Петр Ефремович водил Веронику в анатомичку — показывал ей вскрытие, учил не бояться мертвого тела. «Для тебя не должно быть душ — только тела, объекты. По-другому никак. Если о каждом будешь думать как о живом, то сама свихнешься — и не сможешь работать». Тогда Вероника еще готовилась поступать в медицинский — собиралась пойти по стопам матери. Но потом, после нелепой смерти ее любимой кошки Царицы, твердо решила, что будет лечить животных. «Врачей, которые лечат людей, и так много, — объяснила она родителям, — а вот тех, кто может помочь животным, в некоторых городах нет вообще». Именно тогда родилась идея поступать в Московскую ветеринарную академию…

Носилки все плыли и плыли над землей, а Вероника, словно завороженная, не сводила глаз с картины разрушенного города. Прямо над их головами с рокотом пролетел вертолет. Возле одного из полуобвалившихся домов работала какая-то съемочная группа, освещая его прожекторами и юпитерами. Рядом с крыльцом промтоварного магазина, в котором уцелел первый этаж, стоял фургон с надписью «ХЛЕБ», и грузчики, как тени, мелькали с лотками туда и обратно. В покосившейся витрине посреди груды расколотого стекла, в смешных неестественных позах лежали два манекена — мужской и женский. Мужской был одет в черный костюм, а женский — в какое-то легкомысленное полосатое платье. Почему-то вид этих беспомощно распластанных больших игрушек вызывал даже больший ужас, чем мертвые искалеченные тела людей. Даже спасатели, которые тащили носилки, покачали головами и переглянулись. Кореец философски заметил, кивнув в сторону витрины:

— Вот ведь… Этим ничего не сделается. Выходит, что люди — они и есть самые хрупкие. А все говорят, что фарфор с хрусталем. Нет, не так… — Он размеренно шагал, переступая через разбросанные по улице обломки искореженной мебели. — Другой раз раскопаешь человека. Сам он, как штопор, три раза вокруг себя перекручен, а где-нибудь под ногой лежит маленькая хрустальная рюмочка — целехонькая! Или какой-нибудь елочный шарик…

Они свернули в переулок, где сохранилось много почти полностью уцелевших построек. Может быть, толчки здесь были слабее, а может — стены крепче. Попадались и дома, которые были разрушены не до конца, а как бы перерезаны пополам. В одном месте Вероника увидела в таком разрезе целую квартиру: двуспальную кровать, сервант с посудой, диван с парой кресел, на стене — ковер и часы с маятником. Он еще отстукивал время…

Когда они подошли к передвижной санчасти, уже почти стемнело. Здесь царили суматоха и неразбериха. Где-то неподалеку тарахтела машина — спасатель объяснил ей, что это гудит силовая установка, которая гонит электричество в операционные. Кругом, укрепленные где только можно, горели факелы. Вдоль улицы выстроились военные машины с зажженными фарами и вертолеты — видимо, гуманитарная помощь. Кругом роились толпы людей, то и дело раздавались выкрики:

— Ваня! Ванечка! Отзовись!

— Папа! Ты здесь!

— Где мне достать кислородную подушку?! — И все в таком роде.

Раненых здесь разделяли на две категории — особо тяжелых помещали в уцелевшем здании прокуратуры, а тех, кто был легко ранен или просто в шоке, укладывали на раскладушки в больших солдатских шатровых палатках. Вероника попала в категорию «легких». Строгая девушка с блокнотом представилась «Службой оповещения населения» и записала в блокнот ее фамилию и имя.

На прощание кореец-спасатель протянул ей пакетик арахиса и сказал:

— Ну ладно, ты давай выздоравливай. Ты еще молодая — все у тебя будет… — После этого они взяли на лотке еще по паре бутылок бесплатной минералки и ушли.

Пока Вероника лежала на носилках и дожидалась своей очереди, она, почти не ощущая вкуса, съела орешки и запила их остатками воды. Несколько раз она снова пробовала пошевелить ногами. Кажется, теперь это ей удавалось. Но когда она попыталась подняться с носилок, чтобы поискать среди раненых Максима или кого-нибудь из знакомых, в глазах у нее помутилось и она рухнула прямо на газон. Очнулась она, когда носилки уже внесли в небольшой предбанник палатки.

Сначала пожилая хромая санитарка с совершенно непроницаемым лицом предложила Веронике помочиться в судно. Потом прямо на носилках раздела Веронику догола и слегка обмыла ее влажным ватным тампоном на палочке — видимо, чтобы не заносить в палатку лишнюю грязь. Общупала по очереди все кости, промяла живот. Густо смазала царапины и порезы зеленкой. Затем, ничего не спрашивая, вколола ей два укола («Противошоковый и глюкоза», — мелькнуло в голове у Вероники), натянула на нее чистую фланелевую больничную рубаху и велела двум помощникам унести ее и положить на раскладушку. Замшевое пальто и сапоги по причине их гигиенической негодности забрали в чистку.

Теперь Вероника лежала в скудно освещенной свечами палатке среди других легких раненых, и все ее имущество и богатство состояло из жесткого матраса, отсыревшей подушки и колючего шерстяного одеяла. Свернувшись под ним калачиком, она обхватила голову руками и постаралась выгнать из головы все мысли. Пока их груз был для нее непосилен…

3

— Мама!.. Папа!.. Максим!.. Бегите все на сопку… На сопку!.. А-а-а-а!!! Вытащите меня отсюда! Спасите! — Девушка из правого ряда металась, как в бреду, и в голос выкрикивала какие-то фразы.