— Что же, мне подходит.

— Там мой брат в темнице сидит. Хочу ему помочь.

— Черт побери, если б я знал! Но только уж не куруцы ли его посадили?

— Они, как я слышал.

— Странно, — покрутил головой Мартон. — В чем же он провинился перед куруцами?

— Этого я и сам не ведаю. Там узнаем.

И Ласло Вереш с тяжелым сердцем и пустым карманом отправился в путь. От огромных богатств его не осталось и следа, кроме грошей, вырученных от продажи земли, кольца с гербом на пальце да воспоминаний о днях, проведенных словно в сказочном сне.

И спроси его, он, пожалуй, затруднился бы сказать, чего ему было больше всего жалко: денег, Агнеш или Дравы.

С каким облегчением вздохнул Лаци, когда после длинного и утомительного путешествия они остановились наконец перед воротами Шарошпатакской крепости. Над крышей не развевалось флага: значит, князя в городе не было.

— Ну вот мы и прибыли, дядя Мартон, — сказал Лаци. — Теперь первым долгом нам нужно будет разузнать про моего брата. А там уж присмотрим себе и какое-нибудь занятие.

Хоть с большим трудом, им все же удалось узнать, что Иштван Вереш действительно сидит в заточении в одном из казематов крепости. Один добрый стражник с пикой даже показал им его окошко.

— В чем же его провинность?

Стражники только плечами пожали: кто, мол, его знает? Нам ведь не много про то говорят.

— А не слышали вы, что с ним собираются сделать?

— Повесить! — коротко ответил тюремщик.

У Лаци на глаза навернулись слезы.

— Как видно, очень вам жалко его, барич. Родственником он вам доводится, что ли?

— Брат мой.

— А я так думал, что нет у него никого. Только большой черный пес все ходит сюда да воет. Говорят, его пес.

— Да, да! Была у него черная собака, я бы ее сразу признал, если б увидел.

Стражник поглядел по сторонам, свистнул, и из-за круглой башни во двор, сердито скаля зубы, выскочила лохматая черная дворняга. Лаци признал собаку: она была та самая, какую завещала им когда-то умирающая ведьма.

— Верная животина. Так и сидит здесь неизменно, стережет хозяина. Хотя мы его и сами хорошо стережем.

— Эта собачка, видно, вернее, чем наша белая была, — заметил Мартон Бонц.

— Я просто диву даюсь: и чем она только кормится? Здесь даже и костей-то никаких нет, — продолжал тюремный страж.

Глухим, надломленным голосом Лаци спросил, нельзя ли поговорить с узником.

— Не выйдет ничего. Не стоит вам понапрасну и к коменданту крепости ходить.

— А кто у вас комендант?

— Кручаи.

Лаци содрогнулся, услышав это имя, но упрямо пробормотал:

— У кого же мне узнать, в чем вина моего брата?

— Про то может дать ответ его сиятельство господин Берчени. Его люди привезли вашего брата из Шаторальяуйхея в кандалы закованным.

Берчени находился в это время в Шарошпатаке, но Лаци к нему на прием не допустили. Сказали, что графа мучает подагра и что он не принимает никого, кроме знахарок и предсказателей судьбы. Первые лечат его, а вторых он любит за добрые их пророчества, ибо, распространившись в народе, они поднимают боевой дух так же, как и двойное жалованье для солдата [41] .

— Что же нам теперь делать? — ломал в отчаянии руки Лаци.

— Знаю я один способ, — сказал Мартон.

— Какой же?

— Надо проникнуть к графу под видом гадателя или знахарки. Последнее, правда, труднее…

— Верно, выдам-ка я себя за гадателя…

— И глупо сделаешь. Чую я из того, что ты рассказал мне по дороге, что тот Янош Рожомак — не кто иной как сам граф Берчени.

— Ты думаешь?

— Убежден в этом. Успех восстания говорит за то, что кто-то, вероятнее всего именно он, предварительно обошел всю страну и подговорил дворян. А на такое он только переодетым, под чужим именем мог решиться.

— Это верно!

— Поэтому, если позволишь, попробую-ка лучше я проникнуть к графу. Я ему такое предскажу, что у его сиятельства подагра сразу из обеих ног вылетит.

У Мартона Бонда была душа авантюриста. Еще два года назад он был мельником на Таллошской мельнице, что стоит на речке Дудваг. В поисках приключений он отправился затем в Буду, где его совсем опустившимся встретил и взял к себе в услужение Лаци. Бонц обладал незаурядным артистическим талантом и даром подражания, так что без труда выдавал себя за кого угодно.