно спокойно лежать на полке вагона.