– Батюшки, неужто будет дождь?

Зашлепала к окну, всмотрелась в сумеречную глубину будущей ночи, заметно вздрогнула:

– Господи! Ваня, там кто-то шныркает. Ей-богу!

– Чего?

– Иль померещилось?

– Да кто тут? Ни одной живой души, - сладко зевнул Ванюша.
– Степь да степь кругом, да мы с тобой, любезная Любаша. Шагайте ко мне, гражданка! И протянул руки к ее выразительным формам.

– Ну тебя, хулиган!
– Но вернулась на кушетку.
– Я женщина впечатлительная...

– Да?
– Обнял за объемные плечи.
– К черту на рога ехать не пугалася.

– Ну тебя, разбойника, - кокетничала.

– Ах, какая ты, Люба-Любаша, вся наша...

– А-а-а!
– Душераздирающий вопль и удар локтем отшвырнули ухажера на пол.

Пуча глаза, несчастная с ужасом смотрела в окно. Там, в чернильных сумерках, мелькали тени. А в соседнее окошко заглядывала чья-то невнятная, но крупная и литая морда. Кошмар!

По шоссе летит лимузин. В нем плещется модная песенка. Впереди яркие огни Химзавода.

– Скоро Загорский, - предупреждает Ник.

– Что-то мы не спешим, - замечает Николь.

– Приятное с полезным, а потом: тише едешь...

– А что это за иллюминация?

– Химзавод. Прошлый век. Я однажды репортаж о нем готовил. На энтузиазме работают. И производство. И люди.

– И Загоруйко оттуда?

– И он оттуда, - с нажимом отвечает журналист, как бы подчеркивая, что он понимает интерес к упомянутой личности.

Девушка молча закуривает - дымок выпархивает ночной бабочкой из открытого окна машины. Неожиданно впереди замечается человеческая фигура на обочине. Она стоит с протянутой рукой и, кажется, голосует.

– Попутчик, - усмехается Ник.

Авто все ближе и ближе. "Попутчик" в сумерках странен: малоподвижен и чрезвычайно большого роста - метра три.

– Что за явление?
– Удивленный водитель тормозит, не выключая мотор.

– Человек будущего?
– шутит девушка.

А тот (из прошлого), совершив трудный шаг, медленно, через силу, наклоняется к открытому окну - темное литое полумертвое лико.

Журналист и его спутница теряют дар речи, пока не слышат глухого призыва:

– В коммунизм!

– А-а-а!
– страшно визжит девушка и, защищаясь, швыряет крынку молока в монументальную личину.

Ее вопль спасает: Ник нажимает на педаль газа; лимузин стартует, и вовремя - чудовищный скользящий удар гранитной длани обрушивается на багажник.

Потом рубиновые сигналы машины тают в дальней дымке вечера. А странное порождение, похожее на памятник, продолжает свой путь на негнущихся ногах.

Пост, находящийся в эпицентре исторических событий, был пустячно забаррикадирован кушеткой, столом и стульями. Ванюша и Любаша пластом лежали на полу, прислушиваясь к опасному для них движению на территории. Мужчина протрезвел, как младенец; женщина причитала:

– Сделай что-нибудь! Ты ж мужик, не баба?

– В такие минуты роковые мы все равны!
– огрызался Ваня, но, преодолевая себя и три метра, дополз к телефону. Накрутил номер. Алле-алле! Это дежурный по городу! Что? Говорю громко: дежурный, говорю, по городу? Это с Поста № 1, Объект № 2456, дробь... тьфу ты! Не помню... чего после дроби-то. Алле? Фу-фу!

– Что?
– встревожилась Люба.

– Что-что! Враг человеческий, трубку бросил. Говорит, вспомни дробь. Я ему вспомню, холере дежурной!
– Снова по-пластунски отправился к любимой.

Та ощетинилась шваброй:

– И не ползи! Вспоминай дробь, гад ползучий!

Я люблю дождь, он скрывает опасно-смертельное солнце. Хотя с ним, дождем, у меня связаны неприятные воспоминания. Однажды мы с мамой вернулись на дачу. Накрапывал дождь. Кишели мутные облака, ветер бил форточки. На предгрозовом фоне рамы окон напоминали кладбищенские кресты.

Дождь усиливался. Мама осталась на веранде, ежилась в старой пуховой кофте, беспокойно ходила по гробовым доскам, вглядываясь в заштрихованный дождем мир...

Дождь лил как из ведра.

И под этот грубый шум воды я заснул. Если бы я не заснул... Но я уснул, потому что дождь, повторю, лил как из ведра. Жаль, что дождь лил как из ведра; если бы случилась хорошая погода, я бы не уснул... А так уснул и не видел, как мама ушла. Она, оказывается, любила гулять под дождем, она ушла в дождь, она ушла в никуда и не вернулась. Наверное, мама решила не причинять лишних хлопот тем, кто не последовал ее примеру. Более того, она, очевидно, сделала все, чтобы ее не нашли. И я ее понимаю: неприятно, когда тебя находят выброшенным на речной берег с выглоданным до костей лицом, и вообще - испорченный утопленнический вид может расстроить кого угодно. Я, например, расстроился бы - и благодарен маме, что она осталась для меня как живая.