Взвизгнула и пошла к кузьминским дояркам.

Как только коров поставили во дворы, для Маши началось самое трудное время. С дойкой управлялась легко, была сноровка, но кормить три с половиной десятка коров сил чуть-чуть хватало. Этим воскресным вечером, когда у Грошевых вовсю гремела свадьба, Трофим хлопотал около коров один. При Анне не замечал никого и ничего, постоянно чувствовал ее глаз. Без Анны Трофим дважды помог Маше поднять ношу. Первый раз поглядел ей вслед, покачал головой, второй раз упрекнул:

— Что мучаешься, больше всех надо?

У Маши от натуги дрожали коленки. Отсыревшее от снежной крупы сено пахло летом и солнцем. Пыль сухой полыни попала в горло, запершило, затряслась Маша в кашле, но ношу не бросила. Наверно, тогда и пожалел ее Трофим. Он помог ей раскидать сено по кормушкам. Дело шло к концу, как словно из-под земли выросла Анна. Закорит она Трофима.

С фермы Маша шла с Дусей по кочковатому, припорошенному снежком полю, бежали от зарева огней в студеную темь. Маша еле поспевала за Дусей. Во всем теле была необыкновенная усталость — взяла бы и легла среди поля. А Дуся торопилась поглазеть на свадьбу.

— Машка, мы никак не наживемся, — молотила она языком, как цепом, — ну-ка, свой дом! Что хотим, то и вытворяем, стесняться некого — сами хозяева. Платьевой шкап нужен, вот как нужен! Деньги есть, в сельпо шкапов нет. Думаем с Шурой на денек в Конев отпроситься.

Маша не все понимала: то ветер в лицо запахнет, отнесет слова в сторону, то свои мысли затемнят смысл Дусиных слов.

А Дуся знай себе тарабанила:

— Моя мать Никандрова пустила. Теперь многие пускают постояльцев. Никандров, слышь, Соню сватал, да мать ее не отдала. У этой Сони, с косами, жених есть, в армии служит, мать велит того ждать.

У Маши ноги как деревянные, плохо слушаются, и на плечах будто ноша лежит, взяла Дусю под руку.

— Потише. Ты как и не устаешь.

— Что Юрку оттолкнула? Парень хороший. Жила бы в городе. Все замуж повышли, ты одна осталась. Разборчивая — тебе тот не по мысли, этот не по мысли.

Дома Маша поела хлеба с молоком, накормила кота и бросилась в кровать. Блаженно закрыла глаза, и все заколебалось, поплыло.

Не выспалась, а Дуся уже барабанила в промороженное окно. Опять наспех умывалась, второпях одевалась и опять темной ночью — до утра было далеко — бежала два километра на ферму.

И все же вчерашняя усталость пропала. Маша с интересом слушала рассказ Дуси о свадьбе у Грошевых. Но к вечеру снова так намаялась, что домой еле волочила ноги. Она мучилась, но ничего не решала. Казалось, что так и будет нескончаемо длинная ночь. Ночью Маша вставала, ночью возвращалась с фермы. Была работа и короткий отдых. Больше ничего ее не занимало, даже комсомольские собрания стала пропускать.

Но всему бывает конец. Два тракториста подвезли по копне сена к тому и другому новому двору. Кузьминские кинулись к клеверу: темен он был, затхлостью отдавал. Плесень, будто соль, пересыпала листочки и коричневые стебли.

Рябая Аксюта первой заявила:

— Баста! Не стану таким кормить!

— Никандрову надо сказать, — догадалась молоденькая доярка Галя Мамина.

— Беги за ним, он, поди, в молочной.

Соня поглядела на Малиновских, сказала с усмешкой:

— Малиновские не горюют, они и плохим накормят.

— Может, у них клевер не такой? Поглядим-ка! — И Аксюта зашагала к Малиновской копне. От нее позвала: — Девки, бабы, идите-ка — у них клевер одно загляденье!

Хлынули гурьбой. Щупали клевер, мяли, нюхали. Он был душистый, как чай, сухой до звона. Аксюта раскатилась на всю ферму:

— Грошев вас ублажает! Вам сена хорошего, нам гнилья! Тащите сюда Грошева!

Галя Мамина на бегу кричала:

— Нету Никандрова, Грошева тоже нету — в Кузьминское на совещание уехали!

— Аа, нету?! — закричала Аксюта. — Тащи клевер, девки, бабы!

Но у копны встали Малиновские.

— Не подпущу, вилами сброшу! — запищала Любка-Птичка.

Анна Кошкина вышла вперед.

— Любочка, не верещи, милая, ты не сорока-белобока. Драться? Зачем? Раньше только единоличники на меже дрались. Сама-то я не помню, по рассказам знаю. Вы кто помните?

— Не-ет.

— Вон когда было! Вы хотите из-за колхозного драться. Смехота. Они думают: нам нарочно сенца лучше привезли. Да приехали в поле тракторщики, в полюшке все копенки одинаковые — столкнули их на эти самые пены, листы железные, и покатили. Свалили, а сено разное. Давайте наше растащим — мы своих коровок оголодим, вы своих досыта не накормите.

Кузьминские стали было утихать, но на взгорье показался рысак, запряженный в легкие санки. В санках скоро разглядели Грошева и Никандрова. Никандров свернул коня к Макаровой сторожке. Аксюту точно ветром подняло. Подскочила к своей копне, выдернула пучок клевера и побежала навстречу. Она сунула пук клевера в нос лошади. Рысак фыркнул и брезгливо отвернул горячую морду.