По дороге Гримпоу рассказывал Сальетти, что делал вечером. Он нашел Гишваля в конюшнях вместе с другими молодыми слугами. Они тайком потягивали пиво, притворяясь, будто ухаживают за лошадьми.

— Когда он меня увидел, то обрадовался так, словно увидел перед собой ангела-хранителя. Я передал ему золото и объяснил, что он должен сделать с посланием. Гишваль тут же забрал золото, но сказал, что не знает, как передать пленнице послание, потому что дверь ее спальни беспрестанно сторожит солдат, которого барон предупредил, что он отвечает головой за девушку. Тогда я подумал, что девушка должна что-то есть, значит, кому-то поручено приносить ей еду. Гишваль сказал, что еду приносит служанка, которая ни за что на свете не нарушит приказ. И прибавил, что, если мне хватит смелости, он мог бы отвлечь служанку, а я тем временем спрячу записку в корзинке с провизией. Так мы и сделали, а Гишваль между делом рассказал мне, что он сын сокольничего и что нет такого секрета соколиной охоты, которым бы он не владел. Болтая, мы не сводили глаз с корзинки на столе. Наконец пришла служанка, толстая и с красной физиономией, по которой сразу был виден ее дурной нрав. Она принялась собирать корзинку: положила рыбу, хлеб, немного сыра и кувшин с водой. Когда кухарка уже собиралась уходить, Гишваль окликнул ее и встал между нею и корзинкой, а я поспешил спрятать послание.

— И где же ты его спрятал? — спросил Сальетти, опасаясь, что послание не дошло до пленницы.

— В кувшине с водой.

— Ты бросил его в воду?! — в ужасе вскричал Сальетти, невольно заставив прислушаться к разговору проходивших мимо рыцарей.

— Мне ничего лучше не пришло в голову, — ответил Гримпоу, понизив голос. — Вода не сотрет надпись, сделанную углем.

— Можно было спрятать письмо в хлебном мякише, — прошептал Сальетти.

— Я тоже так подумал, но потом решил, что тоска по отцу могла лишить ее аппетита и, возможно, она даже не притронется к еде, — оправдывался юноша.

Сальетти задумался.

— Да, пожалуй, в чем-то ты прав. Жажду тяжело пересилить, как бы ни угнетало горе, а если Вейнель выпила воды, она, вероятнее всего, получила наше послание.

Они подошли к конюшням, близ которых несколько слуг готовили завтрак для рыцарей и оруженосцев. Друзья взяли по несколько кусков хлеба и жареного мяса и отошли в сторону.

— Что еще тебе удалось выяснить? — спросил Сальетти, вгрызаясь в мясо.

— Инквизитор Бульвар Гостель в крепости, — сказал Гримпоу.

— Знаю. Я видел его вчера за ужином, он сидел справа от барона. Я узнал его по описанию Ринальдо Метца. Не думаю, что найдется на свете другой человек с таким злобным лицом.

— Еще я узнал, что Гуриельф Лабокс скончался во время допроса, который проводил Бульвар Гостель. Он не выдержал пыток, — добавил Гримпоу.

— Ты уверен? — с ужасом в глазах переспросил Сальетти.

— Об этом знают все слуги в крепости. Говорят, вчера солдаты только об этом и толковали. Мол, крики старика были слышны по всему замку. Потом они стихли, а наутро труп вынесли из башни и сбросили в оссуарий.

— Да этот Бульвар Гостель убийца! — выпалил Сальетти, едва сдержавшись, чтобы не закричать во весь голос.

— Один слуга рассказал мне, что сам слышал, как спорили доминиканский монах и господин де Вокко из-за того, что инквизитор хотел допросить и дочь старика, дескать, она ведьма, но барон был против. Именно поэтому он запер ее в спальне рядом со своими покоями. Все, кто видел девушку, поражены ее красотой, а злые языки шепчут, что она околдовала хозяина крепости, опутала его сетями черной магии.

— Эти слухи умышленно распустил Гостель, чтобы ослабить власть барона и тем самым добиться девушки, — проговорил Сальетти.

— Ты думаешь, Гуриельф Лабокс под пытками рассказал, что искал в церкви Корниля?

— Вряд ли. Иначе доминиканского монаха здесь бы уже не было.

— Но ведь у Лабокса было письмо с печатью папы. Отчего же инквизитор его преследовал? — спросил Гримпоу.

— Это подделка, — признался Сальетти, потупив взгляд. — Пойдем заберем лошадей и доспехи.

Только Гримпоу хотел спросить у Сальетти, откуда тот знает такие подробности, как вдруг затрубили трубы на башнях, и барабанный грохот ознаменовал начало состязаний.

Шатры соперничающих рыцарей возвышались над долиной подобно большим разноцветным грибам, украшенным яркими знаменами и блестевшими на солнце щитами. Кони беспокойно ржали, фыркали и перебирали копытами. Меж крепостных стен повисла дымка, а барон де Вокко вместе с инквизитором Гостелем, в сопровождении самых влиятельных дворян и самых красивых дам Эльзаса, объявил начало турнира из своего шатра, сшитого из королевского пурпурного бархата. Рыцари переговаривались, обсуждая вчерашний пир; некоторые даже уверяли, что король Франции набил сундуки барона тысячами слитков чистого золота.

Барон обещал разделить богатства со всеми рыцарями, которые примкнут к его войску, чтобы захватить замки Каменного Круга, и мало кто хотел остаться в стороне от такой награды. Вся долина кишела рыцарями, страстно желавшими показать свою доблесть в бою и тем самым заслужить почетное место рядом с бароном де Вокко. Кроме того, разыгрывалось и почетное звание королевы весеннего турнира, и многие юноши стремились короновать своих возлюбленных.

Когда друзья подошли к полю, где должно было проходить состязание, турнир еще не начался. Герольды принялись вызывать по именам и титулам первых соперников, а Сальетти и его оруженосцу пришлось долго ожидать своей очереди за перегородкой. Сальетти был очень доволен доспехами, купленными у мастера Аилгрупа в Ульпенсе; ему показалось, что он заметил оружейника среди множества людей, толпившихся близ поля. Сотни слуг, горожан и крестьян наблюдали за происходящим с крепостных стен, сопровождая каждое действие веселыми криками.