Хорват вспушил кончиками пальцев вначале один ус, потом второй и развел руки:

— У меня орудий, батенька, нет. Не-ту. Те, что остались, находятся при деле. Каждое орудие — на своем, утвержденном царем-батюшкой месте.

Высоко хватил Хорват насчет царя-батюшки, будешь из ружья стрелять — не достанешь.

— А артиллерия Пограничной стражи?

— Все вооружение Пограничной стражи я должен по договору с китайцами передать им. Вы знаете, они не сегодня-завтра войдут в полосу отчуждения КВЖД.

Семенов поморщился — быть стычке с китайцами.

— Это тоже обусловлено договором? — спросил он.

— Тоже обусловлено. Но... — Хорват поднял указательный палец, лицо его сделалось хитрым. Семенов неожиданно подумал, что Хорват сейчас произнесет примерно следующее: «Я для вас тут кое-что приберег... Пяток пушек и тридцать ящиков со снарядами. Можете сегодня же их забрать. И лучше сделать это сегодня во всех случаях» пока на них не наложили руку китайцы». Однако услышал есаул другое: «Я вас снабжу кое-чем обязательно. Только... позже».

— Позже и меня может не быть, и солдат моих — тоже. Мы все погибнем.

— Ну, не надо так мрачно, есаул.

— Что есть, Дмитрий Львович, то есть. В артиллерии я нуждаюсь немедленно... Немедленно! — повторил Семенов, напористо и поднял, как Хорват, указательный палец, — Иначе мне не выстоять. Сомнут.

Визит к Хорвату оказался обычным визитом вежливости, другими словами — пустым: Семенов не получил не то чтобы ни одного пушечного ствола, но даже одной латунной пуговицы для мундира.

— Пришивать к мундиру нечего, — грустно и в ту же пору озабоченно проговорил Семенов, шагая по растрескавшемуся обледенелому тротуару в гостиницу «Ориант». Несколько монголов-охранников двигались следом, пугая своим решительным видом прохожих.

Через полтора часа есаул забрался в свой вагон и дал команду к отправке — мандат военного комиссара Временного правительства продолжал действовать, он имел не только свой собственный вагон, но и целый поезд. Около тоннеля на станции Хинган Семенов приказал машинисту остановиться.

Въезд в длинный, черный, пахнущий холодом и дымом тоннель охраняли две полевые пушки с изрядно поредевшими расчетами — на всю батарею осталось только три артиллериста, видно, большинство батарейцев, покидав в мешки свое нехитрое барахлишко, поспешили исчезнуть в туманных далях, именуемых Родиной.

— Все равно эти пушечки тут — не пришей кобыле хвост, — сказал вылезший из вагона на колючий снег будущий атаман и скомандовал монголам: — Грузи пушки на платформу, ребята!

Монголы хоть ни слова не понимали по-русски, а команду поняли правильно: на одном дыхании, подставив под колеса пушек плоские слеги, заволокли орудия на платформу; станины пушек, чтобы те не дергались при движении, связали веревками; под литые резиновые скаты вогнали отесанные в виде клиньев чурбачки, покидали зарядные ящики, рядом положили несколько снарядов россыпью — все, что имелось в каменном погребке, выбитом в скале. Это богатство накрыли брезентом, и Семенов махнул машинисту рукой:

— Поехали дальше!

Паровоз загудел победно, чихнул, выбивая из воронки, нахлобученной на торец трубы, дымный взболток, и аккуратно стронул вагоны с места — железная махина словно понимала, какой дорогой груз везет...

В Маньчжурии есаула с пушками встретили криками «Ура!» — с артиллерией люди почувствовали себя увереннее.

Через два дня Семенову сообщили, что генерал Хорват, узнав, каким наглым образом у него умыкнули два орудия, вскричал в сердцах: «Сукин сын!» Но поделать генерал ничего не мог — дотянуться до Маньчжурии было не в его силах.

«Пушечная» история испортила отношения Семенова с Хорватом окончательно — так что недаром есаул внес генерала в число своих врагов. Впрочем, Семенов мало с кем сохранил хорошие отношения — такой у него был характер: нахрапистый, въедливый, злой. Ошибок есаул не прощал ни себе, ни другим, на всякий выпад отвечал тем же; человеку, случайно бросившему на него косой взгляд, показывал кулак, а затем лупил им по косому глазу без всякого предупреждения — такой характер был у будущего атамана.

Вечером есаул Семенов вместе с войсковым старшиной Унгерном завалился в ресторан — низкий, дымный, уютный, слабо освещенный электричеством, полный вкусных запахов и некого таинственного очарования, присущего только русским кабакам, где и накормить могут вкусно, и возвысить до высот воистину царских, и избить так, что потом будешь долго вспоминать собственное имя.

На всякий случай Семенов около ресторана поставил два монгольских наряда.

Едва сели за стол, как перед гостями появился завитой, с жесткими светлыми кудрями молодец в красной рубахе, выложил две толстенных папки:

— Прейскурантик пожалуйте-с, господа.

Семенов окинул краснорубашечника опытным взглядом: по росту, по стати вполне в гвардию подходит, но киснет здесь, в тылу, у котла со щами. Спросил напрямик:

— В армии, на фронте был?

Краснорубашечник показал чистые крупные зубы: