Попытка к бегству. Хищные вещи века. Гадкие лебеди. За миллиард лет до конца света (сборник)

Аннотация

Худшее, что может происходить с нами, – это то, что наша боль не становится воспоминанием. Лучшее, что может быть с книгой, – текст не становится архаичным. В этот сборник входят повести Аркадия и Бориса Стругацких, не устаревшие ни на йоту. Это могло быть написано сегодня, это могло быть написано завтра. Мы только-только начинаем понимать все то, что они знали более сорока лет назад.

Аркадий и Борис Стругацкие Разница в возрасте между братьями Стругацкими – двенадцать лет. Старший, Аркадий, родился 28 августа 1925 года в Батуми, в семье Натана Залмановича Стругацкого, тогда главного редактора газеты «Трудовой Аджаристан», и Александры Ивановны Литвинчевой. В 1926 году отца перевели в Ленинград, где он занимал различные партийные должности вплоть до 1937 года. Александра Ивановна преподавала русскую литературу в школе, где учился и Аркадий. 15 апреля 1933 года родился Борис. Еще до войны Аркадий Стругацкий пытался писать фантастику. Это была повесть «Находка майора Ковалева», утраченная во время блокады Ленинграда. Из сохранившихся вещей первым был рассказ «Как погиб Канг», написанный в 1946 году, но опубликованный лишь в 2001-м. В 1956 году вышла повесть «Пепел Бикини», написанная в соавторстве с Львом Петровым. С начала 1950-х годов начал писать Борис. Первая совместная работа братьев Стругацких – фантастический рассказ «Извне» (позже переработанный в одноименную повесть), был опубликован в журнале «Техника молодежи» в 1958 году. Их первая книга, повесть «Страна багровых туч», вышла в 1959 году. Именно в ней появился Мир Полудня, в котором происходит действие многих произведений братьев Стругацких. Затем появились продолжения повести, связанные с ней общими героями, – «Путь на Амальтею» (1960), «Стажеры» (1962), а также сборник рассказов «Шесть спичек» (1960). Стругацкие начали писать в эпоху хрущевской «оттепели», и повесть «Полдень, XXII век» (1962) вполне отражала тогдашний оптимизм и веру в прогресс. Впрочем, катастрофа на далекой планете, как следствие научных экспериментов, описанная в повести «Далекая Радуга» (1963), напоминание о неприглядном прошлом в повестях «Попытка к бегству» (1962) и «Трудно быть богом» (1964), гротескное общество потребления будущего, показанное в антиутопии «Хищные вещи века» (1965), выявили весьма критическое отношение авторов к окружающей действительности. Это не замедлило сказаться на отношении к писателям советской критики и властей, особенно после выхода «сказки для научных сотрудников младшего возраста» «Понедельник начинается в субботу» (1965) и ее продолжения – «Сказки о Тройке» (1968), сатиры на советскую бюрократию. Иркутский альманах «Ангара», в котором вышла «Сказка о Тройке», закрыли, а сама она оказалась недоступна читателям вплоть до 1989 года. То же произошло с повестью «Улитка на склоне», вышедшей частями в 1966 и 1968 годах, а полностью – только в 1988-м. В 1967 году вышла сатирическая повесть «Второе нашествие марсиан: Записки здравомыслящего», в 1970-м – «Отель „У Погибшего Альпиниста“», эксперимент по созданию фантастического детектива. Затем в своем творчестве Стругацкие вернулись в Мир Полудня. Вышли повести «Обитаемый остров» (1969 в сокращенном варианте, 1971), «Малыш» (1971), «Парень из преисподней» (1974). В 1972 году журнал «Аврора» опубликовал повесть «Пикник на обочине». Но книжных изданий у Стругацких в 1970-е годы практически не было. В 1972 году был написан роман «Град обреченный», в 1976-м появилась повесть «За миллиард лет до конца света», в 1982-м – роман «Хромая судьба» (в него входит повесть «Гадкие лебеди», написанная в 1967 году). В 1979 году вышел роман «Жук в муравейнике», в 1985-м – роман «Волны гасят ветер», в 1988-м – роман «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя». Последнее совместное произведение Аркадия и Бориса Стругацких – пьеса «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах» (1990). Стругацкие писали и по отдельности. У Аркадия под псевдонимом С. Ярославцев выходили сказка «Экспедиция в преисподнюю» (1974, части 1–2; 1984, часть 3), рассказ «Подробности жизни Никиты Воронцова» (1984) и повесть «Дьявол среди людей» (1990–1991). После его смерти (12 октября 1991 года) Борис Стругацкий под псевдонимом С. Витицкий выпустил романы «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1994–1995) и «Бессильные мира сего» (2003). Он умер 12 ноября 2012 года. Аркадий и Борис Стругацкие – не просто самые известные советские фантасты. Их произведения, создававшиеся на протяжении более тридцати лет, пользовались неизменным успехом у широчайшего круга читателей, и вряд ли у кого из русскоязычных писателей, их современников, была такая аудитория. В наше время братья Стругацкие – одни из немногих советских писателей, чье творчество востребовано. Они искали ответы на те вопросы, которые до сих пор стоят перед современным человеком, и поиск продолжается. Попытка к бегству I – Хороший сегодня будет день! – сказал вслух Вадим. Он стоял перед распахнутой стеной, похлопывая себя по голым плечам, и глядел в сад. Ночью шел дождь, и трава была мокрая, кусты были мокрые, и крыша соседнего коттеджа тоже была мокрая. Небо было серое, а на тропинке блестели лужи. Вадим подтянул трусы, спрыгнул в траву и побежал по тропинке. Глубоко, с шумом вдыхая сырой утренний воздух, он бежал мимо отсыревших шезлонгов, мимо мокрых ящиков и тюков, мимо соседского палисадника, где, выставив напоказ внутренности, красовался полуразобранный «колибри», через мокрые, пышно разросшиеся кусты, между стволами мокрых сосен; не останавливаясь, прыгнул в озерцо, выбрался на противоположный берег, поросший осокой, а оттуда, разгоряченный, очень довольный собой, все наращивая темп, помчался обратно, перепрыгивая через огромные спокойные лужи, распугивая маленьких серых лягушек, прямо к лужайке перед Антоновым коттеджем, где стоял «Корабль». «Корабль» был совсем молодой, ему не исполнилось и двух лет. Черные матовые его бока были абсолютно сухи и едва заметно колыхались, а острая вершина была сильно наклонена и направлена в ту точку серого неба, где за тучами находилось солнце: «Корабль» по привычке набирал энергию. Высокая трава вокруг «Корабля» была покрыта инеем, поникла и пожелтела. Впрочем, это был приличный, тихого нрава звездолет типа «турист». Рейсовый рабочий звездолет за ночь выморозил бы весь лес на десять километров вокруг. Вадим, оскальзываясь на поворотах, обежал «Корабль» и направился домой. Пока он, стеная от наслаждения, растирался мохнатым полотенцем, из дачи напротив вышел сосед дядя Саша со скальпелем в руке. Вадим помахал ему полотенцем. Соседу было полтораста лет, и он день-деньской возился со своим вертолетом, но все было втуне – «колибри» летал неохотно. Сосед задумчиво поглядел на Вадима. – У тебя нет запасных биоэлементов? – спросил он. – Что, сгорели? – Не знаю. У них ненормальная характеристика. – Можно связаться с Антоном, дядя Саша, – предложил Вадим. – Он сейчас в городе. Пусть привезет вам парочку. Сосед подошел к вертолету и стукнул его скальпелем по носу. – Что же ты не летаешь, дурачок? – сказал он сердито. Вадим принялся одеваться. – Биоэлементы… – ворчал дядя Саша, запуская скальпель во внутренности «колибри». – Кому это надо? Живые механизмы… Полуживые механизмы… Почти неживые механизмы… Ни монтажа, ни электроники… Одни нервы! Простите, но я не хирург. – Вертолет дернулся. – Тихо ты, животное! Стой смирно! – Он извлек скальпель и повернулся к Вадиму. – Это негуманно, наконец! – объявил он. – Бедная испорченная машина превращается в сплошной больной зуб! Может быть, я слишком старомоден? Мне ее жалко, ты понимаешь? – Мне тоже, – пробормотал Вадим, натягивая рубашку. – Что? – Я говорю: может быть, вам помочь? Дядя Саша некоторое время переводил взгляд с вертолета на скальпель и обратно. – Нет, – сказал он решительно. – Я не желаю применяться к обстоятельствам. Он у меня будет летать. Вадим сел завтракать. Он включил стереовизор и положил перед собой «Новейшие приемы выслеживания тахоргов». Книга была старинная, бумажная, читаная-перечитаная еще дедом Вадима. На обложке был изображен пейзаж планеты-заповедника Пандоры с двумя чудовищами на первом плане. Вадим ел, листая книжку, и с удовольствием поглядывал на хорошенькую дикторшу, рассказывавшую что-то о боях критиков по поводу эмоциолизма. Дикторша была новая, и она нравилась Вадиму уже целую неделю. – Эмоциолизм! – со вздохом сказал Вадим и откусил от бутерброда с козьим сыром. – Милая девочка, ведь это слово отвратительно даже фонетически. Поедем лучше с нами! А оно пусть остается на Земле. Оно наверняка умрет к нашему возвращению – можешь быть уверена. – Эмоциолизм как направление обещает многое, – невозмутимо говорила дикторша. – Потому что только он сейчас дает по-настоящему глубокую перспективу существенного уменьшения энтропии эмоциональной информации в искусстве. Потому что только он сейчас… Вадим встал и с бутербродом в руке подошел к распахнутой стене. – Дядя Саша, – позвал он, – Вам ничего не слышится в слове «эмоциолизм»? Сосед, заложив руки за спину, стоял перед развороченным вертолетом. «Колибри» трясся, как дерево под ветром. – Что? – сказал дядя Саша, не оборачиваясь. – Слово «эмоциолизм», – повторил Вадим. – Я уверен, что в нем слышится похоронный звон, видится нарядное здание крематория, чувствуется запах увядших цветов. – Ты всегда был тактичным мальчиком, Вадим, – сказал старик со вздохом. – А слово действительно скверное. – Совершенно безграмотное, – подтвердил Вадим, жуя. – Я рад, что вы это тоже чувствуете… Послушайте, а где ваш скальпель? – Я уронил его внутрь, – сказал дядя Саша. Некоторое время Вадим разглядывал мучительно трепещущий вертолет. – Вы знаете, что вы сделали, дядя Саша? – сказал он. – Вы замкнули скальпелем дигестальную систему. Я сейчас свяжусь с Антоном, пусть он привезет вам другой скальпель. – А этот? Вадим с грустной улыбкой махнул рукой. – Смотрите, – сказал он, показывая остаток бутерброда. – Видите? – Он положил бутерброд в рот, прожевал и проглотил. – Ну? – с интересом спросил дядя Саша. – Такова в наглядных образах судьба вашего инструмента. Дядя Саша посмотрел на вертолет. Вертолет перестал вибрировать. – Все, – сказал Вадим. – Нет больше вашего скальпеля. Зато «колибри» у вас теперь заряжен. Часов на тридцать непрерывного хода. Сосед пошел вокруг вертолета, бесцельно трогая его за разные части. Вадим засмеялся и вернулся к столу. Он доедал второй бутерброд и допивал второй стакан простокваши, когда щелкнул замок информатора и тихий, спокойный голос сказал: – Вызовов и посещений не было. Антон, уходя в город, желает доброго утра и предлагает немедленно после завтрака начать отрешение от всего земного. В институт поступило девять новых задач… – Не надо подробностей, – попросил Вадим. – …Задача номер девятнадцать пока не решена. Пэл Минчин доказала теорему о существовании полиномиальной операции над Ку-полем структур Симоняна. Адрес: Ричмонд, семнадцать-семнадцать-семь. Все. Информатор щелкнул, помолчал и добавил поучающе: – Завидовать дурно. Завидовать дурно. – Балбес! – сказал Вадим. – Я совершенно не завидую. Я радуюсь! Молодчина, Пэл! – Он задумался, глядя в сад. – Нет, – сказал он. – Сейчас все это долой. Надо отрешаться от земного. Он швырнул грязную посуду в мусоропровод и вскричал: – На тахоргов! Украсим кабинет Пэл Минчин – Ричмонд, семнадцать-семнадцать-семь – черепом тахорга! И он спел: Пусть тахорги в страхе воют, Издавая визг и писк! Ведь на них идет войною Структуральнейший лингвист! – Теперь так, – сказал Вадим. – Где радиофон? – Он набрал номер. – Антон? Как дела? – Стою в очереди, – ответил Антон. – Что ты говоришь? И все на Пандору? – Многие. И кто-то распространяет слух, что охота на тахоргов скоро будет запрещена. – Но мы-то успеем? Антон некоторое время молчал. – Успеем, – сказал он. – А девушки там рядом есть? – Как не быть… – А они тоже успеют? – Сейчас спрошу… Они говорят, что успеют. – Передай им привет от знакомого структурального лингвиста шести футов росту, с благородной осанкой… Слушай, Антон, что я хотел тебе сказать? Да! Привези, пожалуйста, дяде Саше скальпель. И пару «БЭ-6». И заодно «БЭ-7». – И заодно новый вертолет, – сказал Антон. – Что этот старец сделал со своим скальпелем? – Ну как ты думаешь, что можно сделать со скальпелем? – Не знаю, – сказал Антон, подумав. – Скальпель – это вещь на века. Как Баальбекская платформа. – Он уронил его в желудок своему «колибри». В радиофоне захихикало несколько голосов. Очередь развлекалась. – Ладно уж, – сказал Антон. – Жди, я скоро буду. Будь моим суперкарго и начинай погрузку. Вадим сунул радиофон в карман и прикинул через три комнаты расстояние до выхода. – Дух ног слаб, – процитировал он, – рук мощь зла! Он встал на руки и живо побежал к выходу. На крыльце он сделал сальто и с криком «У-ух!» упал на четвереньки в траву перед крыльцом. Поднявшись и почистив руки, он произнес с выражением: На войне и на дуэли Получает первый приз — Символ счастья и веселья — Структуральнейший лингвист. Затем он неторопливо отправился в аллею, где были свалены тюки и ящики. Груза было довольно много. Надо было везти с собой оружие, боеприпасы, запас пищи, одежду – отдельно для охоты и отдельно, чтобы посетить знаменитое кафе «Охотник» на плоской вершине Эверины, где между столиками вольно гуляет пряный ветер, а под обрывом на трехсотметровой глубине громоздятся, подобно грозовым тучам, непроходимые черные заросли; где исполосованные колючками охотники с хохотом осушают пузатые фляги «Крови тахорга» и вывихивают себе плечи в тщетных попытках показать, какой череп они могли бы добыть, если бы знали, с какой стороны у карабина приклад; где в темно-зеленых сумерках пары скользят на усталых ногах в «Светлом ритме», а над хребтом Смелых поднимаются в беззвездное небо зыбкие сплющенные луны. Вадим присел на корточки спиной к самому тяжелому ящику, приладился и рывком поднял ящик на плечи. В ящике было оружие – три автоматических карабина с прицелами для стрельбы в тумане и шесть сотен патронов в плоских пластмассовых обоймах. Пружиня при каждом шаге, Вадим понес ящик через сад к «Кораблю». Он зашел со стороны приемника и пнул ногой в борт. Мембрана, затягивавшая овальный люк, лопнула, и Вадим свалил ящик в темноту, из которой пахнуло холодом. Вадим пошел обратно, обрывая на ходу с кустов громадные ягоды какого-то гибрида. И каждый куст сбрасывал на него заряд холодного крупного дождя. Надо взять не меньше пяти тахоргов, думал он. Один череп для Пэл Минчин Ричмондской. Пусть знает, что я хороший парень. Один череп маме. Мама череп не возьмет, она человек серьезный, и тогда я подарю этот череп первой девушке, которая пройдет мимо меня на углу Невского и Садовой после десяти утра. Третьим черепом я брошу в Самсона, чтобы умерить его скепсис: он странно вел себя у Нели, когда я рассказывал ей о последнем походе на Пандору. Четвертый череп – Нели, чтобы она верила мне, а не Самсону. А пятый череп я повешу над стереовизором. Он с наслаждением представил себе, как отлично будет выглядеть хорошенькая дикторша под оскаленным черепом чудовища. Он перенес на «Корабль» четыре больших ящика с живым мясом, восемь ящиков с овощами и фруктами, два мягких тюка с одеждой и еще один большой ящик с подарками для старожилов и с корявой надписью: «Шкатулка для Пандоры». Где-то за тучами солнце поднималось все выше и выше, становилось жарко. Все вокруг высыхало. Лягушки попрятались в траву. В пустых коттеджах с шелестом распахивались стены. Дядя Саша повесил гамак и разлегся возле своего «колибри» с газетой. Вадим кончил перетаскивать груз и пристроился к кусту крыжовника. – Итак, вы улетаете, – сказал дядя Саша. – Угу. – На Пандору улетаете? – Ага. – Вот тут пишут, что заповедник собираются закрыть. На несколько лет. – Ничего, дядя Саша, – сказал Вадим. – Успеем. Дядя Саша помолчал и сказал негромко: – Мне здесь очень скучно будет одному. Вадим перестал жевать. – Так мы же вернемся, дядя Саша! Через месяц. – Все равно. Я на этот месяц вернусь в город. Что я здесь один буду делать в пяти коттеджах? – Он посмотрел на вертолет. – С этим дурачком. Полуживым. В небе послышалось негромкое фырканье. – Вон еще один летит, – сказал дядя Саша. Вадим задрал голову. Невысоко над поселком медленно выписывал восьмерку ярко-красный «рамфоринх». На тощем брюхе четко выделялся белый номер. – Так-то я тоже могу, – сказал дядя Саша. – А вот вы, голубчик, спикируйте винтом, и чтобы не боком и не в пруд, а рядом… «Рамфоринх» улетел. На бетонной дорожке за садом послышалось сопение машины. – В нашем поселке становится оживленно, – сказал дядя Саша. – Движение как на Невском. – Это Антон! – Вадим вскочил и побежал к «Кораблю». Антон загонял машину в гараж. Выйдя из гаража, он рассеянно сказал: – Все в порядке, Димка. Штурманскую книгу я зарегистрировал, «добро» получил… – Но? – спросил проницательный Вадим. – Что – но? – Я отчетливо слышу в твоей речи «но». Антон сказал неохотно: – Я заезжал к Галке. Она не поедет. – Из-за меня? – Нет. – Антон помолчал. – Из-за меня. – М-да, – глубокомысленно сказал Вадим. Антон спросил: – А как у нас с погрузкой, суперкарго? – Все в порядке, шкип. Можно стартовать. – А как у нас в доме? Прибрано ли? – В чьем доме? – Например, в моем? – Нет, шкип. Виноват, шкип. Я только что кончил грузить, шкип. Низко над крышами снова пролетел красный «рамфоринх». Антон поглядел. – Что за притча? – удивился он. – Опять ЦЩ-268. По-моему, я стал объектом пристального внимания. Этот красный «рамфоринх» с бортовым номером ЦЩ-268 гонится за мной с Дворцовой площади. – Не замешана ли здесь женщина? – осведомился Вадим. – Не думаю. Никогда еще женщины не гонялись за мной. – Они могли бы и начать… – сказал Вадим, но тут его осенила новая мысль. – А может быть, это член тайного общества покровителей тахоргов? «Рамфоринх» снова пролетел над головами и вдруг затих. – Э, да это к дяде Саше, – сказал Вадим. – Пойдет на запасные органы. Бедный «рамфоринх»! Кстати, ты привез? – Привез, – сказал Антон, глядя мимо него. – Нет, структуральный суперкарго. Это не к дяде Саше… Из-за кустов появился высокий костлявый человек в широкой белой блузе и белых брюках. У него было очень смуглое худое лицо с мохнатыми бровями и большие коричневые уши. В руке он держал объемистый портфель. – Он, – сказал Антон. – Кто? – Человек в белом. Он все время бродил около очереди. И смотрел всем в глаза. – Сейчас я ему объясню, что такое тахорги, – проговорил Вадим, – и он поймет. Человек в белом подошел вплотную и внимательно осмотрел обоих охотников. – Вы знаете, что тахорги нападают на людей и иногда серьезно калечат их? – сказал Вадим. – Наносят им серьезные увечья. – Вот как? – сказал человек в белом. – Тахорги? В первый раз слышу. Впрочем, это не по моей части. Я пришел к вам с просьбой. Здравствуйте. – Он коснулся двумя пальцами виска. – Здравствуйте, – сказал Антон. – Вы ко мне? Незнакомец бросил портфель под ноги и вытер со лба пот. В портфеле что-то глухо брякнуло. Это было огромное, битком набитое вместилище, сильно потертое, с огромным количеством ремней и медных застежек. «Портфель» по-японски – «кабан», – подумал Вадим. Японцы правы. Незнакомец медленно проговорил: – Да. Я к вам. – Он зажмурился и снова с силой провел ладонью по лицу. – Только, пожалуйста, не спрашивайте, почему именно к вам. Совершенно случайно к вам… Мог к кому-нибудь другому… – Нам необыкновенно повезло, – весело сказал Вадим. – Просто удивительно, как нам сегодня везет. Незнакомец поглядел на него без улыбки. – Капитан вы? – спросил он. – Я капитан потенциально, – ответил Вадим. – А кинетически я суперкарго и старший специалист по тахоргам… Если угодно, зверовед-аматёр… Вадима понесло, он уже не мог удержаться. Он должен был во что бы то ни стало вызвать на лице незнакомца улыбку, хотя бы вежливую. – Кроме того, я второй пилот-аматёр, – говорил он. – Это на тот случай, если у капитана вдруг случится отложение солей или колено горничной… Незнакомец молча слушал. Антон сказал негромко: – Очень смешно. Наступила тишина. – Как я понял, вы летите на Пандору, – сказал незнакомец. Он смотрел на Антона. – Да, мы идем на Пандору. – Антон покосился на портфель. – Вы хотите что-нибудь переслать с нами? – Нет, – сказал незнакомец. – Пересылать мне нечего. У меня совсем другое… У меня есть к вам предложение. Ведь вы едете развлекаться? – Да, – сказал Антон. – Если опасную охоту можно считать развлечением, – значительно добавил Вадим. – Это славный отдых, – сказал Антон. – Турперелет и охота. – Турперелет… – медленно, словно удивляясь, проговорил незнакомец. – Туристы… Послушайте, молодые люди, вы совсем не похожи на туристов. Вы молодые, здоровые ребята-открыватели… Зачем это вам – обжитые планеты, электрифицированные джунгли, автоматы с газировкой в пустынях? Да что говорить! Почему вам не взять неизвестную планету? Ребята переглянулись. – Какую именно планету? – спросил Антон. – Не все ли равно? Любую. На которой человека еще не было… – Незнакомец вдруг широко раскрыл глаза. – Или таких уже нет? Он не шутил. Это было совершенно очевидно, и ребята снова переглянулись. – Почему же? – сказал Антон. – Таких планет сколько угодно. Но мы всю зиму собирались поохотиться на Пандоре. – Лично я, – подхватил Вадим, – уже раздарил знакомым черепа своих неубитых тахоргов. – И потом – что мы будем делать на новой планете? – мягко сказал Антон. – Мы не научная экспедиция, мы не специалисты. Вот Вадим лингвист, я звездолетчик, пилот… Мы не сумеем даже составить первичного описания… Впрочем, может быть, у вас есть какая-нибудь идея? Незнакомец сдвинул мохнатые брови. – Нет у меня никаких идей, – резко сказал он. – Просто мне нужно на неизвестную планету. И вопрос стоит так: можете вы мне помочь или нет? Вадим стал застегивать и расстегивать «молнию» на куртке. Тон незнакомца его покоробил: это был не тот тон, к которому Вадим привык. И тем не менее положение было тяжелое. Человеку, который едет развлекаться, трудно спорить с человеком, которому нужно ехать по делу. Аргументов у Вадима не было, и поэтому он совсем было решил придраться к манерам, но тут случилось странное происшествие. За деревьями залаяла собака. Это был дяди Сашин эрдель Трофим, дряхлый глупый пес с признаками аристократического вырождения и необыкновенно густым голосом. Залаял он скорее всего потому, что на нос ему села оса и он не знал, что с ней делать, но лицо незнакомца вдруг страшно исказилось. Он пригнулся и прыгнул далеко в сторону. Вадим даже не понял, что произошло. Прыгнув, незнакомец выпрямился и нарочито медленными шагами вернулся на место. На лбу у него блестела испарина. Вадим оглянулся на Антона. Лицо Антона было задумчиво-спокойным. – Ну что ж, – сказал он рассудительно. – Во второй окрестности много желтых карликов с приличными планетами земного типа. Давайте слетаем. Возьмем хотя бы ЕН 7031. Туда уже собирались лететь, да отложили. Показалось неинтересно. Добровольцы не любят желтых карликов – им подавай гиганта, лучше красного… Устроит вас ЕН 7031? – Да, вполне, – сказал незнакомец. Он уже пришел в себя. – Если только это действительно необитаемая планета. – Это не планета, – вежливо поправил Антон. – Это звезда. Солнце. Но там есть и планеты. По всей видимости, необитаемые. А как вас зовут? – Меня зовут Саул, – сказал незнакомец и впервые улыбнулся. – Саул Репнин. Я историк. Двадцатый век. Но я постараюсь быть полезным. Я умею готовить, водить наземные машины, шить, чинить обувь, стрелять… – Он помолчал. – И кроме того, я знаю, как все это делалось раньше. И еще я знаю несколько языков – польский, словацкий, немецкий, немного французский и английский… – Жалко, что вы не умеете водить звездолет, – вздохнул Вадим. – Да, жалко, – сказал Саул. – Но это ничего – звездолет умеете водить вы. – Не вздыхай, Димка, – сказал Антон. – Пора и тебе посмотреть на странные пейзажи безымянных планет. Танцевать в кафе можно и на Земле. Покажи себя там, где нет девушек, воздыхатель… – Я вздыхаю от восторга, – отозвался Вадим. – В конце концов, что такое тахорги? Громоздкие и всем известные животные… Саул любезно осведомился: – Надеюсь, я не вырвал согласие силой? Надеюсь, ваше согласие является в достаточной степени добровольным и свободным? – А как же, – сказал Вадим. – Ведь что такое свобода? Осознанная необходимость. А все остальное – нюансы. – Пассажир Саул Репнин, – сказал Антон. – Старт в двенадцать ноль-ноль. Ваша каюта третья, если вы не захотите занять каюту четвертую, пятую, шестую или седьмую. Пойдемте, я вам покажу. Саул нагнулся за портфелем, и у него из-за пазухи выскользнул и тяжело шлепнулся на траву большой черный предмет. Антон поднял брови. Вадим пригляделся и тоже поднял брови. Это был скорчер – тяжелый длинноствольный пистолет-дезинтегратор, стреляющий миллионовольтными разрядами. Такие предметы Вадим видел только в кино. На всей Планете было не больше сотни экземпляров этого страшного оружия, и оно выдавалось только капитанам сверхдальних десантных звездолетов. – Какой я неуклюжий, – пробормотал Саул, подобрал скорчер и сунул его под мышку. Затем он поднял портфель и объявил: – Я готов. Некоторое время Антон смотрел на него, словно собираясь спросить о чем-то. Затем он сказал: – Пойдемте, Саул. А ты, Вадим, прибери дома и отнеси старику инструмент. Он в багажнике. Я имею в виду, конечно, инструмент. – Слушаю, шкип, – сказал Вадим и пошел в гараж. «Трудно быть оптимистом, – размышлял он. – Ведь что есть оптимист? Помнится, в каком-то старинном вокабулярии сказано, что оптимист суть человек, полный оптимизма. Там же, статьей выше, сказано, что оптимизм суть бодрое, жизнерадостное мироощущение, при котором человек верит в будущее, в успех. Хорошо быть лингвистом – сразу все становится на свои места. Остается только совместить бодрое, а равно и жизнерадостное мироощущение с пребыванием на борту тяжело вооруженного лунатика…» Он забрал из багажника скальпель и биоэлементы и направился к дяде Саше. Старик сидел на корточках под красным «рамфоринхом». – Дядя Саша, – сказал Вадим. – Вот вам новый скальпель и… – Не надо, – сказал дядя Саша. Он вылез из-под «рамфоринха». – Спасибо. Мне подарили вот это. – Он похлопал «рамфоринха» по полированному боку. – Говорят, он очень живуч, а? – Подарили? – Да, один молодой человек, весь в белом. – Ах, вот как, – сказал Вадим. – Значит, он был уверен, что улетит с нами. Или, может быть, он намеревался прорваться в «Корабль» с боем? – Что? – спросил дядя Саша. – Дядя Саша, – сказал Вадим, – вы знаете, что такое скорчер? – Скорчер? Да, знаю, конечно. Это микроразрядное устройство на ткацких автоматах. Правда, теперь их нет, но, помню, лет семьдесят назад… А что, этот человек в белом тоже старый ткач? – Может быть, он и ткач тоже, но скорчер у него, дядя Саша, не микроразрядный. Вадим задумчиво пошел к своему коттеджу. Дома он бросил постельное белье в мусоропровод, переключил хозяйственную автоматику на режим отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал карандашом на двери: «Уехал в отпуск. Прошу не занимать». Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов, не все потеряно. Тахорги, надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно, – это всего-навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я там высидел три сезона. Какой стыд, подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга – какая банальность! Самсон достоин большего, и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета – это неизвестная планета. По неизвестной планете бродят неизвестные звери. Они, бедняги, еще не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории «самсона непарноногого перепончатоухого» или, скажем, «самсона неполнозубого гребенчатозадого»… Запустить в Самсона черепом самсона – такого еще не было. Когда он вернулся на лужайку, «Корабль» был готов к старту. Верхушка его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез. Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов коттедж с распахнутой стеной, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон, непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и не плох против какого-нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со структуральным лингвистом… Но что забавно: мне бы и в голову не пришло тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом. До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов! Вечно нас тянет на обжитые планеты… На лужайку вышел эрдель Трофим. Он помигал на Вадима добрыми слезящимися глазами, зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за ухом. Жизнь была прекрасна и многообразна. Вот Трофим, подумал Вадим. Стар, глуп, добр, но – смотрите-ка! – может еще напугать… А может быть, все лунатики боятся собачьего лая. Вадим уставился на Трофима. А почему я, собственно, решил, что Саул Репнин лунатик или как это там называлось?.. Зачем такое искусственное предположение? Проще предположить, что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой-нибудь гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре… Это было бы славно – целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев… И как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может, собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда прислали корабль – на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к себе и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полны оптимизма, и завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения… Вадим спохватился и крикнул в коридор: – Антон, я на борту! – Наконец-то, – откликнулся Антон. – Я было решил, что ты дезертировал. Из-за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный «рамфоринх» и, неестественно завывая, начал описывать вокруг «Корабля» круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим помахал в ответ. – Старт! – предупредил Антон. «Корабль» пошевелился и, мягко подпрыгнув – Вадим успел оттолкнуться от земли ногой, – стал подниматься в небо. – Димка! – крикнул Антон. – Закрой-ка люк! Сквозняк. Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк. II Антон передал управление на киберштурман и, сложив руки на животе, задумчиво глядел на обзорный экран. «Корабль» шел на север по меридиану. Вокруг было густо-фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела мутная пелена облаков. Пелена эта казалась гладкой и ровной, и только кое-где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными станциями – синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака в ловушки. Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан «Геркулеса», терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. «А вы меня не убеждайте, – говорил он. – Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим человеком». Наверное, с лысыми у него были связаны какие-то нехорошие ассоциации, и он никогда никому не говорил какие. Он не переменился даже после того, как начисто облысел сам во время сарандакской катастрофы. Он только восклицал с заметной горечью: «Единственный! Заметьте, единственный среди них!» Вальтер Шмидт с базы «Гаттерия» так же странно относился к врачам. «Врачи… – цедил он с неприличным презрением. – Знахарями они были, знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь, а теперь психодинамическое поле, о котором никто ничего не знает. Кому какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет безо всяких врачей и до сих пор благополучно остаются владыками глубин…» Волкова звали Дредноут, и он был этим очень доволен: Дредноут Адамович Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и упорно тренировался… Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что он не хочет жить с людьми именно потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже. Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние свидетельства непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый дядя, жадный дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак. А вот Саулу нисколько не странно, что он боится собак. И Канэко не кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки кое-кому кажутся не забавными, а странными. Галке, например. Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и сказал: «Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места, чем Земля, тебе не найти. А если ты решил поработать, то возьми черную систему ЕН 8742, которая стоит на очереди в плане, или возьми гиганта ЕН 6124 – им почему-то интересуются специалисты на Тагоре». И Малышев был бы прав. И чтобы Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать, что я соскучился по Димке и что Димка хочет стрелять тахоргов. Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я признаться Малышеву, что все дело в Галке? Почему человек никак не научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться. Антон посмотрел на букетик гвоздик, лежащий перед экраном. Эх, Галка, подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: «Эх ты, Галка…» Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз подышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и в сто первый раз попытался логически решить задачу: «Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?» Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать ее и целовать. Можно было бы быть все время вместе с ней. Я бы гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически! А по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, – немного через плечо, и глаза у нее прикрыты ресницами… Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды – от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды – от любви – ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико. – Позвольте, однако же, куда вы? – громко спросил Саул. – В рубку, – ответил Вадим. – Подождите! Ведь мы, по существу, еще не познакомились… Дверь в рубку была открыта. Антон все время краем уха слышал, как в кают-компании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней. – Ведь вас, кажется, зовут Вадим? – спросил Саул. – Как правило, – серьезно ответил Вадим. – Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях – Димочкой. – Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет? – Двадцать два локально-земных… – Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально-земных? – Да. В старых звездных я не участвовал. – Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш, извините, кем будет? – Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором. – Э-э… Понимаю, понимаю… Я это, собственно, и имел в виду. Наступила пауза. – Очень изящный стол, – стесненно сказал Саул. Снова пауза. – Стол хороший. Прочный. – А мамаша ваша? – Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции. Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами. – Не надо так, Вадим, – попросил он. – Вы не должны обращать на это внимания… Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорилось когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами… – Влияние обстановки. – Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Арнаутова? – Нет. – Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть пенаты. Вот… Но что это мы все обо мне да обо мне!.. Вы, кажется, структуральный лингвист? – Да. – Интересная работа? – А разве бывает неинтересная работа? – Да, конечно… И чем же вы занимаетесь? – Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я отрешился от земного. Давайте я расскажу вам еще что-нибудь про тахоргов. – Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите, как вы работаете. – Саул, я же сказал, что отрешился. – Ну как же это так – отрешился? Что же, вы теперь совсем не думаете о работе? – Наоборот. Все время думаю. Я всегда думаю о той работе, которой занят в данный момент. Сейчас я суперкарго и второй пилот – это на тот случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом я, кажется, уже… Так вот, мне сейчас очень хочется пойти и немножко поводить «Корабль». – Да вы еще успеете поводить! И потом, я прошу рассказать не о сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать… Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни… – Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю. – Ну-ну… Постойте – на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист, и вы ложитесь на… И что же дальше? – Час думаю. Другой думаю. Третий думаю… – И наконец?.. – Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу. – Куда?! – Например, в зоопарк. – В зоопарк? Отчего же в зоопарк? – Так. Люблю зверей. – А как же работа? – Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать. – И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк? – Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие-нибудь идеи, и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель. – Так. И вы уходите в зоопарк? – При чем здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра. – Ну, а потом? – А потом кончаются будни и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас все застопорится, и начинай думать сначала. – Ну, ладно. Это будни. Однако же нельзя все время работать… – Нельзя, – сказал Вадим с сожалением. – Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик, и приходится развлекаться. – Как? – Как придется. Например, гоняю на буерах. Вы любите гонять на буерах? – Э-э… Мне как-то не приходилось. – Что же вы, Саул! Я вас обязательно покатаю. Какой у вас индекс здоровья? – Индекс здоровья? Я вполне здоров. А над чем вы теперь работаете? – Над свертками разобщенных структур. – А зачем это нужно? – Что значит зачем? – Ну, кому от этого будет польза? – Каждому, кто этим заинтересуется. Вот сейчас проектируют универсальный транслятор. Универсальный транслятор должен уметь свертывать разобщенные структуры. – Скажите, Вадим, а здесь, на «Корабле», можно послушать музыку? – Конечно. Что бы вы хотели? Хотите «Трели» Шеера? Под эту музыку изумительно ведется «Корабль». – А Бах? – О, Бах! По-моему, у нас есть и Бах. Слушайте, Саул, а ведь с вами, наверное, слушать музыку будет очень приятно. – Почему? – Не знаю. Всегда приятно слушать музыку с человеком, который хорошо ее знает. Мендельсона вы любите? – Вы знаете Мендельсона? – Саул! Мендельсон – это лучший из старых! Я надеюсь, вы любите Мендельсона. Правда, его плохо слушать в «Корабле». Вы меня понимаете? – Пожалуй… Я слушаю Мендельсона в своем уютном кабинете. Разговорились наконец, подумал Антон. Он взглянул на часы. «Корабль» входил в стартовую зону над Северным полюсом. На экране в фиолетовой глубине возникли темные точки звездолетов, ожидающих старта. Антон крикнул в дверь: – Простите, что прерываю. Скоро старт. Димка, покажи Саулу, как пользоваться безынерционной камерой. Антон послал на контрольную станцию запрос о программе предстоящего перелета и через тридцать минут, в течение которых «Корабль» плавал в стратосфере вместе с двумя десятками других больших и малых звездолетов, получил программу на переход, семь вариантов программы обратного пути и разрешение на выход в Подпространство. Тогда он попросил пассажиров укрыться в камерах, вошел в камеру сам, произвел перекличку и дал «Кораблю» команду на старт. Как всегда, Антона сильно затошнило. Через все тело прошла раскаленная волна, лицо и спина покрылись холодным потом. Антон осоловелым взглядом следил, как красная стрелка рывками прыгает по шкале, отмечая стремительно меняющуюся кривизну пространства. Двести риманов… четыреста… восемьсот… тысяча шестьсот риманов на секунду… Пространство вокруг «Корабля» скручивалось все туже. Антон знал, как это выглядит со стороны. Четкий черный конус «Корабля» становится зыбким, медленно тает и вдруг исчезает совсем, а на его месте вспыхивает на солнце огромное облако твердого воздуха. Температура на сто километров вокруг резко падает на пять – десять градусов… Три тысячи риманов. Огненная стрелка остановилась. Эпсилон-деритринитация закончилась, и «Корабль» перешел в состояние Подпространства. С точки зрения земного наблюдателя, он был сейчас «размазан» на протяжении всех полутораста парсеков от Солнца до ЕН 7031. Теперь предстоял обратный переход. При выходе из Подпространства всегда существует опасность оказаться слишком близко к какой-нибудь тяготеющей массе, а может быть, даже и внутри нее. Правда, опасность эта является чисто теоретической. Вероятность ее гораздо меньше вероятности угодить точно в печную трубу Эрмитажа, вывалившись над Ленинградом из стратоплана. Во всяком случае, ни то, ни другое событие ни разу не имело места за всю историю человечества. «Корабль» Антона благополучно выскочил в нормальное пространство на расстоянии двух астрономических единиц от желтого карлика ЕН 7031. Антон отдышался, вытер пот со лба и вышел из камеры. В рубке все было в порядке. Он прошелся вдоль пульта, скользнул взглядом по обзорному экрану, затем выключил автоматику перехода. На пульте перед экраном по-прежнему лежал букетик гвоздик. Антон остановился. «Жалко», – пробормотал он. Он коснулся букетика пальцем, и цветы рассыпались в зеленоватую пыль. «Бедняги, – подумал Антон. – Не выдержали. Да и кто выдержит?» Он вспомнил о пассажирах и спустился в кают-компанию. Зал кают-компании был круглый, сюда выходили двери всех восьми кают и люк в нижний этаж, где были кладовые, кухня-синтезатор, душ и прочее. Антон оглядел стол, кресла, поправил крышку мусоропровода и направился в каюту Вадима. Там он отодвинул заслонку камеры, и Вадим вывалился на него. Он был белый и мокрый, как мышь. – Плохо? – участливо спросил Антон. Вадим грудным голосом пропел: Воет ветер дальних странствий, Раздается жуткий свист — Это вышел в Подпространство Структуральнейший лингвист. Впрочем, он сейчас же откинул диван и сел. – Вот почему я не стал звездолетчиком, – сказал он немного хрипло и прилег. – Каждый раз ты это говоришь, – сказал Антон. Вадим промолчал. – Пойду освобожу Саула, – сказал Антон. – Ты слышал нашу беседу? – спросил Вадим, не открывая глаз. – Да. – Интересный человек, а? – Не знаю, – сказал Антон. – По-моему, он человек в беде. – Еще бы! Другого бы ты на «Корабль» не взял. Стоит нам собраться куда-нибудь вдвоем, как ты начинаешь альтруировать. Постой, не уходи… Антон остановился в дверях. – Ты несешь болезненную чепуху, – сказал он, – а Саулу там сейчас, наверное, плохо. Это трудно представить, но он, я думаю, еще более хилый межпланетник, чем ты. Вадим неожиданно вскричал трагическим шепотом: – Слепец! О, слепец!.. Нет, не уходи – мне тоже плохо… Неужели ты еще не понимаешь, кто он?! – Что ты имеешь в виду? Вадим, наконец, сел. – Он же ничего не смыслит в лингвистике, – сказал он. – Надеюсь, это ты заметил? – А что ты понимаешь в истории? – Ты мне еще скажи, что он книжный червь. Мы все знаем одного такого червя. Его зовут Бенни Дуров. Поговори о нем с тагорянами. Антон нехотя улыбнулся. – Ладно, – сказал он. – Только ты все-таки воздерживайся. Я-то тебя переношу в любых дозах, а вот на свежего человека ты иногда производишь совершенно удручающее впечатление. Поменьше жеребячьего оптимизма и побольше такта. – Слушаю, шкип, – серьезно сказал Вадим. – Есть, шкип. Антон вышел. Огибая стол, он опять улыбнулся: с Вадимом не соскучишься. В каюте номер три он прежде всего откинул диван и только тогда откатил заслонку, готовясь подхватить падающее тело. Вместо этого из камеры повалил синий дым. Антон отпрянул. – Что, разве уже? – раздался из клубов дыма голос Саула. Антон вгляделся. Саул сидел на своем портфеле, поставленном на попа, и курил длинную черную трубку. Вид у него был рассеянный и благодушный. – Вас не тошнит? – спросил Антон, попятился и сел на диван. – Отнюдь нет. Что, можно выходить? – Прошу вас, – сказал Антон. Саул поднялся, взял портфель и, наклонясь, вышел из камеры. – Мы почти на месте, – сказал Антон. – Остается только выбрать планету и решить, где высадиться. Саул сел рядом с ним. – Мы далеко от Земли? – спросил он. – Полтораста парсеков. Почти на пределе для нашего «Корабля». Вадим заорал из своей каюты: – Саул! Требуйте землеподобную планету! В скафандре вам не понравится, а кислородная маска – это еще туда-сюда… Антон встал и плотно прикрыл дверь. – Мне все равно, какую планету, – тихо сказал Саул. – Но, конечно, лучше такую, где можно дышать. – Он вдруг усмехнулся. – Это очень важно, чтобы можно было дышать. – Антон внимательно смотрел на него. – Но самое важное – чтобы там никого не было… – Вот что, Саул, – сказал Антон. – Планету мы вам найдем. Это пустяки. У нас на борту есть жилой купол на шесть человек, есть глайдер, есть запас пищи для инициирования цикла, есть хорошая радиостанция. Мы поможем вам устроиться и сейчас же уйдем. Хорошо? Саул сидел, опустив голову. – Да, – сказал он хрипло. – Так будет лучше всего. Наверное. – Ну, вот и хорошо. – Антон толкнул дверь. – Я пойду в рубку, а вы… Если захотите, тоже приходите в рубку. В рубке Антон включил бортовой каталог и просмотрел сведения о системе ЕН 7031. Сведения были неинтересные. Вокруг желтого карлика крутились четыре планеты и два пояса астероидов. Пожалуй, больше всего подходила вторая планета: она была землеподобна и находилась на расстоянии полутора астрономических единиц от своего солнца. Антон подал эфемериду на киберштурман. Из кают-компании доносились голоса. – Как вы перенесли переход, Саул? – Какой переход? Я не заметил никакого перехода. – Я так и думал. – Что? – Что вы не заметите. Хотите душ? – Нет. Нам долго еще? – Наверное, нет. Чувствуете? – «Корабль» шевельнулся, и пол поплыл из-под ног. – Это он ложится на курс. Пойдемте в рубку, а? – А мы не помешаем? – Конечно, нет. Мы же туристы. Вот в десантном или рейсовом звездолете нас бы не пустили… Зачем вы носите с собой портфель? – Он мне дорог… – Тогда не ставьте его на крышку мусоропровода. Антон внимательно рассматривал изображение планеты на обзорном экране. Планета была голубая, как Земля, покрытая белой пеленой облаков, но очертания материков были незнакомые – один большой материк тянулся вдоль экватора, другой, поменьше, тяготел к полюсу. – Вот ваша планета, Саул, – сказал Антон и взял листок, выпавший из вывода антенны-анализатора. – Прекрасная планета. Сжатия нет. Сутки – двадцать восемь часов, масса – один и одна десятая. Вредных газов тоже нет. Кислорода много. Маловато углекислоты, но пусть это вас не беспокоит. Он поглядел на Саула. Саул смотрел на свою планету с каким-то странным выражением. Мохнатые брови его поднялись дугами, и Антону показалось даже, что он может заплакать. Антон был тронут. – Товарищи! – сказал вдруг Вадим. – Давайте назовем эту планету Саулой. – Нарекается Саулой! – сказал Антон. Он пригнул к себе раструб бортового дневника и продиктовал: – Юлианский день двадцать пять сорок два девятьсот шестьдесят семь. Вторая планета системы ЕН 7031 нарекается Саулой, по имени члена экипажа историка Саула Репнина. Все это не имело ровно никакого значения. Планеты нарекались по названиям кораблей и городов, по именам любимых литературных героев, названиями приборов и просто громкими звукосочетаниями. А у кого не хватало фантазии, тот брал какую-нибудь книгу, открывал на какой-нибудь странице, выбирал какое-нибудь слово и как-нибудь его переделывал. И тогда получалось что-нибудь вроде Смеховины, Подраки или Бровии. Но Саул был растроган необычайно. Он бормотал: «Спасибо, спасибо, друзья», – и жал Вадиму руку. Это было очень трогательно. А между тем планета росла. Когда на экране остался только материк, растопырившийся вдоль экватора, Антон спросил: – Так где же мы будем высаживаться, Саул? Саул ткнул пальцем почти в центр материка. Антону показалось, что он сделал это зажмурившись. – Това-арищи, – протянул Вадим, – давайте поближе к побережью. Было ясно, что ему хочется искупаться. Искупаться в океане Саулы, в волнах, которые не омывали еще ни одного землянина, которые не омывали, может быть, вообще ни одно разумное существо. – Н-ну… К побережью так к побережью, – неуверенно сказал Саул. Он посмотрел на Антона. – Для моих целей, – он кашлянул, – выбор места не является существенным. – Чудесно! – сказал Вадим. Он проворно уселся в кресло рядом с Антоном. – Хватит! – заявил он. – Капитана разбил паралич, и он в дурном состоянии отнесен в каюту. Широкоплечий и статный второй пилот взял управление на себя. – Он положил пальцы на контакты биоуправления, и «Корабль» сейчас же повалился в пропасть. Материк на экране стал тошнотворно поворачиваться. Вадим провозгласил: Все от ужаса рыдает И дрожит как банный лист! Кораблем повелевает Структуральнейший лингвист. Саул с шумом уронил портфель и вцепился Антону в плечо. – Димка, скажи хоть, куда ты целишься, – попросил Антон. – Туда, – смутно ответил Вадим. – Где синие волны ласкают песок. «Корабль» завалило на правый борт. – Легче, легче, – сказал Антон. – Меньше эмоций. В материк не попадешь. – Авось попаду. – Тормоза! Ты же видишь – заносит! – Я все вижу. – Ох, и грохнет он нас сейчас, – сказал Антон в пространство. – Небось, небось, – приговаривал Вадим. Экран помутнел. «Корабль» вошел в атмосферу. Вспыхнула и пропала радуга на тучах твердого воздуха. Замелькали белые и черные пятна. – Обдув, – посоветовал Антон. – Знаю. – Ох, и валит тебя, и кривит! Вадим быстро сказал: – Перехватишь управление – я тебе не друг. – Вы, Вадим, и в самом деле не промахнитесь, – сказал Саул осторожно. Карусель на экране прекратилась. Быстро надвинулось белое поле, потом экран потемнел и погас. «Корабль» вздрогнул. – Вот и все, – сказал Вадим. Он потянулся, хрустнув пальцами. – Что все? – спросил Саул. – Сломали? – Сели, – сказал Антон. – Добро пожаловать на Саулу. – Однако же вы лихой пилот, – сказал Саул Вадиму. – Весьма лихой, – согласился Антон. – Знаешь, на сколько ты промахнулся, Димка? Километров на двести. Но экран выключить успел, молодец. – Привычка, – небрежно сказал Вадим. Антон встал. – Между прочим, что такое «банный лист»? – спросил он. Вадим тоже встал. – Это, Тошка, вопрос темный. Есть такая архаическая идиома: «дрожать как банный лист». Банный лист – это такая жаровня. – Он стал показывать руками. – Ее устанавливали в подах курных бань, и, когда поддавали пару, то есть обдавали жаровню водой, раскаленный лист начинал вибрировать. Саул неожиданно захохотал. Он смеялся густо и с наслаждением, вытирая слезы ладонью и топая башмаками. Никто ничего не понимал, и через минуту смеялись уже все. – Забавный обычай, верно? – сказал Вадим, кашляя от смеха. – Правда, Саул, отчего вы смеетесь? – спросил Антон. – Ох! – сказал Саул. – Я так рад, что прибыл на свою планету… Вадим перестал смеяться. – В конце концов, я не славяновед, – сказал он с достоинством. – Моя специальность – структурный анализ. – Ну ладно, – сказал Антон, – пойдемте наружу. Все пошли из рубки. Вадим, придерживая Саула под локоть, говорил: – Это не мой вывод. Это наиболее распространенная гипотеза. – Неважно, неважно, – быстро отвечал Саул. Он стал серьезным. – Эта ваша гипотеза настолько далека от истины, что я не мог удержаться. Если я вас задел – простите… – А вы как считаете? – спрашивал Вадим. Саул раздраженно сказал: – Нет такого выражения: «дрожать как банный лист». Есть выражения: «дрожать как осиновый лист» и «липнуть как банный лист». – Но липнуть как лист – это примитивная метафора. Она восходит к липким листьям липы. Как может липнуть банный лист? Это же не лист растения. Чего ради листья каких-то растений попадут в баню? Это смешно! Антон вскрыл мембрану люка. Крепкий морозный воздух хлынул в «Корабль». Саул оттолкнул Вадима и крикнул: – Подождите! Пропустите меня, пожалуйста! Антон, уже перенесший ногу через порог, остановился. Саул, держа над головой скорчер, протиснулся вперед. – Хотите ступить первым? – спросил Антон улыбаясь. – Да, – пробормотал Саул. – Лучше я. Он пролез в узкий люк и остановился, загораживая дорогу. Антон, лезший следом, боднул его головой. – Вперед, Саул, – сказал он. Саул был как каменный. Сзади Вадим нетерпеливо постучал Антона по согнутой спине. – Дайте же пройти, Саул, – попросил Антон. Саул наконец посторонился, и Антон выбрался наружу. Вокруг был снег. И сверху падал снег большими ленивыми хлопьями. «Корабль» стоял среди однообразных круглых холмов, едва заметных на белой равнине. Под ногами из снега торчала короткая бледно-зеленая травка и много мелких голубых и красных цветов. А в десяти шагах от люка, припорошенный снегом, лежал человек. III Вадим вылез из «Корабля» последним и сейчас же обратился к Саулу: – Проще всего было бы проверить это по старинным словарям Даля и Ушакова. Но на борту… Тут он заметил, что Саул его не слушает. Саул держал скорчер на изготовку – стволом на согнутом локте, – и лицо у него было обеспокоенное. Глаза его бегали. Вадим быстро огляделся и тоже увидел человека. – Вот тебе на, – растерянно сказал он. Антон подошел к лежащему, а Саул остался на месте. Неужели я сбил его «Кораблем» при посадке? – с ужасом подумал Вадим. Внутри у него все сжалось от этой мысли. Он бросился вслед за Антоном и тоже наклонился над телом. Он только взглянул, затем сейчас же выпрямился и стал смотреть в сторону. Вокруг тянулись унылые холмы, заснеженные и одинаковые, небо было затянуто низкими облаками, а на горизонте угадывались бледные очертания горного хребта. Какая печальная планета, подумал он. И поля и горы — Снег тихонько все украл… Сразу стало пусто. Антон опустился на колени и осторожно потрогал руку лежащего. Рука была узкая, белая, с тонкими фарфоровыми пальцами, длинные ногти отливали золотом. – Ну? – сказал Вадим и глотнул. Антон поднялся и тщательно стер снег с голых колен. – Замерз. Несколько дней назад. И он очень истощен. – Безнадежно? Антон кивнул. – Это уже камень. – Камень… – повторил Вадим. – Как же так? Смотри, он совсем мальчишка… – Он заставил себя смотреть на лицо мертвого. – Смотри, он похож на Валерку! Помнишь Валерку? Антон положил ему руку на плечо. – Да, похож. – Я так испугался. Я думал, что сбил его при посадке. – Нет, он лежит уже несколько дней. Он упал от слабости и замерз. – Слушай, Антон, а почему он в рубашке? – Не знаю. Пойдем на «Корабль». Вадим не двинулся. – Я не понимаю. Значит, мы не первые? Он огляделся, ища взглядом Саула. Саула не было. – Антон, может быть, ты ошибся? Может быть, еще можно что-нибудь сделать? – Пойдем, пойдем, Димка. – А как же… он? – Откуда я знаю? Пойдем. Они увидели Саула. Саул медленно спускался по склону холма, скользя по сыроватому снегу. Они стояли и ждали, пока он не подошел. Лицо у него было грустное, на щеках таяли большие снежинки. Колени были в снегу. Он подошел, вынул изо рта погасшую трубку и сказал: – Плохо дело, молодые люди. Там еще четверо. – Он посмотрел на мертвого. – Тоже раздеты. Что вы намерены предпринять? – Идемте в «Корабль», – сказал Антон, – там все тщательно обдумаем. В кают-компании они сели в кресла и некоторое время молчали. Вадима бил озноб. И почему-то очень хотелось говорить. – Ну и планета! – сказал он, напрягая челюсти. – Никогда о таком не слыхал. Ничего не понять. Что? Откуда? Почему? Ведь говорили, что никто здесь раньше не бывал. И главное – мальчик. Мальчик-то как сюда попал? – Он замолчал и закрыл глаза, стараясь прогнать видение припорошенного снегом лица. Антон поднялся и стал ходить вокруг стола, опустив голову. Саул набил трубку. – Разрешите мне закурить, – попросил он. – Да, пожалуйста, – сказал Антон рассеянно. Он остановился. – Сейчас мы сделаем вот что, – решительно заговорил он. – У нас есть глайдер. Возьмем продовольствие и одежду и проведем спиральный поиск вокруг «Корабля». На холмах могут оставаться живые. В голосе его звучали твердые, незнакомые Вадиму нотки. Вадим с любопытством поглядел на него, и Антон заметил его взгляд. – Видите ли, товарищи, – сказал он мягче, – турпохода у нас не вышло. Обстоятельства, по-моему, чрезвычайные. Мне, наверное, придется приказывать, а вам придется подчиняться. – Он поглядел на Саула и виновато развел руками. – Вы видите, Саул, ничего не поделаешь. – Да, – сказал Саул. – Да. Конечно. Я готов, капитан. Приказывайте. – А ты что, уже все понял? – спросил Вадим. – Потом поговорим, – сказал Антон. – Сначала надо вырастить глайдер. Пойдем, Вадим. Саул положил трубку и тоже поднялся, поправляя на плече ремень скорчера. – Спасибо, Саул, мы сами справимся, – сказал Антон. – Я хотел бы с вами, – сказал Саул. – Я вам не помешаю, капитан. Они вынесли Яйцо и уложили его на вершине холма поодаль. Снег пошел гуще, снежинки щекотали щеки, и Вадим раздраженно размазывал их по лицу. Дул ветер, и было холодно стоять и смотреть, как Антон неторопливо и аккуратно укрепляет активаторы на гладкой поверхности механозародыша. Ветер обжигал голые руки и ноги, и Вадим вдруг подумал, что, может быть, где-то за холмами бредут сейчас, проваливаясь в сугробы, босые люди в длинных серых рубахах. Антон выпрямился и подышал на покрасневшие руки. – Кажется, так, – сказал он. – Проверь, Дима. Вадим осмотрел расположение активаторов. Все было в порядке. Они пошли обратно к «Кораблю». Саул шел следом – он все время держался у них за спиной. «Корабль» уже набирал энергию, он черной горой возвышался на белом, изогнутая верхушка его следила за невидимой ЕН 7031. По дороге Вадим сорвал несколько цветков и пожалел их – какие они жалкие и бледные. И живых, и мертвых — Снег тихонько все украл… Сразу стало пусто. Снег валил все сильнее и сильнее, и, когда они подошли к «Кораблю», Саул сказал: – Скоро все заметет. Неплохо бы произвести вскрытие. – Зачем? – сказал Антон. – Он безнадежно мертв. – Вот именно. Надо бы выяснить, почему они умерли. – Они замерзли, – сказал Антон. – И не нужно нам никакого вскрытия. – Мне казалось… – начал Саул, но тут же замолчал и полез в люк. В кают-компании Антон сказал: – Поймите, я не настоящий врач. Мне… не хочется. – Я понимаю, – сказал Саул. – Вадим, – сказал Антон, – упакуй продовольствие. Все наличные запасы. Саул, вы говорили, что умеете шить. Надо подогнать костюмы. А я соберу медикаменты. Комбинезоны были безразмерные, но разница в росте между Саулом и Антоном была слишком велика. Комбинезон для Антона надо было сжимать, а для Саула – растягивать. И сразу же выяснилось, что шить Саул не умеет. Он растерянно вертел в руках ультразвуковую насадку, мял и разглаживал костюмы и смущенно поглядывал на Антона. По-видимому, историки, сидя в своих уютных кабинетах, понятия не имели о таких простых вещах. Вероятно, их главным образом интересовало, как это делалось раньше. Вадиму пришлось отобрать у Саула насадку и показать, как это делается сейчас. К его изумлению, историк оказался понятлив, и через несколько минут каждый уже занимался своим делом. Саул сказал, не поднимая головы от работы: – Почему вы думаете, капитан, что остались еще живые? – Я не думаю, – ответил Антон. – Я надеюсь. Вадим кончил укладывать мешок, застегнул его и присел к столу. – А те остальные четверо тоже молодые? – спросил он. – Да, – сказал Саул. – Совсем мальчики. Почти подростки. Гораздо моложе вас. – Лет пять назад, – проговорил Вадим, – мы с ребятами хотели взять корабль и слетать на Тагору. Нам, конечно, не дали… Может быть, этим повезло? – Непонятно, – сказал Антон. – Корабль может получить только пилот со стажем. А какой у этих стаж… Мальчишки! Вообще все непонятно. Золоченые ногти. Какие-то дикие рубахи на голое тело… И главное, как они попали сюда? – Очень просто, – сказал Вадим. – Кто-нибудь собирался лететь, оставил звездолет перед домом, они ночью забрались и стартовали. Играли в Румату-Искателя. А здесь вылезли и заблудились. Ударил мороз. Вот и все. – То, что ты говоришь, – холодно сказал Антон, – совершенно невозможно. – Если бы даже все было так, то я бы об этом знал. Они погибли несколько дней назад. На Земле был бы объявлен глобальный поиск. – А если они здесь с кем-нибудь из старших? Антон помолчал. – Тогда поищем старших, – сказал он наконец. – Меня смущает одно, – сказал Вадим. – Эти невообразимые рубахи… – Это не рубахи, – сказал Саул неожиданно. Ребята повернулись к нему. – Это мешки. С дырками для головы и рук. Грубые джутовые мешки. Теперь таких не бывает. – Он невесело усмехнулся. – Понимаете, Вадим, мальчикам было бы легче раздобыть скорчер или батисферу, чем один такой вот мешок. Это было очень, очень давно. И мне очень не нравится, что они голые и что вместо одежды на них мешки. Вадим почувствовал, что у него перестало биться сердце. Странным и жутким показалось ему это – джутовые мешки, которые были очень, очень давно. Это было ощущение не опасного, а именно жуткого. Как будто на твоих глазах человек вдруг стал стареть, стареть, стареть и превратился в дряхлого, морщинистого старика. Он встряхнулся, и ощущение пропало. Саул развернул комбинезон, поднял его на вытянутых руках и осмотрел. – И поэтому я не согласен с вами, – продолжал он. – Я думаю, это местные жители. И… не знаю, поймете ли вы меня… Во времена джутовых мешков происходили странные вещи. Мне представляется, что этих юношей раздели до нитки. И бросили здесь, в пустыне. Примерьте, Антон. Антон взял комбинезон. – Значит, по-вашему, на Сауле существует своя цивилизация? – недоверчиво спросил он. – И здесь времена джутовых мешков? – Ну, откуда я могу это знать, капитан? Я говорю только то, что вижу. Я вижу джутовые мешки, я знаю, что джутовых мешков на Земле в наше время нет. Значит, это не земляне. Может быть, это ограбленные. А может быть, это паломники. Фанатики. Шли на поклонение святым мощам, шли, по обету одетые в мешковину, сбились с дороги, попали в метель… Не знаю. До Вадима все это плохо доходило. Все эти слова – «паломник», «мощи», «обет» – они были знакомы ему, это было что-то связанное с религиозной обрядностью, но они не имели для него никакого реального содержания. Мельком он подумал с уважением, что Саул, по-видимому, настоящий специалист. Но не это поразило его. – Позвольте, – сказал он. – Значит, цивилизация? Вот так так… Отправились на прогулку и между делом открыли цивилизацию! Не верю, – заявил он. – Между делом, – сказал Антон задумчиво. – Между делом ли? ЕН 7031 значится в плане исследований… – Да, ты говорил об этом. Экспедиция не состоялась. – Экспедиция не состоялась. А между тем ЕН 7031 находится в списке звезд, лежащих на гипотетическом пути Странников. – Никогда не слыхал о таком списке, – сказал Вадим. – Такой список есть. Список Горбовского-Бадера. Так что шансы найти цивилизацию были, Вадим. И может быть, Саул прав, это местные мальчики. А вот какое они имеют отношение к Странникам – это уже другой вопрос… Вадим сидел, поставив локти на стол и обхватив голову руками. Вот так цивилизация! Хорошо, думал он, пусть это жертвы грабителей. Но это же чушь: здоровые шестнадцатилетние мальчишки дали себя раздеть без сопротивления и покорно замерзли. Но не фанатики же они! Он представил себе фанатика. Это был изможденный плешивый старик с безумными глазами, с огромной ржавой цепью через плечо. Нет, подумал он. Какие это фанатики!.. Может быть, это сами Странники? Да. В джутовых мешках. Он вспомнил циклопические сооружения, оставленные Странниками на Владиславе, и его охватила тоска. Такая тоска наваливалась на него каждый раз, когда он брался за непосильную задачу. – Антон, – сказал он. – Как там глайдер? Антон взглянул на часы. – Пора, – сказал он. – Пойдемте. Одевайтесь и берите по мешку. – Позвольте, однако же, уточнить, – сказал Саул. – Что мы будем искать? Вадиму показалось, что Антон колеблется. – Мы будем искать терпящих бедствие. Саул застегнул комбинезон. – А если, по счастью, здесь больше никто не терпит бедствие? Я имею в виду вариант с грабителями. – При этом варианте я бы не стал стесняться, – пробормотал Вадим. – При любом другом варианте, – раздельно сказал Антон, – прошу не делать ни одного движения без моего приказа. Он пошел к двери. – Вы не берете оружия? – спросил Саул. – Нам не понадобится оружие, – ответил Антон. – Хватит здесь мертвецов, – сказал Вадим. Они вышли из «Корабля» и сразу провалились в глубокий снег. Глайдер был еле виден за белой завесой. Это был глайдер-антиграв «кузнечик», надежная шестиместная машина, очень популярная у десантников и следопытов. Он стоял на краю громадной ямы-проталины, откуда поднимался густой пар, и гладкие борта его были еще теплыми, а в кабине было даже жарко. Они свалили мешки в багажник и забрались в машину под гладкий прозрачный фонарь. – Ах, досада! – сказал Антон неожиданно. – Димка, прости, пожалуйста. Ведь тебе для перевода, наверное, понадобится анализатор. – Для какого перевода? – спросил Саул. Вадим потер подбородок. – Анализатор – не анализатор, – сказал он медленно, – а без мнемокристаллов на первый случай не обойтись. Придется кому-то сходить в «Корабль». – Эх, – сказал Антон и полез из глайдера. – Сколько тебе их нужно? – Одной пары будет достаточно. Только бери с присосками, чтобы не держать в руках. Антон побежал по снегу к «Кораблю». – О чем здесь шла речь? – осведомился Саул. – Надо же будет как-то общаться с людьми, если мы их найдем, – ответил Вадим. Он включил двигатель, мягко поднял глайдер и снова опустил. – И вы об этом так, – Саул пошевелил пальцами, – легко говорите? Вадим посмотрел на него с удивлением. – А как я должен говорить? – Ну да, естественно, – сказал Саул. «Вот странный человек, – подумал Вадим. – Неужели он действительно всю свою жизнь просидел в своем кабинете, слушая Мендельсона?» – Саул, – сказал он. – После работ Сугимото общение с гуманоидами – задача чисто техническая. Вы что, не помните, как Сугимото договорился с тагорцами? Это же была большая победа, об этом много писали и говорили… – Ну как же! – с энтузиазмом произнес Саул. – Как такое забудешь! Но я думал почему-то, что… э-э… на это способен только Сугимото. – Нет, – сказал Вадим пренебрежительно. – Это может сделать любой структуральный лингвист. Вернулся Антон, сунул Вадиму коробку с кристаллами и забрался на свое место. – Вперед, – сказал он. Затем посмотрел на Саула. – Что тут у вас произошло? – А в чем дело? – Мне показалось… Ну, это неважно. Вперед. – Слушай, – сказал Вадим, глядя на еле заметный снежный холмик возле «Корабля». – Нехорошо оставлять их так. Может, сначала похороним? – Нет, – сказал Антон. – Честно говоря, даже на это мы не имеем права. Вадим понял. Это не наши мертвые, и не нам хоронить их по нашим законам. Он взялся за рукоятку руля и включил двигатель. Глайдер плавно взмыл над сугробами и кинулся в белую мглу. Вадим сидел, привычно ссутулившись, и только чуть шевелил руль, проверяя устойчивость. Навстречу мчался снег. Вадим видел только белую тысячехвостую звезду, центр которой медленно плавал перед его глазами. Он включил поисковые локаторы. – Что это за экраны? – спросил позади Саул. Вадим объяснил: – Во-первых, я ничего не вижу, а во-вторых, их могло засыпать снегом. – Спасибо, – сказал Саул. – Я понял. Глайдер выскочил из метели. Он несся над заснеженной холмистой равниной. Вадим медленно наращивал скорость, и двигатель густо свистел, и бешено неслись под днищем округлые вершины холмов. Небо было совершенно белое, невысоко над горизонтом справа светилось слепящее пятно – ЕН 7031, а на севере отчетливо проступили очертания скалистых гор. Слепящее пятно медленно смещалось вправо и назад: глайдер шел по десятикилометровой дуге вокруг «Корабля». И впереди, и справа, и слева были только холмы, холмы, холмы. Антон вдруг сказал: – Глядите, стадо! Вадим затормозил и развернулся. Глайдер повис неподвижно. В ложбине между холмами быстро двигалась кучка каких-то животных. Это были некрупные четвероногие, похожие на безрогих оленей, и они, выбиваясь из сил, прыгали, проваливаясь в снег, закидывая назад длинные черноносые головы. Тонкие ноги их застревали в сугробах, и они падали, барахтались, поднимая тучи снежной пыли, и снова вскакивали, и снова бежали, изгибаясь при каждом прыжке. За ними оставалась борозда взрытого снега. А по этой борозде, низко пригнув длинные вытянутые шеи, мчались на голых голенастых ногах громадные, похожие на страусов птицы. Только клювы у этих птиц были не как у страусов – мощные, горбатые, с загнутым вниз страшным острием. Вадим спикировал и пошел вдоль ложбины. Стадо пробежало под глайдером, даже не заметив его, а птицы – их было три – разом остановились, присели на согнутых ногах и, задрав головы, страшно разинули клювы. Какая охота, мельком подумал Вадим, какая могла бы быть охота! Он снова поднял глайдер и перевел его в джамп-режим. Совсем близко, едва не царапнув по спектролиту фонаря, щелкнули чудовищные клювы и сразу исчезли. Теперь глайдер мчался двухкилометровыми прыжками, взлетая к низкому небу, и каждый раз равнина словно распахивалась внизу, и было видно, что на десятки километров вокруг тянется бескрайняя снежная пустыня. – Плохо дело, – пробормотал Саул. – Почему? – Птицы… Ну и цивилизация, подумал Вадим. Не могли организовать поиск. Дали мальчишкам уйти голыми, безоружными. Здесь, наверное, и шагу нельзя пройти без оружия. А ведь смелые, наверное, были ребятишки… Глайдер замкнул десятикилометровый виток и начал второй, в двадцать километров. И сейчас же Антон сказал: – Вот они откуда, наверное. Тридцать градусов вправо по курсу! На краю равнины под серо-синей массой хребта виднелись какие-то смутные, правильной формы темные пятна. – Похоже на большой населенный пункт, – сказал Саул. – Здесь нет бинокля? Спектролит фонаря рассеивал дымку, и Вадим, нагнувшись к окулярам, различил очертания зданий, зубчатых стен и куполов. – Город, – сказал он. – Что будем делать? – Город? – спросил Саул. – Любопытно. И сколько до него? – Километров пятнадцать. – Так. Значит, до «Корабля» от города километров тридцать… При известной выдержке это можно пройти даже босиком. Вадима передернуло. – В жизни не стал бы пробовать, – пробормотал он. Глайдер, чуть подрагивая под порывами ветра, висел в двух десятках метров над землей. До чего же здесь все нелепо устроено, думал Вадим. Где поисковые партии? Где глайдеры и вертолеты с добровольцами? Люди замерзли рядом с городом, и здесь на десятки километров вокруг ни одной живой души, кроме этих птичек. А птичкам здесь как раз совершенно нечего делать. Надо было их выбить еще сто лет назад и не устраивать под боком заповедника хищников. И чего медлит Антон? Почему бы нам не явиться в город и не наставить обитателей на путь истинный? Честное слово, формальностями первого контакта можно для такого случая пренебречь. Он поглядел на Антона. Антон медлил. Он сидел, выпрямившись, сильно прищурив глаза и сжав губы. Такое лицо у него было, когда он решал в уме навигационную задачу. – Итак, шкип? – сказал Вадим. Лицо Антона приняло обычное выражение. – Честно говоря, – проговорил он, – нам следует сейчас вернуться на «Корабль». Но… Вперед. Остановишься на окраине. Держись повыше. Глайдер преодолел расстояние до города в три прыжка, и уже в конце второго Вадим понял, что это не город. Во всяком случае, он сразу понял, почему здесь никто не беспокоится о судьбе пропавших мальчиков. – Здесь произошел ужасный взрыв, – пробормотал за спиной Саул. Глайдер повис над краем исполинской воронки, похожей на жерло действующего вулкана. Воронка шириной в полкилометра была до краев наполнена тяжелым шевелящимся дымом. Дым был сизый, и он лениво слоился и покачивался и был, вероятно, намного тяжелее воздуха, потому что ни одной струйки не поднималось над воронкой. Со стороны казалось, что это не дым, а жидкость. К краям воронки лепились засыпанные снегом развалины. Из сугробов торчали обглоданные остатки разноцветных стен, покосившиеся башни, скрученные металлические конструкции, проломленные купола. Вадим ошеломленно глядел вниз. Саул бормотал невнятно: – Ну, это нам знакомо… Бомбежка… Взорвались склады… И совсем недавно – дым еще не рассеялся, что-то там горит… Вадим помотал головой: – В таком городе жить нельзя. Люди разбежались кто куда, конечно. Удивительно, что мы нашли только пятерых. – Остальные там, – сказал Саул, глядя в воронку. – Это не цивилизация, а безобразие, – проворчал Вадим. – Что за подлое легкомыслие? Кто же ставит такие опыты в городе? Нужно быть последним… Антон сказал негромко: – А вон там идут машины… С севера к воронке подходила узкая, едва заметная отсюда лента дороги. По ней густо и неторопливо ползли темные точки. Ага, подумал Вадим, значит, еще не все потеряно. Он повернул глайдер, пересек воронку, и они увидели превосходное шоссе, уходящее прямо в дым, а на шоссе – бесконечную колонну машин. Машины занимали все полотно шоссе. Они плотным строем шли с севера, только с севера, плоские зеленые машины, похожие на пассажирские атомокары, но без ветрового стекла; маленькие бело-синие машины, тащившие за собой длинный хвост пустых открытых платформ; оранжевые машины, похожие на полевые синтезаторы; огромные черные башни на гусеницах и маленькие машины с широкими раскинутыми крыльями – все они неодолимо, ряд за рядом, в полном порядке катились по шоссе, с отчетливой точностью сохраняя интервалы и дистанции, и ряд за рядом скрывались в сизом дыму воронки. – Это всего лишь автоматы, – сказал Вадим. – Да, – сказал Антон. – Значит, их кто-то посылает. Скорее всего, на восстановительные работы. И мы найдем людей на другом конце шоссе… – Вадим запнулся. – Послушайте, Саул, – сказал он, – а были такие машины в эпоху джутовых мешков? Саул не отвечал. Как завороженный он глядел вниз, и на лице его были восхищение и благоговение. Он поднял на Вадима вытаращенные глаза. Мохнатые брови его торчали дыбом. – Какая техника! – проговорил он. – Какое гомерическое шествие! Какие грандиозные масштабы! Им конца нет! Вадим удивился и тоже посмотрел вниз. – А что такого? – спросил он. – А! Масштабы? Да, масштабы безобразные. На восстановление города хватило бы десятка киберов. Он снова посмотрел на Саула. Саул быстро замигал. – А мне вот нравится, – сказал он. – Это же очень красиво. Разве вы не видите, что это красиво? – Вадим, – сказал Антон, – давай вдоль шоссе. Разбираться так разбираться. Вадим пустил глайдер. Поток машин внизу слился в пеструю полосу. – Вот теперь красиво, – сказал Вадим. – Но вы мне не ответили, Саул. Совмещаются джутовые мешки с этой техникой? – А почему же нет? Из разрушенных городов люди убегали и вовсе без ничего. Дались вам эти джутовые мешки! Джутовые мешки существовали несколько веков. Дешевая удобная вещь. Дрова носить, например. – Какие дрова? – Деревянные. Баню топить. Вадим вспомнил про банный лист и замолчал, глядя вперед. Ни конца шоссе, ни конца колонне машин видно не было. По обе стороны шоссе уходила к горизонту нетронутая заснеженная равнина. Вадим прибавил скорость. Какое-то бессмысленное предприятие, размышлял он. Уходят в дым, как в пропасть. Он прикинул возможные размеры воронки и количество падающих в нее машин. Получалась нелепость. Впрочем, я не инженер. Рядовой гуманоид с Тагоры – они там все инженеры – решил бы, что это шоссе – просто довольно большой конвейер, несущий детали какой-то средних размеров машины, которую собирают под землей. А вот простой буколический леонидянин был бы убежден, что это стада животных, перегоняемых с пастбища на бойню. – Антон, – позвал он. – Представляешь леонидян на нашем месте? Антон ответил: – Глупый леонидянин вообразил бы, что все ясно. А умный сказал бы, что информации недостаточно. Да, информации недостаточно. Все машины идут на юг, и ни одна не возвращается. Если они действительно идут на восстановление города, то они восстанавливают его из самих себя. А почему бы, собственно, и нет? – Вы знаете, – сказал вдруг Саул, – мне даже как-то страшно. Сколько мы уже прошли? Километров сорок? А они все идут и идут. – Лучше бы они пустили эту технику, чтобы искать разбежавшихся, – сказал Вадим. – Ну, это вы зря, – возразил Саул. – В такой каше не до отдельных людей. – Как это так – не до людей? Для кого же они город восстанавливают? Тем мальчикам город уже не нужен… Саул пренебрежительно махнул рукой. – Во время взрыва погибло, наверное, тысяч десять таких мальчиков. Жалко, конечно, да не до них. Вадим взбеленился. Глайдер рыскнул в сторону. – Вы, Саул, извините меня, но ваш уютный кабинет и занятия историей повлияли на вас странно. Вы рассуждаете, как я не знаю кто. Вы еще нам тут скажете, что цель оправдывает средства. – А что же, – согласился Саул хладнокровно, – бывает, что и оправдывает. Вадим сдержался. Кабинетный реликт, подумал он. А вот оставь его без штанов в снегу, и он будет страшно обижен, почему вся техника Планеты не спешит к нему на помощь. Тут Вадим увидел проселок и резко затормозил. Проселок уходил от шоссе на восток, петляя между холмами. – Это первая дорога в сторону, – сообщил Вадим. – Будем сворачивать? – Да не стоит, – сказал Саул. – Ну, что там может быть интересного? Антон колебался. Ну что он все время мямлит, с раздражением подумал Вадим. Словно подменили человека. – Так как же? – сказал он. – Я за то, чтобы идти дальше по шоссе. – Я тоже, – сказал Саул. – Вернуться мы всегда успеем. Ведь правда, Вадим? – Хорошо, лети прямо, – нерешительно сказал Антон. – Лети прямо. Хотя… имейте в виду… Ладно, лети прямо. Вадим снова погнал глайдер вдоль шоссе. – Что с тобой сегодня, Тошка? – осведомился он. – Ты мямлишь, как витязь на распутье: пойдешь направо – глайдер потеряешь, пойдешь налево – голову потеряешь… – Вперед, вперед смотри, – ответил Антон спокойно. Вадим пожал плечами и стал демонстративно смотреть вперед. Через пять минут он увидел впереди серое пятно. – Опять яма с дымом, – сказал он. Это была точно такая же воронка. Края ее были запорошены снегом, в ней тяжело колыхался все тот же сизый дым, и из дыма непрерывным потоком поднимались машины. – Нечто подобное я ожидал увидеть, – сказал Антон. – Но здесь же нет людей, – растерянно сказал Вадим. – Мы опять ничего не узнаем. Странная мысль поразила его. Он взглянул на компас и нагнулся к окулярам. Развалин по краям воронки не было. Это была другая воронка. – Потрясающе, – сказал Саул. – Выходят из дыма и уходят в дым. – Давайте поворачивать, – нетерпеливо сказал Вадим. Он уставился на Антона. На лице Антона была опять та же отвратительная нерешительность. – Виноват, – сказал Саул. – Пройти мимо такого удивительного феномена!.. – Да какой там феномен! – вскричал Вадим. – Что вы всё восхищаетесь? Какой-то бездарный инженер перебрасывает машины через Подпространство… Нашел место для нуль-транспортировки! Развалил город, бесталанный дурак… Ну, что ты все размышляешь, Антон? – Шумно у нас что-то стало, – сказал Антон, глядя в сторону. – Ну, а в чем дело? Тебя что, интересуют местные производственные процессы? – Да нет… – вяло сказал Антон. – Какое мне до них дело? Вадим повернулся вместе с креслом кругом, упер руки в колени и принялся рассматривать по очереди Антона и Саула. У Антона был такой вид, словно он засыпает. Он даже руки сложил на животе и сцепил пальцы. А Саул смотрел на Вадима с выражением какого-то удивленного восхищения и умиления. Рот у него был полуоткрыт. – В чем дело? – сказал Вадим. – Чего вы оба нанюхались? Саул встрепенулся. – Да, конечно! – воскликнул он. – Как я сразу не подумал! Все понятно: имеем две дыры на расстоянии восьмидесяти километров. Из одной дыры выходят машины, проходят по превосходной автостраде и безо всякого видимого эффекта уходят в другую дыру. Из другой дыры они по подземному ходу возвращаются в первую… Вадим тяжко вздохнул. – Они не возвращаются в первую, – сказал он. – Это нуль-транспортировка, понимаете? (После каждого слова Саул истово кивал.) Элементарная нуль-транспортировка. Кто-то использует это место, чтобы перегонять технику на большие расстояния кратчайшим путем. Может быть, на тысячи километров. Может быть, на тысячи парсеков. Неужели не понятно? – Да нет, почему же, все понятно! – воскликнул Саул. Вид у него был несколько обалделый. – Чего тут не понять? Типичная нуль-транспортировка… – Ну да, – сказал Вадим. – И нет нам до нее никакого дела. Людей надо искать! – Хорошо, – сказал Антон. – Будем искать людей. Поворачивай на проселок. Вадим развернул глайдер и погнал его по шоссе обратно. – Антон, ты что, плохо себя чувствуешь? – спросил он, помолчав. – Чувствую я себя неважно, – сказал Антон. – Потом не забудь подтвердить это, если тебя спросят… – Кто спросит? – Спросят, – сказал Антон. – Будут такие… интересующиеся… Вадим не стал расспрашивать – было ясно, что это бессмысленно. Он посмотрел на машины внизу, затем на спидометр. – Примитивные автоматы, – пробормотал он. – Постоянная скорость, постоянные интервалы… Стоило из-за них сворачивать пространство… Показался проселок. – Как лететь? – спросил Вадим. – Над проселком или срезать? – Над проселком, – ответил Антон. – И спустись пониже. Вадим с удовольствием опустился почти к самой земле и пошел точно над дорогой – он очень любил быструю езду с крутыми поворотами. Сбоку, прыгая на неровностях, неслась по снегу округлая тень глайдера. – Ну вот, опять птицы, – сказал Саул сердито. Впереди у самой дороги топталось несколько давешних голенастых чудовищ. Они разгребали когтистыми лапами сугробы и шарили в разрыхленном снегу. Когда глайдер приблизился, они разом присели на лапы, закинули шеи и распахнули черные клювы. С клювов свисали какие-то лохмотья. – Что за мерзкие твари! – сказал Саул с отвращением. Он перегнулся на сиденье и поглядел назад. – Что они там выкапывают? Вадим вдруг понял, что они там выкапывают, но это было так страшно, что он не поверил. – Вы не видели тахоргов, Саул, – сказал он с принужденной веселостью. – По сравнению с тахоргами это желтоносые цыплята. Надо будет подстрелить одну, Антон, а? – Можно, – сказал Антон. Саул сел прямо. – Мне не нравится, что они там что-то выкапывают, – сказал он мрачно. Никто не ответил. Так в молчании они летели еще минут десять. Снег на проселке был какого-то скверного навозного цвета. На нем виднелись следы не то гусениц, не то колес, а справа и слева по снежной целине местами тянулись цепочки человеческих следов. Круглые холмы по сторонам были пусты. Кое-где из сугробов торчали чахлые прутики да черные кривые корни, похожие на скрюченные руки. – Еще одна, – сказал Саул. На вершине холма стояла птица. Заметив глайдер, она стремительно ринулась наперерез. Она мчалась, высоко задирая ноги, растопырив маленькие крылья, вытянув жилистую шею и пригнув клюв к самому снегу. Маленький горящий глаз был устремлен на глайдер. – Не успеет! – с сожалением проговорил Вадим. Но птица успела. «Тэ-эк!» – крякнул Вадим с удовольствием. Глайдер содрогнулся. В воздухе мелькнула растопыренная когтистая лапа. Антон и Саул сейчас же обернулись. – Еще катится! – сообщил Саул. – На редкость мерзкое животное… Ух ты! – изумленно воскликнул он. Вадим сейчас же включил экран заднего вида. Взъерошенная птица была уже на ногах и, прихрамывая, мчалась следом за глайдером. Вид у нее был остервенелый. Скоро она отстала и скрылась за поворотом. – Если мы встретим людей, – сказал Вадим, – я им предложу истребить эту мерзость на всей равнине. Раз у них у самих руки не доходят… Как ты полагаешь, Тошка? – Там видно будет, – сказал Антон. IV Холмы стали ниже, и вдруг впереди открылся высокий снежный вал. Антон сразу заметил крошечные черные фигурки, копошившиеся на его гребне. Ну, начинается, подумал он и сказал: – Останови. – Зачем? – возразил Вадим. – Ты что, не видишь – там люди! – Останови, говорят тебе! – Ну вот, – недовольно сказал Вадим, но повиновался. Сейчас он повернется и посмотрит на меня с неодобрением, подумал Антон. До чего же мне трудно… Ему было трудно. Шанс столкнуться с неизвестной цивилизацией был чрезвычайно мал, но реален, и каждый звездолетчик знал инструкцию Комиссии по контактам, запрещавшую самодеятельные контакты с неизвестными цивилизациями. Теперь глупо отступать, думал он. Надо было покинуть Саулу сразу же, едва мы увидели трупы. Надо было… Только никто бы этого не сделал. И все же существует инструкция. И составлена она как раз на такой вот случай – когда у тебя в экипаже один так и горит от жажды деятельности, а другой вообще непонятно чего хочет. А самого тебя раздирают противоречия. Ведь почти наверняка где-то поблизости тысячи людей терпят бедствие. Во-он те самые человечки, которые бессмысленно бродят по гребню… И Димка смотрит с неодобрением… И Саул смотрит с совершенно неуместным любопытством. Историк со скорчером. Кстати, не забыть о скорчере… И инструкция, очень толковая и простая инструкция: «…никаких самодеятельных контактов с аборигенами…» Очень просто: вышел, осмотрелся, заметил признаки живой цивилизации и… «необходимо немедленно покинуть планету, тщательно уничтожив все следы своего пребывания». А у меня там огромная яма из-под глайдера, а рядом с ямой – пять трупов… – Ну, в чем дело? – спросил Вадим. – Приступ меланхолии? Разумеется, структуральные лингвисты и историки понятия не имеют об инструкции. Объяснить им – наверняка воспримут как личное оскорбление: «Мы не дети! Сами знаем, что хорошо, а что плохо!» Тут Антон обнаружил, что глайдер медленно ползет по направлению к валу. И он решился. – Поднимайся на гребень, – сказал он. – Сядь подальше от людей. И вот что, товарищи. Я вас очень прошу. Не устраивайте вы там братства цивилизаций. – Мы не дети, – с достоинством сказал Вадим, увеличивая скорость. Глайдер рывком взлетел на гребень вала. Вадим откинул фонарь, высунулся и изумленно свистнул. Внизу за валом открылся гигантский котлован, и там было полно людей и машин. Но Антон не смотрел вниз. Он с ужасом и жалостью смотрел на сгорбленного, синего от стужи человека в рваном джутовом мешке, который медленно, с трудом переставляя ноги, шел прямо на глайдер. Лицо его казалось пестрым от коросты, голые руки и ноги были покрыты цыпками, слипшиеся грязные волосы торчали во все стороны. Человек скользнул по глайдеру равнодушным взглядом и, обогнув его, пошел дальше по гребню. Оступаясь, он жалобно и привычно постанывал. Это же не человек, подумал Антон, это же только похоже на человека… – Господи боже мой! – хрипло воскликнул Саул. – Что же там делается! Тогда Антон посмотрел вниз. На дне котлована на грязном растоптанном снегу среди десятков разнообразных машин копошились, сидели и даже лежали, бродили и перебегали люди, босые люди в длинных серых рубахах. Вокруг на границе цельного снега люди стояли неровными, изломанными шеренгами. Их было много – сотни, а может быть, и тысячи. Они стояли понуро, глядя себе под ноги. Кое-где в шеренгах были видны лежащие, и на них никто не обращал внимания. Машин в котловане было несколько десятков. Некоторые из них зарылись в землю, другие были скрыты под снегом, но Антон сразу увидел, что это такие же машины, как и те, что двигались по шоссе. Несколько машин судорожно дергались, разбрызгивая комья грязи и снега, безо всякого порядка и видимой цели. Антон вдруг сообразил, что в котловане несоответственно тихо. Тысячи людей находились там, а слышно было только приглушенное ворчание механизмов да изредка пронзительные жалобные выкрики. И кашель. Время от времени кто-то где-то начинал хрипло, надсадно кашлять, задыхаясь и сипя, так что начинало першить в горле. Этот кашель немедленно подхватывали десятки глоток, и через несколько секунд котлован наполнялся трескучими сухими звуками. На некоторое время движение людей останавливалось, затем раздавались жалобные выкрики, резкие, как выстрелы, щелчки, и кашель прекращался… Антону было двадцать шесть лет, он давно уже работал звездолетчиком и повидал многое. Ему приходилось видеть, как становятся калеками, как теряют друзей, как теряют веру в себя, как умирают, он сам терял друзей и сам умирал один на один с равнодушной тишиной, но здесь было что-то совсем другое. Здесь было темное горе, тоска и совершенная безысходность, здесь ощущалось равнодушное отчаяние, когда никто ни на что не надеется, когда падающий знает, что его не поднимут, когда впереди нет абсолютно ничего, кроме смерти один на один с безучастной толпой. Не может быть, подумал он. Просто очень большая беда. Просто я никогда еще не видел такого. – Никогда мы не сможем им помочь, – пробормотал Вадим. – Тысячи людей, и у них ничего нет… Антон пришел в себя. Два десятка грузовых звездолетов, подумал он. Одежда. Пять тысяч комплектов. Еда, десяток полевых синтезаторов. Госпиталь, штук шестьдесят домов. Или мало? Может быть, здесь не все? И может быть, не только здесь?.. Хорош бы я был, если бы приказал с шоссе вернуться на «Корабль», подумал он с удовлетворением. Они стояли молча, не выходя из глайдера. Было непонятно, чем заняты люди на дне котлована. Они возились с машинами. Наверное, машины были их надеждой. Может быть, они хотели исправить их или использовать, чтобы выбраться из снежной пустыни. Вадим сел и включил двигатель. – Стой, – сказал Антон. – Ты куда? – На Землю, – ответил Вадим. – Нам не справиться. – Выключи двигатель. Начинаются нервы. – При чем здесь нервы? Нашими семью хлебами ты их не накормишь. Антон поднял мешок с медикаментами и перебросил через борт. Потом он поднял мешок с продовольствием. – Возьмите, – сказал он Саулу. – Вадим, приготовь свой транслятор. Будешь переводить. – Зачем это? – сказал Вадим. – Зачем так усложнять? Мы только потеряем время, а здесь умирают каждую минуту, наверное. Антон перебросил через борт мешок с продовольствием. – Узнаем, сколько их. Узнаем, что им нужно. Узнаем всё. С чем ты собираешься возвращаться на Землю? Вадим, не говоря ни слова, спрыгнул в снег и взял на плечо мешок с медикаментами. Антон выжидательно посмотрел на Саула. Саул вынул изо рта трубку. – Все это правильно, – проговорил он. – Но не берите еду. – Почему? Самых слабых мы накормим сразу же. – Не делайте глупостей. Они увидят еду. Они увидят одежду. Они вас растопчут вместе с вашими мешками. – Это не для всех, – вразумляюще сказал Антон. – Мы объясним, что это для самых слабых. Несколько секунд Саул с выражением странного сожаления глядел на него. Затем он спросил: – Вы знаете, что такое толпа? – Берите мешок, – тихо сказал Антон. – Что такое толпа, вы мне расскажете потом. Саул со вздохом взвалил мешок на плечо и нагнулся за скорчером, валявшимся на сиденье. – Нет, эту штуку вы оставьте, – попросил Антон. – Нет, это я возьму, – возразил Саул. Он с сопением продел голову в ремень скорчера. – Я вас прошу, Саул. Вы боитесь и можете выстрелить. – Конечно, боюсь. Я боюсь за вас. – Я понимаю, что не за себя, – сказал Антон терпеливо. Саул, оскалившись, полез через борт. – Саул Репнин, – железным голосом сказал Антон. – Дайте сюда оружие! Саул сел на борт. – Вы не умеете стрелять, – заявил он. – Умею, – сказал Антон, глядя ему в глаза. И каждый раз так, с досадой подумал он. Каждый раз в самый важный момент объявляется кто-нибудь с нервами. И приходится урезонивать, вместо того чтобы заниматься делом. Саул отдал скорчер. Антон сунул оружие за пазуху и прыгнул в снег рядом с Вадимом. Вадим с мешком на плече стоял, наклонив голову, и, поправляя на виске мнемокристалл, с любопытством следил за действиями шкипа. – Так я возьму третий мешок, – сказал Саул как ни в чем не бывало. – Да, пожалуйста, – сказал Антон вежливо. Они стали спускаться в котлован. – В случае чего, – сказал Саул, – стреляйте в воздух. Все сразу разбегутся. Антон не ответил. Он думал, как действовать дальше. – Вадим, – окликнул он. – Ты сумеешь с ними договориться? – Как-нибудь. Главное – ты. Будь ты настоящим врачом, я бы ни о чем не беспокоился. Да, подумал Антон, если бы я был настоящим врачом… Конечно, они гуманоиды. И анатомия их, наверное, не очень отличается от нашей. Но вот физиология… Он вспомнил, какие ужасные последствия вызвало применение простого йода гуманоидами на Тагоре. – Хорошо было бы разобраться в машинах, – озабоченно сказал Вадим. – Мы бы вывезли их отсюда. Может быть, им больше ничего и не нужно. Только почему им никто не помогает? Что за нелепая планета!.. Не удивлюсь, если у них взорвались сразу все города… Они уже прошли половину склона, когда Саул попросил: – Подождите минуточку. Все остановились. – Что случилось? – спросил Антон. – Устали? – Нет, – сказал Саул. – Я никогда не устаю. – Он пристально всматривался во что-то внизу. – Видите такую уродливую машину с краю? Во-он ту, самую ближнюю. На крыле – человек в сером… – Вижу, – неуверенно сказал Антон. – Ну-ка, ну-ка… У вас глаза помоложе. Антон напряг зрение. – Сидит человек, – сказал он и вдруг замолчал. – Странно… – пробормотал он. – Там сидит человек в меховой одежде, – объявил Вадим. – Вот что я вижу. Закутан в меха до глаз. – Ничего не понимаю, – сказал Антон. – Может быть, это больной? – Может быть, – сказал Саул. – А вон еще двое больных. Я давно на них смотрю. Далеко только очень… На противоположной стороне вала на фоне белесого неба четко выделялись две черные мохнатые фигурки. Они стояли совершенно неподвижно, широко расставив ноги, держа в отставленной руке длинные тонкие шесты. – Что это у них? – спросил Вадим. – Антенны? – Антенны ли? – проговорил Саул, вглядываясь. – Кажется, я знаю, что это за антенны… Резкий крик огласил котлован. Антон вздрогнул. Оглушительно взревел какой-то двигатель, раздался многоголосый жалобный вопль, и они увидели, как громоздкая, похожая на глубоководный танк машина со скрежетом закрутилась на месте и вдруг поползла, все увеличивая скорость и опрокидывая другие механизмы, прямо на шеренгу людей. Из ее недр выкарабкивались и кубарем скатывались в истоптанный снег человеческие фигурки. Шеренга не шелохнулась. Антон закрыл руками рот, чтобы не вскрикнуть. Сквозь грохот и рев прозвучал высокий жалобный голос, и тогда шеренга вдруг сомкнулась в плотную толпу и двинулась навстречу танку. Антон не выдержал – он закрыл глаза. Ему казалось, что сквозь рев двигателя слышится жуткий мокрый хруст. – Боже мой… – непонятно бормотал над ухом Саул. – Ох, боже мой… Антон заставил себя открыть глаза. На месте танка громоздилась огромная шевелящаяся куча, которая медленно двигалась, все больше и больше кренясь набок. За ней на снегу расплывалась широкая ярко-красная полоса. Вокруг этой груды тел была пустота, только четверо людей в шубах неторопливо шли в этой пустоте, не отставая ни на шаг от облепленного людьми танка. Антон машинально поглядел на людей с шестами. Они стояли там же, в прежней позе, совершенно неподвижные, только один из них вдруг медленным движением переложил шест в другую руку и снова застыл. Кажется, они даже не глядели вниз. Рев двигателя смолк. Танк был повален на бок, и люди медленно сползали с него, отходя в сторону. Тогда Вадим, не говоря ни слова, швырнул свой мешок вниз и гигантскими прыжками кинулся вслед за ним. Антон тоже побежал вниз. Сквозь шум в ушах он слышал, как спешивший по пятам Саул выкрикивает задыхаясь: «Ах, мерзавцы!.. Ах, подлецы!..» Когда Антон добежал до танка, люди в мешковине уже снова строились в шеренгу, а люди в шубах ходили среди них и кричали жалобными, стонущими голосами. Вадим, волоча за собой мешок, вымазанный в грязи и крови, ползал на четвереньках среди разбросанных под танком тел и был, по-видимому, в отчаянии. Он поднял к Антону бледное лицо и проговорил: – Здесь одни мертвые… Здесь все уже умерли… Антон осмотрелся. Задыхающиеся, мокрые от пота и тающего снега, едва прикрытые серой рваной мешковиной, люди глядели на него мутными неподвижными глазами. И люди в шубах, сбившись поодаль в кучку, тоже глядели на него. На секунду ему показалось, что перед ним старинное натуралистическое панно: все они были неподвижны и смотрели на него сотнями пар неподвижных глаз. Он взял себя в руки. Те, кого искал Вадим, стояли в шеренге – высокий костлявый старик с ободранным влажно-красным лицом; юноша, прижимающий к груди неестественно вывернутую руку; совершенно голый человек с серым лицом, вцепившийся себе в живот растопыренными пальцами с золотыми ногтями; человек с закрытыми глазами, поджавший одну ногу, из которой толчками била черная кровь… Все живые стояли в шеренгах. – Спокойно, – сказал Антон вслух. Он нагнулся, раскрыл мешок с медикаментами и достал банку с коллоидом. Отвинчивая на ходу крышку, он направился к человеку с раздавленной ногой. Вадим с охапкой тампопластыря шел за ним по пятам. …Скверная рана… Разворочены мускулы, кровь почти уже не идет. Почему он не сядет?.. Почему его никто не поддержит? Коллоид… Теперь пластырь… Клади ровнее, Вадим, не выдавливай коллоид… Почему так тихо? Вот это уже хуже – разорван живот… Он уже мертв. Как же он стоит?.. Вывернута рука – пустяк… Держи крепче, Вадим! Крепче! Почему он не кричит? Почему никто не кричит? А вон там уже кто-то упал… Да поднимите же вы его, вы там, здоровые!.. Кто-то тронул его за плечо, и он резко повернулся. Перед ним стоял человек в шубе. У него было румяное грязноватое лицо, скошенные вниз глаза, на кончике короткого носа висела мутная капля. Ладони в меховых рукавицах были сложены перед грудью. – Здравствуйте, здравствуйте… – сказал Антон. – Потом… Вадим, разберись с ним. Человек в шубе покачал головой и быстро заговорил, и сейчас же рядом заговорил Вадим с очень похожей интонацией. Человек в шубе замолчал, с изумлением поглядел на Вадима, затем снова на Антона и попятился. Антон досадливым движением поправил за пазухой тяжелый скорчер и повернулся к раненому. Раненый стоял, закрыв лицо руками. И все люди справа и слева от Антона стояли, закрыв лица руками, кроме того, мертвого, с серым лицом, который по-прежнему держался за живот. – Ничего, ничего, – сказал Антон ласково. – Опустите руки, не бойтесь. Все будет хорошо… Но в ту же минуту высокий жалобный голос что-то прокричал, и все люди в мешковине разом повернулись направо. Люди в шубах трусцой побежали вдоль шеренги. Снова прокричал жалобный голос, и колонна двинулась. – Стойте! – крикнул Антон. – Не сходите с ума! Никто даже не обернулся. Колонна проходила, и все, кто проходил возле Антона, закрывали лица руками. Только человек с распоротым животом остался стоять, потом кто-то задел его, и он мягко свалился в снег. Колонна ушла. Антон растерянно провел мокрой ладонью по глазам и огляделся. Он увидел громадный поваленный танк, длинного черного Саула рядом, Вадима, дико глядевшего вслед колонне, да несколько десятков тел на растоптанном снегу. И стало совсем уже тихо, слышались только редкие жалобные выкрики в отдалении. – Почему? – спросил Вадим. – Чего они испугались? – Они испугались нас, – сказал Антон. – А скорее всего, они испугались нашей медицины… – Я догоню и постараюсь объяснить… – Ни в коем случае. Это надо делать очень деликатно. Как ваше мнение, Саул? Саул, повернувшись спиной к ветру, раскуривал трубку. – Мое мнение… – проговорил он. – Мне здесь очень не нравится… – Да, – подхватил Вадим. – Какое-то ужасное, болезненное неблагополучие… – Почему обязательно неблагополучие? – сказал Саул. – Вот как, по-вашему, кто эти подлецы в шубах? – Почему обязательно подлецы? – А кто они, по-вашему? Вадим молчал. – Здоровенные, упитанные парни в шубах, – сказал Саул со странным выражением. – Они приказывают людям кидаться под танк. Они не работают, а только смотрят, как работают. Они фигурно торчат на валу с пиками наготове. Кто они, по-вашему, эти парни? Вадим молчал. – Вот подумайте, – сказал Саул. – Здесь есть о чем подумать… Антон сказал, глядя на небо: – Смеркается. Давайте осмотрим машину, раз уж мы здесь. Все равно этим придется заняться рано или поздно… – Пойдемте, – сказал Саул. Антон аккуратно закрыл мешок с медикаментами, и они пошли к танку. Вадим не двинулся. Он угрюмо смотрел на склон, по которому медленно полз черный пунктир – хвост уходящей через вал колонны. Овальный панцирь танка был раскрыт. Корпус машины разгораживала перепончатая стенка. Антон включил фонарик, и они стали осматривать гофрированные борта кабины, матовые сочленения двигателя, какие-то кривые зеркала на коленчатых шестах, похожих на бамбук, и дно кабины – чашевидное, покрытое множеством маленьких отверстий, похожее на гигантскую шумовку. – Да-а, – протянул Саул. – Любопытная машина. Где же управление? – Возможно, это кибер, – рассеянно сказал Антон. – Впрочем, нет, вряд ли… Слишком много пустого места… Он забрался в двигатель. Это был довольно примитивный квазиживой механизм с высокочастотным питанием. – Мощная машина, – с уважением сказал Саул. – Только вот как она управляется? Они снова вернулись к кабине. – Дырочки какие-то, – бормотал Саул. – Где же здесь руль? Антон попробовал просунуть в одно из отверстий указательный палец. Палец не влезал. Тогда Антон сунул мизинец. Он ощутил короткий болезненный укол, и в то же мгновение в двигателе что-то с рычанием провернулось. – Ну, вот и все ясно, – сказал Антон, рассматривая мизинец. – Что ясно? – Мы не сможем управлять этой машиной… И они тоже не смогут. – А кто сможет? – Боюсь утверждать наверняка, но, по-видимому, это из хозяйства Странников. Видите?.. Это машина не для гуманоидов. – Что вы говорите? – пробормотал Саул. Некоторое время они молча стояли перед кабиной, пытаясь представить себе существо, которое чувствовало себя в этой шумовке так же удобно, как они сами в водительских креслах перед пультами и экранами. – Я почему-то так и думал, – объявил Саул. – Слишком это парадоксально: джутовые мешки и нуль-транспортировка… – Вадим, – позвал Антон. – Что? – мрачно донеслось сверху. Вадим стоял на танке. – Слышал? – Слышал. Тем хуже для них… – Вадим тяжело спрыгнул в снег. – Пора возвращаться, – сказал он. – Темнеет… Они взвалили на плечи мешки и стали подниматься на вал. Какая каша, думал Антон. Машины, оставленные негуманоидами. Гуманоиды, потерявшие человеческий облик, отчаянно пытающиеся разобраться в этих машинах. Ведь они, несомненно, пытаются в них разобраться. Наверное, для них это единственное спасение… И у них, конечно, ничего не выходит. И еще какие-то странные люди в шубах… – Саул, – сказал он. – Что такое пики? – Копья, – ответил Саул, кряхтя. – Копья… – Длинный деревянный шест, – раздраженно сказал Саул. – На конце – острый железный наконечник, часто зазубренный. Используется для протыкания насквозь ближнего своего. – Саул помолчал, тяжело дыша. – Может быть, вам заодно объяснить, что такое меч? – Знаем мы, что такое меч, – сказал Вадим, не оборачиваясь. Он лез первым. – Так вот, у каждого из этих бандитов в шубах висел за спиной меч, – сказал Саул. – Слушайте, молодые люди, давайте передохнем… Они уселись на мешки. – Вы много курите, – сказал Антон. – Это очень вредно. – Курить – здоровью вредить, – отозвался Саул. Стало совсем темно. Котлован внизу наполнился сумеречными тенями. Небо очистилось от туч, появились звезды. Слева таяло зеленоватое сияние заката. У Антона замерзли уши, и он с содроганием подумал о несчастных, бредущих сейчас босиком по скрипучему снегу. А куда они бредут? Может быть, здесь поблизости есть какое-нибудь убежище?.. А ведь еще только вчера мы сидели с Димкой на крыльце, было тепло, изумительным запахом несло из сада, кричали цикады, и дядя Саша звал нас из своего коттеджа отведать самодельного морса… Почему это Саул настроен против людей в мехах? Саул со вздохом поднялся и сказал: – Пошли. Они ввалились в глайдер, задвинули фонарь, и Вадим сразу же на полную мощность включил отопление. Антон расстегнул куртку, вытащил теплый скорчер и бросил его на сиденье рядом с Саулом. Саул сердито дышал в пригоршню. На мохнатых бровях его таял иней. – Итак, Вадим, – сказал он, – что вы надумали? Вадим сел в водительское кресло. – Думать будем потом, – заявил он. – Сейчас надо действовать. Люди нуждаются в помощи и… – Почему вы, собственно, решили, что люди нуждаются в помощи? – Вы, надеюсь, не шутите? – спросил Вадим. – Мне не до шуток, – сказал Саул. – Я удивляюсь, почему вы не хотите попытаться понять, что здесь происходит. Почему вы все время твердите одно и то же: «нуждаются в помощи, нуждаются в помощи»? – А как по-вашему? Не нуждаются? Саул вскочил, стукнулся головой о фонарь и снова сел. Несколько секунд он молчал. – Я снова обращаю ваше внимание, – сказал он наконец, – на то необычайно важное обстоятельство, что там, в котловане, вовсе не все люди нуждаются в одежде и прочем. Что там, в котловане, мы видели людей здоровых, сытых, вооруженных. И для этих людей положение дел не представляется таким уж безнадежным, как для вас. Вы хотите помочь страждущим. Это великолепно. Возлюби, так сказать, дальнего. Но не кажется ли вам, что этим самым вы вступите в конфликт с неким установившимся порядком? – Он замолчал, пристально глядя на Антона. – Не кажется, – сказал Вадим. – Я не хочу думать о людях хуже, чем о самом себе. У меня нет никаких оснований считать себя лучше других. Да, там, в котловане, есть неравенство. И меховые шубы выглядят дико. Но я совершенно уверен, что всему этому есть вполне человечное объяснение. И помощь землян никогда не будет вредной. – Он перевел дух. – А что касается пик и мечей, то кто-то ведь должен охранять потерпевших? Надеюсь, вы не забыли приятных птичек на равнине? Антон задумчиво покивал. Как это было на «Цветке», подумал он. Мы две недели сидели на половинном кислородном пайке и ничего не ели и не пили. Инженеры чинили синтезаторы, и мы отдали им все, что у нас было. И вид у нас в конце второй недели был, наверное, немногим лучше, чем у этих людей… Саул нагнул голову и с тоской хрустнул пальцами. – Плоскость, плоскость… – пробормотал он. – Все в одной плоскости, как всегда. Как тысячи лет назад. Ребята молча ждали. – Вы славные люди, – тихо сказал Саул. – Но сейчас я не знаю, плакать или радоваться, глядя на вас. Вы не замечаете того, что совершенно очевидно для меня. И я не могу вас винить за это. Но послушайте одну маленькую притчу. В незапамятные времена какие-то пришельцы – возможно, это были ваши Странники – забыли на Земле такой автоматический прибор. Он состоял из двух частей: из робота-автомата и из аппарата для управления этим роботом на расстоянии. Причем управлять роботом можно было при помощи мысли. Эти вещи провалялись в Аравии несколько тысячелетий. А потом аппарат для управления нашел арабский мальчик по имени Аладдин. Историю Аладдина вы, наверное, знаете. Мальчишка принял аппарат за лампу. Он тер ее, и со страшным грохотом прибегал неведомо откуда черный и, может быть, даже огнедышащий робот. Он улавливал несложные мысли, в которые были оформлены несложные желания Аладдина, и он разрушал города и строил дворцы. Вы представляете себе – нищий, грязный, невежественный арабский мальчишка. Его мир – это мир ифритов и волшебников, и робот для него – это, конечно, джинн, раб аппарата, похожего на лампу. Если бы кто-нибудь попытался втолковать ему, что джинн – дело рук человеческих, мальчишка сражался бы до последнего издыхания, отстаивая свой мир, стремясь остаться в плоскости своих представлений. И вы поступаете так же. Отстаиваете целостность своего мировоззрения, стремитесь отстоять достоинство разума. И никак не хотите понять, что здесь мы имеем дело не с катастрофой, не с каким-то стихийным или техническим бедствием, а с определенным порядком вещей. С системой, молодые люди. И это так естественно. Всего два с половиной века назад половина человечества была уверена, что черного кобеля не отмоешь добела и что человек как зверем был, так зверем и останется, и было достаточно оснований думать именно так. – Он хрустнул зубами. – Не хочу, чтобы вы вмешивались в это дело. Вас здесь убьют. Вам нужно вернуться на Землю и забыть обо всем этом. – Он посмотрел на Антона. – А я останусь здесь. – Зачем? – спросил Антон. – Мне нужно, – медленно сказал Саул. – Я сделал одну глупость. За глупости платят. Антон лихорадочно думал: что сказать этому странному человеку? – Вы, конечно, можете остаться, – сказал он наконец. – Но дело уже не в вас. Не только в вас. Мы тоже останемся. И давайте-ка пока держаться вместе. – Вас убьют, – безнадежно сказал Саул. – Ведь вы же не умеете стрелять в людей. Вадим хлопнул себя по коленям и сказал прочувствованно: – Мы же вас понимаем, Саул! Но в вас говорит историк, и вы тоже не можете выйти из плоскости своих представлений. Никто нас не убьет. Давайте попроще. Не нужны нам никакие остроумные осложнения. Мы люди, и давайте действовать как люди. – Давайте, – устало сказал Саул. – И давайте поедим. Неизвестно, что будет дальше. Антону не хотелось есть, но еще меньше ему хотелось спорить. И Саул был, наверное, прав, и Вадим был прав, и, как всегда, была права Комиссия по контактам, и вообще сейчас больше всего нужна была информация. Вадим неохотно ковырял ложкой в банке с консервами. Саул ел с громадным аппетитом, невнятно приговаривая: – Ешьте, ешьте. Основа каждого мероприятия – сытый желудок. Антон обдумывал план действий. Стихийное бедствие или социальное бедствие – все равно это бедствие. И вмешательство неизбежно. Только не следует оголтело, без оглядки кидаться домой, на Землю, с воплем: «Помогите!» – или так же оголтело вламываться в гущу событий, размахивая одиноким мешком с продовольствием… Саула жалко, но Саула пока придется оставить. Так что прежде всего информация… Антон сказал: – Сейчас мы полетим по следам колонны. Думаю, что поблизости у них есть поселок. Саул убежденно покивал. – Найдем кого-нибудь посмышленей, – продолжал Антон, – и ты, Димка, у него все узнаешь. А там видно будет. – Возьмем «языка», – заявил Саул, облизывая ложку, – правильно. Несколько секунд Антон пытался понять: при чем здесь язык? Потом он вспомнил из какой-то книжки: «Идите, лейтенант, и без „языка“ не возвращайтесь». Он покачал головой. – Да нет, Саул, при чем тут «язык»? Все должно быть тихо, мирно. Но на всякий случай вы держитесь лучше позади. Оставайтесь в глайдере. Вы никогда не были в опасных ситуациях, и я просто боюсь, что вы растеряетесь. Несколько секунд Саул смотрел на него запавшими глазами. – Да, конечно, – медленно сказал он. – Книжный, так сказать, червь. Была уже ночь, когда глайдер снялся с места, перепрыгнул через котлован и помчался вдоль утоптанной дороги, ведущей на восток. Над равниной поднималась маленькая яркая луна, а на западе над хребтом висел багровый узкий серп. Дорога свернула, огибая высокий холм, и они увидели несколько рядов занесенных снегом хижин. – Здесь, – сказал Антон. – Снижайся, Вадим. V Вадим посадил глайдер на первой же улице. Он откинул фонарь, и в кабину ворвался гадкий запах – вонь испражнений на морозе, тоскливый запах большой беды. По сторонам улицы стояли покосившиеся, обшарпанные лачуги без окон, в лунном свете серебрились шапки чистого снега на плоских крышах и отвратительно чернели сугробы у входов. Улица была пуста, и можно было подумать, что поселок покинут, но тишина была полна хрипами, вздохами и заглушенным треском сухого кашля. Вадим медленно повел глайдер вдоль улицы. Вонючий мороз обжигал лицо. Ни на улице, ни в темных боковых проулках не было видно ни души. – Измотались, – сказал Вадим. – Спят. Придется будить. – Он снова остановил глайдер. – Вы здесь подождите, а я схожу посмотрю. – Ну, хорошо, пойдем, – сказал Антон. – Незачем вдвоем ходить, – возразил Вадим, выскакивая на дорогу. – Я только посмотрю и сейчас же вернусь. Если здесь ничего не получится, поедем дальше. Антон сказал: – Саул, посидите здесь. Мы сейчас вернемся. – Не поднимайте шума, – предупредил Саул. Вадим нерешительно остановился перед узкой загаженной тропинкой, ведущей к двери ближайшей лачуги. Страшно и гадко было идти туда. Он оглянулся. Антон уже стоял рядом. – Ну, что ты? – сказал он. – Вперед. Вадим решительно шагнул на тропинку, поскользнулся и чуть не упал. Его затошнило, и он зашагал, подняв голову, чтобы не видеть тропинки. Дверь с визгливым скрипом открылась ему навстречу, и из нее выпал совершенно голый, длинный, как палка, человек. Он повалился на обледенелый сугроб и мертво стукнулся о стену хижины. Вадим нагнулся над ним. Это был мертвец, уже давно закоченевший. Сколько же их я увидел за сегодняшний день, подумал Вадим. В хижине кашляли, и вдруг высокий скрипучий голос затянул песню. Это было похоже на вой. Голос выводил одни только тоскливые рулады без слов. А может быть, это был просто плач. Вадим снова оглянулся. На дороге чернела округлая глыба глайдера, из нее неподвижно торчал черный силуэт Саула. Жутко блестел под яркой луной снег на пустынной улице. И протяжно плакал и жаловался высокий голос за дверью. Антон тихонько толкнул Вадима в бок. – Что, страшно? – спросил он вполголоса. Лицо у него было белое, словно замерзшее. Вадим не ответил. Он распахнул дверь и включил фонарик. Скверный, душный воздух ударил ему в нос, и он задохнулся. Круг света упал на сырой земляной пол, покрытый бледной вытоптанной травой. Вадим увидел десятки скорченных тел, прижавшихся друг к другу, сплетение тощих голых ног с огромными ступнями, высохшие лица, искаженные резкими тенями, раскрытые черные рты – люди спали прямо на земле и друг на друге. Казалось, они лежат штабелями в несколько рядов, и они дрожали во сне. А вой тянулся без передышки, не прекращаясь, и Вадим не сразу заметил певца, а потом поймал его в круг света. Человек, обхватив острые колени, сидел на спинах спящих. Он глядел на свет фонарика остекленевшими глазами и пел, вытягивая растрескавшиеся губы. – Товарищ, – сказал Вадим. – Послушай меня. Погоди петь. Скажи что-нибудь. Человек не шевелился. Казалось, он не видит света и не слышит голоса. – Товарищ, – повторил Вадим. – Послушай. Певец вдруг закончил песню сиплым выкриком, повалился навзничь и замер. Он сразу же смешался со спящими, и Вадим уже не смог бы найти его. Он судорожно глотнул, сделал шаг вперед и похлопал кого-то по голой ноге. Нога была ледяная, мертвая. Вадим дотронулся до другой ноги. И эта нога тоже была ледяная, мертвая. Тогда он повернулся и, пошатнувшись, налетел на что-то широкое и теплое. – Тихо, – сказал голос Антона. Вадим мотнул головой, приходя в себя. Он совсем забыл про Антона. – Не могу, – пробормотал он. – Это безнадежно. Антон взял его за локоть и повел к выходу. Морозный воздух показался Вадиму чистым и сладким. – Не могу, – повторил он. – Здесь не найти живых. Они все окоченевшие. Мертвые. – Он отстранился от Антона и осторожно пошел по тропинке к дороге. Саул по-прежнему неподвижно торчал из глайдера. Вадим заметил, что фонарик еще горит, выключил его, сунул в карман и полез в глайдер. Саул молча смотрел на него. Подошел Антон, облокотился на борт и тоже стал смотреть на Вадима. Вадим уткнулся лицом в дугу руля и сказал сквозь зубы: – Это не люди. Люди не могут так. – Он вдруг поднял голову. – Это киберы! Люди только те, которые в шубах! А это киберы, безобразно похожие на людей! Саул глубоко вздохнул. – Вряд ли, Вадим, – сказал он. – Это люди, безобразно похожие на киберов. Антон перелез через борт и сел на свое место. – Ну-ка, возьмем себя в руки, – сказал он. – Не будем терять времени. Нужен «язык». – Он хлопнул Вадима по плечу. – Действуйте, лейтенант, и без «языка» не возвращайтесь. Саул не то всхлипнул, не то рассмеялся. – Хотите, я пойду в хижину и возьму любого на выбор? – предложил он. – Только, по-моему, нам не это нужно. – Тогда они днем работают, а на ночь умирают, – упрямо сказал Вадим. – Какая уродливая затея! – Правильно, – сказал Саул. – Затея уродливая, и надо взять одного из затейников. В шубах. Вадим смотрел вдоль улицы. – Оптимизм, – сказал он, – суть бодрое, жизнерадостное мироощущение, при котором человек… В лунном свете он вдруг увидел, как вдали, пересекая улицу, цепочкой прошло несколько серых теней в рубахах. – Смотрите, – сказал он. Люди брели и брели через улицу, их было человек двадцать, а за ними прошли двое в мехах с длинными шестами. – На ловца и зверь бежит, – зловеще сказал Саул. – Всего и дела-то – догнать и взять… – Вы думаете, этих? – нерешительно сказал Антон. – А вы собираетесь обшаривать лачугу за лачугой? Затейники в лачугах не живут, уверяю вас. Поехали, а то еще потеряем… Вадим вздохнул и тронул глайдер. Он медленно ехал вдоль улицы. И пытался представить себе, как они берут испуганного, ничего не понимающего человека под руки, тащат его к глайдеру и впихивают в кабину, а он жалобно кричит и отбивается. Попробовали бы меня так, подумал он. Я бы все разнес… Он прислушался. Саул говорил: – Не беспокойтесь. Я знаю, как это делается. У меня он не будет отбиваться. – Вы меня неправильно поняли, – терпеливо сказал Антон. – Ни о каком насилии не может быть и речи. – Слушайте, предоставьте вы это мне. Вы ведь только все испортите. Ткнут вас копьем, и начнется такая кровавая кутерьма… Ай да кабинетный ученый! – подумал удивленно Вадим. Антон сказал: – Вот что, Саул. Вы мне не нравитесь. Сидите в машине и ничего не смейте предпринимать. – О господи, – вздохнул Саул и замолчал. Вадим вывернул на поперечную улицу, и они увидели вдали приятного вида двухэтажный домик, возле которого толпились люди, освещенные красным огнем факелов. Сбившись в кучку, стояли люди в мешковине, а вокруг них сновали люди в шубах. Вадим поехал совсем медленно, прижимая глайдер к теневой стороне улицы. Он представления не имел, с чего начинать и что делать. Антон, судя по всему, тоже. Во всяком случае, он молчал. – Вот здесь живут затейники, – сказал Саул. – Видите, какой уютный, теплый домик? А где-нибудь поблизости и уборная есть. Самое милое дело – брать «языка» возле уборной. Кстати, вы заметили, что здесь нет ни одной женщины? Дверь домика раскрылась, оттуда вышли двое и остановились на крыльце. Раздался протяжный жалобный крик. Кучка людей в мешковине пришла в движение, построилась в ряды и вдруг двинулась прямо навстречу глайдеру. Около крыльца закричали в несколько голосов. Вадим поспешно затормозил и посадил глайдер. Он глядел во все глаза и ничего не понимал. Над ухом тяжело дышал Антон. Люди в мешковине приблизились и быстрым шагом прошли мимо. Вадим ахнул. Два десятка босых людей были впряжены в неуклюжие тяжелые сани, в которых развалился закрытый по пояс шкурами человек в шубе и в меховой конической шапке. В руках он вертикально держал длинное копье с устрашающе зазубренным наконечником. Лица запряженных людей выражали радость, и они громко, ликующе вскрикивали. Вадим оглянулся на Саула. Саул провожал глазами странную упряжку, и рот его был широко раскрыт. – Хватит с меня загадок, – сказал вдруг Антон. – Поезжай прямо к дому. Вадим рванул руль на себя, и домик стремительно бросился навстречу глайдеру. Люди в шубах, стоявшие у крыльца, несколько секунд смотрели на приближающуюся машину, а затем с удивительной быстротой рассыпались полукругом и выставили вперед копья. На крыльце запрыгал, что-то жалобно выкрикивая, круглый мохнатый великан. Он размахивал над головой широким блестящим лезвием. Вадим посадил глайдер перед копьями и вылез из кабины. Люди в шубах пятились, теснее прижимаясь друг к другу. Острия копий были направлены Вадиму прямо в грудь. – Мир! – сказал Вадим и поднял руки. Люди в шубах попятились еще немного. От них валил пар и несло козлом. Под капюшонами блестели испуганно вытаращенные глаза и ощеренные зубы. Толстый человек на крыльце разразился длинной речью. Он был неимоверно толст и огромен. У него была гигантская трясущаяся физиономия. Физиономия блестела от пота. Он приседал, и снова выпрямлялся, и даже становился на цыпочки, тыкал мечом то себе под ноги, то в небо и визжал неестественно высоким жалобным женским голосом. Вадим слушал, склонив голову. Мнемокристаллы на его висках фиксировали незнакомые слова и интонации, анализировали их и уже давали первые, еще неопределенные варианты перевода. Речь шла о какой-то угрозе, о чем-то громадном и сильном, о жестоких наказаниях… Толстяк вдруг замолчал, вытер потное лицо рукавом и, надсаживаясь, провизжал что-то короткое и резкое. В голосе его было страдание. Люди с копьями сейчас же нагнулись и очень медленно двинулись на Вадима. – Ну, все ясно, – сказал Саул. – Начнем? Он положил ствол скорчера на борт. – Прекратите, Саул, – сказал Антон. – Вадим, в кабину! – Ну, что вы раздумываете? – сказал Саул со злобой. – Это же дрянь, эсэсовцы! Жабы! Люди в шубах все надвигались короткими медленными шажками. Когда широкие блестящие лезвия уперлись в грудь Вадима, он отступил и, повернувшись спиной, полез в глайдер. – Типичный корнеизолирующий язык, – сообщил он, усаживаясь. – Очень ограниченный словарный запас, судя по всему. Мира они не хотят, это ясно. – Давайте хоть страху нагоним, – попросил Саул. – Дать разок в воздух, чтобы они штаны потеряли! Антон захлопнул фонарь. Люди в шубах вернулись к крыльцу и подняли копья. Все они смотрели на глайдер. На необъятной физиономии толстяка бродила презрительная ухмылка. – Эх, вы! – сказал Саул. – Нужен вам «язык» или нет? Давайте возьмем этого жирного! Это же живой рапортфюрер! – Да поймите же, – с отчаянием сказал Антон, – они не хотят с нами договариваться! И это их право! Ну, что мы можем сделать? – Нужен вам «язык» или нет? – повторил Саул. – Преимущество внезапности мы уже потеряли. Здесь без боя не обойтись. Но есть еще этот гад, который уехал на упряжке. Ох, и лексика же у него! – с уважением подумал Вадим. Настоящий двадцатый век. Какой великолепный специалист! Он посмотрел на Антона. Антон был бледен и растерян. Никогда Вадим еще не видел его таким. – Одно из двух, – продолжал Саул. – Или мы хотим узнать, что здесь делается, или мы летим на Землю, и пусть сюда пришлют людей порешительнее. А нам надо решать поскорее, пока против нас только копья… Мешкаем, подумал Вадим. Все время мешкаем. А в хижинах умирают. – Тошка, – сказал он. – Давай догоним упряжку. Там только один с копьем, там будет проще. Отберем у него копье и пригласим на «Корабль». – Ухмыляются, жабы, – проговорил Саул, глядя через спектролит. Он выразительно погрозил кулаком толстяку на крыльце. Тот тряхнул щеками и не менее выразительно помахал мечом. – Видали? – сказал Саул с веселым бешенством. – Как мы друг друга понимаем, а? – Попробую еще раз, – сказал Антон и распахнул фонарь. Толстяк вскрикнул. Один из копейщиков широко развернулся, сдвигая рукав шубы к плечу, и с натугой метнул тяжелое копье. Железный наконечник с визгом полоснул по спектролиту. Саул даже присел. – Ну, семь-восемь… – сказал он непонятно, но чрезвычайно энергично. Антон успел поймать его за руку. Глаза у Антона были как черные щелки. – Понятно, – сказал он зловеще и задохнулся. – Вадим, разворачивайся! Вадим повернул глайдер. – За упряжкой! – приказал Антон и откинулся на спинку кресла. – Здесь мы ничего не узнаем, – проворчал он. – Какая-то непроходимая тупость. – Дать разок в воздух, – пренебрежительно сказал Саул, – и бери их голыми руками. Антон молчал. Глайдер пронесся по пустынной улице и через несколько минут вылетел в поле. – Я скажу вам только одно, – проговорил вдруг Антон. – Всем нам потом будет очень стыдно. – А что делать? – спросил Вадим. – Люди-то умирают! – Если бы я знал, что делать, – сказал Антон. – Комиссии и не снились такие обстоятельства. «Какой комиссии?» – хотел спросить Вадим, но тут Саул произнес: – Да перестаньте вы стесняться. Раз вы хотите делать добро, пусть оно будет активно. Добро должно быть более активно, чем зло, иначе все остановится. – Добро, добро, – проворчал Антон. – Кому хочется быть услужливым дураком? – Это уж точно, – сказал Саул. – Зато у вас совесть будет спокойна. Они нагнали упряжку километрах в пяти от поселка. Люди бежали по целине, спотыкаясь и увязая в снегу, а человек в шубе, нахохлившийся в санях, то и дело лениво тыкал копьем отстающих. – Я снижаюсь, – сказал Вадим. – Сядь перед упряжкой, – приказал Антон, – и поговори с ним. Саул, дайте сюда скорчер. И сидите в машине, это не гад, а человек. – Ладно, – сказал Саул. – Вот вам скорчер. А если он возьмет – и Вадима копьем? Вместо разговоров… Вадим сказал: – Копье я у него отберу. Постромки надо будет перерезать, а еду и одежду раздать этим беднягам. – Правильно, – сказал Антон. Глайдер рухнул в снег прямо перед упряжкой, и люди-лошади остановились как вкопанные. Вадим выскочил наружу. Люди в мешковине стояли, закрыв лица руками. Они тяжело, со всхлипом дышали. Пробегая мимо них, Вадим весело крикнул: – Всё, друзья! Сейчас пойдете домой! Он направился к саням, на ходу примериваясь, как лучше отбить копье. Человек в шубе стоял на коленях и с изумлением и страхом смотрел на него. Копье он держал наперевес. – Пойдемте, – предложил Вадим и схватился за древко. Человек в шубе сейчас же выпустил копье и выхватил откуда-то меч. Он был уже на ногах. – Ну-ну, не надо, – сказал Вадим, отбрасывая копье. Человек в шубе вдруг заорал, протяжно и жалобно. Вадим взял его за руку, держащую меч, и потянул за собой. Ему было очень неловко. Человек в шубе рванулся. Вадим ухватил его крепче. – Ну, что вы, в самом деле, все будет хорошо. Все будет в порядке, – убеждающе говорил он, разжимая потный кулак с мечом. Меч упал в снег. Вадим обнял человека в шубе за плечи и повел к глайдеру. Он бормотал какие-то ласковые слова, стараясь придать голосу местные интонации. Тут раздался предупреждающий крик Саула, и он почувствовал, что его валят с ног. Чьи-то ладони схватили его за лицо, кто-то повис на шее, несколько рук вцепились в его ноги – слабые, дрожащие руки. – Что вы, с ума посходили? – заорал Саул обиженно. – Антон, держи их! Человек в шубе снова сильно рванулся. Вадиму накинули на голову какое-то вонючее тряпье, и он ничего не видел. Он едва стоял в куче копошащихся тел, изо всех сил прижимая к себе человека в шубе. Потом он почувствовал острый удар в бок и боль. Он выпустил «языка», двинул плечами и, освободившись, сорвал с лица вонючий мешок. Он увидел барахтающихся в снегу людей и Антона, который пробирался к нему, шагая через тела. Он повернулся. Голый человек с мечом стоял перед ним по колено в снегу. – За что? – сказал Вадим. Человек ударил наотмашь, но меч в руке у него повернулся и упал на плечо Вадима плашмя. Вадим толкнул человека в грудь. Тот упал в снег и замер. Вадим поднял меч и, размахнувшись, забросил его далеко в сторону. Он чувствовал, как по бедру ползет что-то горячее и мокрое. Он огляделся. Люди в снегу лежали неподвижно, как мертвые. Человека в шубе среди них не было. – Ты жив? – крикнул Антон задыхаясь. – Вполне, – сказал Вадим. – А где «язык»? Он увидел Саула. Саул, широко шагая, шел к ним, волоча за шиворот человека в шубе. – Вздумал удрать, – объявил он. – Но каковы людишки! – Пойдемте отсюда, – сказал Антон. Они пошли к глайдеру, осторожно ступая среди неподвижных тел. Саул рывком поднял человека в шубе на ноги и повел, толкая его рукой между лопаток. – Иди, подлец! – приговаривал он. – Иди, жирная морда! Воняет от него ужасно, – сообщил он. – Год, наверное, не мылся. Когда они подошли к глайдеру, Антон взял «языка» за меховое плечо и показал на кабину. Тот отчаянно закрутил головой, так что у него свалилась шапка. Потом он сел в снег. – Цацкаться тут с тобой! – заорал Саул. Он поднял «языка» за шубу и перевалил через борт. «Язык» с шумом упал на дно кабины и затих. – Фу, – сказал Антон, – ну и работа! Он взял два мешка, стоявшие возле глайдера, и потащил их к упряжке. Он распаковал мешки, достал всю одежду и разложил на снегу. То же самое он сделал с продуктами. Люди казались мертвыми и только тихонько поджимали ноги, когда Антон проходил мимо. Вадим стоял, устало прислонившись к теплому борту машины, и смотрел на взрытый снег, на опрокинутые сани, на тела, скорчившиеся под лунным светом. Он слышал, как Антон грустно сказал: – Комиссия по контактам, где ты? Вадим потрогал бок. Кровь еще шла. Он почувствовал дурноту и слабость и забрался в кабину. Все было не так, все получилось нехорошо. Пленник лежал ничком, закрыв голову руками. Судя по всему, он ждал смерти, а может быть, и пыток. Над ним, не сводя с него глаз, сидел свирепый Саул. Подошел Антон и тоже влез в кабину. – Что же ты? – спросил он. Вадим с трудом проговорил: – Ты знаешь, Тошка, меня ранили. Я сейчас ничего не могу. Антон секунду смотрел на него. – А ну-ка, раздевайся, – потребовал он. – Эх! – с досадой крякнул Саул. Вадим стащил куртку. Его мутило, и в глазах было темно. Он увидел сосредоточенное лицо Антона и лицо Саула, сморщенное от жалости. Потом он почувствовал прохладные пальцы у себя на боку. – Ножом, – сказал Саул. Голос его доносился словно из-за стены. – Как вы все это неумело! Я бы его одной рукой взял. – Это не он, – пробормотал Вадим. – Это мечом… один голый… – Голый? – сказал Саул. – Ну, товарищи, этого даже я не понимаю. Антон что-то ответил, но тут перед глазами Вадима поплыли круги и звездочки, и он потерял сознание. VI – Смотрите, Антон, – заговорил Саул. – Антон! Он в обмороке, вы видите? – Он спит, – сказал Антон. Он внимательно осматривал рану. Рана была рубленая и довольно глубокая. Удар пришелся под ребро, и меч расслоил мышцы. Антон облегченно вздохнул. Саул глядел через его плечо, встревоженно сопя. – Плохо? – спросил он шепотом. – Нет, вздор, – сказал Антон. – Через час все будет в порядке. – Он отстранил Саула. – Только вы сядьте, пожалуйста. Саул откинулся в кресле и злобно уставился на неподвижного «языка». Антон неторопливо расстегнул мешок, вытащил банку с коллоидом и густо залил рану. Оранжевое желе сразу стало розовым, подернулось розовыми стрелочками – как пенка на молоке. Вот кровь, подумал Антон. Здоровенный парень Димка! Он посмотрел на лицо Вадима. Оно было немного бледнее обычного, но такое же спокойное и умиротворенное, как всегда, когда он спал. И дышал он, как всегда, носом – глубоко, бесшумно и просторно. Антон положил пальцы по сторонам раны и закрыл глаза. Простейшие приемы психохирургии входили в подготовку звездолетчика. Практически каждый пилот умел вскрыть и срастить живую ткань, используя психодинамический резонанс. Это требовало большого напряжения и сосредоточенности. В стационарных условиях применялись нейрогенераторы, а в поле приходилось делать это по-знахарски, и каждый раз Антон жалел знахарей. Словно сквозь сон, Антон слышал, как позади тяжело вздыхает и ворочается Саул и бормочет, всхлипывая, пленник. От пленника в кабине стоял неприятный кислый дух. Антон открыл глаза. Рана затянулась, выдавив коллоид, – теперь это был просто розовый шрам. Пожалуй, хватит, подумал Антон. Иначе не смогу вести глайдер. Он был весь мокрый. – Ну, вот и все, – сказал он, переводя дыхание. Саул приподнялся и посмотрел на рану. – Черт знает что, – проворчал он. – Как вы это делаете? Антон огляделся и вздрогнул. Снаружи к фонарю прильнули страшные лица, тощие, с ввалившимися щеками, оскаленные. В этом была какая-то древняя исконная жуть: словно мертвецы заглядывали в твой дом. У Антона мороз пошел по коже. Саул сдвинул мохнатые брови и погрозил пальцем. По спектролиту бесшумно застучали костлявые кулаки. – Домой идите! Домой! – громко сказал Саул. Антон стал одевать Вадима. – Сейчас полетим, – сказал он. – Вы их всех поубиваете. Антон покачал головой и перебрался на место водителя. Глайдер дрогнул и начал медленно подниматься. Лица за фонарем пропали. Длинная костлявая рука с обломанными ногтями скользнула по спектролиту и тоже пропала. Развернув глайдер на пеленг «Корабля», Антон дал полный ход. Он спешил – была уже полночь. – Что они в нем нашли? – пробормотал Саул. – Эсэсовец, животное, я сам видел, как он колол их пикой – подгонял. Антон промолчал. – О господи! – сказал Саул. – Сколько на нем всякой гадости. Так и ползают… – Что ползает? – Что-то вроде вшей. Надо сначала его вымыть и все продезинфицировать… Вот и еще одно дело, подумал Антон. Саул, словно угадав его мысли, добавил: – Ничего, я сам этим займусь. Только бы он не издох с непривычки. Антон вел глайдер на максимальной скорости, держась в ста метрах над землей. Маленькая яркая луна стояла почти в зените, красный серп давно зашел, а навстречу из-за белого горизонта поднималась третья луна, розовая и сплющенная. Вадим пошевелился, громко зевнул и, пробормотав: «Ты меня залечил?» – снова заснул. – Что он делает? – спросил Антон. Он так устал, что ему не хотелось оборачиваться. – Кто? – «Язык». – Лежит. Воняет. Давненько не слыхал этого запаха. Давненько, подумал Антон. Я вообще никогда не слыхал. И не хотел бы… Саул прав: зря мы ввязались в эту историю. Саул умница. Это действительно система. Культура рабовладения. Рабы и господа. Правда, я думал, что верные рабы встречаются только в плохих книжках… Верный раб – какая это гадость! Ну ладно, дело сделано, отступать поздно и глупо. По крайней мере мы все узнаем наверняка. Да и не в этом суть… Если бы даже я сразу понял, что здесь происходит, все равно я не смог бы повернуться спиной… К котловану, где машины давят людей… к загаженному поселку… Интересно, потерпит ли Мировой Совет существование планеты с рабовладельческим строем? Он вдруг ощутил всю громадность проблемы. Никогда еще не было такой альтернативы: вмешиваться или не вмешиваться в судьбу чужой планеты? Жители Леониды и Тагоры слишком далеки от людей. Психология леонидян до сих пор загадка, и никто не скажет, какой там общественный строй… А гуманоиды Тагоры хотят от природы так мало, что вообще непонятно, как они доросли до создания своей техники… Но здесь, на Сауле, совсем другое дело. Нигде больше общественные отношения не принимают такой уродливой и в то же время, по-видимому, такой необходимой формы… Родной брат человечества – очень юный, очень незрелый и очень жестокий… И вдобавок ко всему эти дурацкие машины пришельцев… Далеко впереди на голубой равнине показалась маленькая черная точка. Вот и «Корабль», подумал Антон. А возле, под снегом, мертвые. Как странно, всего день прошел, а я уже привык. Точно всю жизнь ходил среди голых мертвецов в снегу. Легко привыкает человек. Психическая аккомодация. Странно. Может быть, дело в том, что они все-таки чужие. Может быть, на Земле я сошел бы от всего этого с ума. Нет, просто я отупел… Снижая скорость, он сделал круг над «Кораблем». «Корабль» выглядел ободряюще – знакомый черный конус над голубыми холмами. И две резкие тени от него: короткая черная и длинная розоватая. Глайдер опустился перед входом. Снег смерзся вокруг «Корабля» в сплошное ледяное поле. Антон похлопал Вадима по колену. – Ну что, что? – сонно спросил Вадим. – Подъем. – А ну тебя… – Вставай, Димка. Пойдем на «Корабль». – Сейчас, – сказал Вадим и зачмокал. – Еще минуточку… – Пощекотать его? – деловито предложил Саул. Вадим сразу открыл глаза и поднялся. – Ага, это «Корабль»… Понимаю. Они вылезли на твердый скользкий снег. От морозного воздуха захватило дух. Было слышно, как Вадим застучал зубами. Саул придерживал «языка» за шиворот. Что думает сейчас этот бедняга? – подумал Антон. – Вы поднимайтесь, – сказал Саул, – а я его прямо в душевую. Они вошли в «Корабль», зарастили люк, и Антон, подталкивая Вадима, стал подниматься в кают-компанию. Вадим, постукивая зубами, дремал. Внизу страшно заорал пленник. Вадим встрепенулся. – Чего они там? – тревожно спросил он. – Мыть повели, – объяснил Антон. – Он весь в паразитах. Послышался голос Саула: – Добром иди, небось не сдохнешь… Дверь душевой хлопнула. Они вошли в кают-компанию и разом повалились в кресла. – Милый, добрый «Корабль», – сказал Вадим. – Как хорошо, как чисто… Антон лежал с закрытыми глазами. – Болит? – спросил он. – Чешется… – Значит, все хорошо… Слушай, что тебе нужно для работы? – Вычислитель, – сказал Вадим. – Половина памяти. Оба анализатора. Побольше кофе и какой-нибудь вкусной еды для «языка». Через два часа он будет сидеть здесь за столом и беседовать с тобой о смысле жизни. Снизу опять донеслись вопль, возня и шлепанье босых ног. – Куда? – взревел Саул. – На место… Дай сюда! – Здорово он его моет, – сказал Вадим с уважением. – Наверное, мыло в глаза попало… А вот интонации у Саула не те. Весь этот рев бедняга «язык» воспринимает как умоляющий лепет. Тон приказа вот. – Вадим, вытянув шею, жалобно и нестерпимо завизжал. – Котенку наступили на голову, – сказал Антон. – Вот-вот! – Ну ладно, рубку ты займешь… Я все принесу. Вадим внимательно поглядел на него. – А ведь ты, милый, выжат, как лимон, – сказал он. – Есть немножко… Рана у тебя не очень серьезная, но я измотался. Знаешь, как это изматывает? – Ложись спать, я справлюсь один. А Саул все принесет. – Ладно, – сказал Антон. – Это моя забота. Иди. – Он махнул рукой. – Готовься. Вадим поднялся. – Советую все-таки поспать. – Он пошел в рубку и вдруг остановился. – А взяли они одежду? Сначала Антон не понял, а потом сказал: – Честно говоря, не знаю… Не помню. Но они нами очень недовольны. – Ох, и каша, ну и каша! – сказал Вадим. – Ничего не понимаю. За что он меня ткнул мечом? Он покачал головой и пошел в рубку. Антон сейчас же задремал. Ему приснилось, что он пошел на кухню, сварил очень много кофе, принес кофейник и консервы в рубку, а Вадим был занят и огрызнулся, и тогда он пошел в свою каюту, сел за стол, чтобы подобрать программу обратного перелета, но ему очень хотелось спать и все время попадались старые программы его прежних рейсов. Потом его разбудил Саул. – Вот, – сказал Саул. Перед Антоном стоял стройный светлолицый парень в трусах и тетраканэтиленовой куртке, черноглазый и испуганный. – Хорош? – спросил Саул насмешливо. Антон засмеялся. – Красивая раса, – сказал он. – Здравствуй, младший брат. Младший брат смотрел на него круглыми от страха глазами. Ну до чего славный парнишка, подумал Антон. – А вот это было у него под шубой, – сказал Саул и положил на стол твердый пакет. Пленник сделал движение к пакету. – Н-но, – грозно сказал Саул. – Опять? Я тебя! Пленник съежился. По-видимому, интонации Саула он уже усвоил хорошо. Антон взял пакет, осмотрел его и вскрыл. В конверте из отлично обработанной кожи лежали замысловато сложенный лист бумаги, какой-то чертеж и несколько кусков окровавленного тампопластыря. – Понимаете? – сказал Саул. – Это они ободрали с раненых. Антон вспомнил изуродованных людей в шеренге и стиснул зубы. – Это, наверное, донесение, – сказал он, помолчав. – О нашем появлении. Вадим! – позвал он. Пленник вдруг заговорил. Он говорил быстро, ударяя себя ладонями по груди, на лице его были ужас и отчаяние, и это странно не вязалось с резкими и даже как будто насмешливыми интонациями его голоса. В зал спустился Вадим и остановился позади пленника, прислушиваясь. Пленник замолчал и закрыл лицо руками. – Посмотри-ка, Вадим, – сказал Антон, протягивая листок. – О! – сказал Вадим. – Письмо! Это же просто прелесть! Вдвое меньше работы! Он взял пленника за рукав и повел в рубку, на ходу рассматривая листок. Пленник покорно плелся за ним. Саул внимательно изучал чертеж. – Я не специалист, – сказал он, – но, по-моему, это точное изображение внутренности того танка. Помните, в котловане? Он перебросил чертеж Антону. Чертеж был сделан синей краской, очень аккуратно, но на бумаге было много следов грязных пальцев. Это был план кабины-шумовки – по-видимому, очень точный план. Некоторые отверстия были отмечены грубо намалеванными крестиками, некоторые просто зачеркнуты. Антон зевнул и потер глаза. Ну вот, вяло подумал он. Отличные чертежи делают рабовладельцы. – Слушайте, капитан, – сказал Саул, – идите спать. Все равно, пока наш лингвист не кончит, вы никому здесь не нужны. – Вы думаете? – Уверен. Голос Вадима из рубки потребовал: – Кофе и банку варенья. – Сейчас! – крикнул Саул. – Идите, идите, Антон, – сказал он. – Никуда я не пойду, – сказал Антон. – Я – здесь. Он закрыл глаза и перестал сопротивляться. Он спал неспокойно, часто просыпался и открывал глаза. Он видел, как на цыпочках проходил Саул – в одной руке у него была пустая банка, в другой кофейник. В следующий раз Саул прошел в рубку с заставленным подносом, и в кают-компании пахло томатом. Потом Саул очутился за столом. Он задумчиво сосал пустую трубку и внимательно разглядывал Антона. Сверху из рубки доносились монотонные голоса. «Су-у… Му-у… Бу-у…» – говорил Вадим, и механический голос повторял: «Су-у… Му-у… Бу-у… Работать – ка-ро-су-у… Рабочий – каро-бу-у… Стать рабочим – карому-у…» Сон наплывал и уплывал снова. Голос Вадима непонятно вещал: «Блистающий… великий и могучий утес… идай-хикари… тика-удо…», и визгливый голос пленника поправлял: «Тико-о… удо-о…» Вадим кричал: «Саул! Кофе!» – «Третий кофейник!» – недовольно бормотал Саул. Потом Антон проснулся и почувствовал, что больше не хочет спать. Саула в зале не было. Изрядно осипший голос Вадима старательно выговаривал наверху: «Соринака-бу… торунака-бу… сапонури-су…» Пленник что-то басовито ворковал в ответ. Антон взглянул на часы. Было три часа утра местного времени. Ай да структуральнейший, подумал Антон с уважением. Его вдруг охватило нетерпение. Надо было кончать. – Димка! – крикнул он. – Как дела? – Проснулся? – сипло отозвался Вадим. – Мы тебя ждем. Сейчас спускаемся. Из каюты высунулась голова Саула. – Уже? – осведомился он. Из приоткрытой двери валил дым. – Входите, Саул, – сказал Антон. – Сейчас начнем. Саул сел в кресло и бросил на стол чертеж. Из рубки спустился пленник, его покачивало. Щеки у него были вымазаны вареньем. Не обращая ни на кого внимания, он остановился и стал смотреть вверх с выражением собачьей почтительности в глазах. Сверху уже спускался Вадим, держа в обнимку большой блестящий ящик – приставку-анализатор. Он подошел к столу, поставил анализатор и рухнул в кресло. На лице у него было ликование. – Я гений! – сообщил он сипло. – Я ум-ни-ца! Великий и могучий утес! Хикари-тико-удо! При этих словах пленник перестал облизывать пальцы и сложил почтительно руки перед грудью. – А? – вскричал Вадим, простирая к нему руку. Потом он заявил: Есть на всякий, есть на случай В «Корабле» специалист — Ваш великий и могучий Структуральнейший лингвист. Антон с удовольствием посмотрел на него. На висках у Вадима торчали желтые рожки мнемокристаллов. У пленника тоже торчали желтые рожки мнемокристаллов. Было в них обоих что-то от добродушных молодых бесов. Впрочем, пленник был больше похож на теленка. Саул тоже улыбался, посасывая трубку. – Предупреждаю, – заявил Вадим, – абстрактных вопросов ему задавать не надо. Дубина редкостная. Образование – два класса. – Он встал и роздал Антону и Саулу по паре мнемокристаллов. – Мыслит он исключительно конкретно. – Он повернулся к пленнику. – Ринга хоси-му? «Хочешь варенья?» – понял Антон. «Язык» заискивающе улыбнулся и опять сложил руки перед грудью. – Вот видите? – сказал Вадим. – Он опять хочет варенья. Но он подождет. Давайте приступать. Антон замялся. Он вдруг обнаружил, что не имеет ни малейшего понятия о том, как это делается. Вадим и Саул выжидательно смотрели на него. Пленник тоскливо переступал с ноги на ногу. – Как вас зовут? – спросил Антон очень мягко. Ему не нравилось, что пленник до сих пор чувствует себя неуверенно и, несомненно, испытывает страх. Пленник посмотрел на него с недоумением. – Хайра, – ответил он и перестал переминаться. «Из рода холмов», – понял Антон. – Очень приятно, – сказал он. – Меня зовут Антон. Недоумение на физиономии Хайры возросло. – Скажите, пожалуйста, Хайра, кем вы работаете? – Я не работаю. Я воин. – Видите ли, – сказал Антон, – вы, наверное, оскорблены насилием, которое мы были вынуждены применить по отношению к вам. Но вы не должны обижаться. Право, у нас не было иного выхода. Пленник упер руку в бок, отвесил нижнюю губу и стал смотреть мимо Антона. Саул гулко кашлянул и принялся барабанить пальцами по столу. – Вы не должны бояться, – продолжал Антон. – Мы не сделаем вам ничего дурного. На лице пленника явственно проступила надменность. Он осмотрелся, отошел на два шага в сторону и сел на пол боком к Антону, скрестив ноги. Осваивается, подумал Антон. Это хорошо. Вадим, развалившись в кресле, взирал на все это с удовлетворением. Саул перестал барабанить пальцами и начал постукивать по столу трубкой. – Мы только хотим задать вам несколько вопросов, – с подъемом продолжал Антон, – потому что нам необходимо знать, что здесь происходит. – Варенья, – неприятным голосом произнес Хайра. – И быстро. Вадим захохотал от удовольствия. – Such a little pig! [1] – сказал он. Антон покраснел и оглянулся на Саула. Саул медленно поднимался. Лицо у него было неподвижное и скучающее. – Почему не несут варенья? – осведомился Хайра в пространство. – И пусть все молчат, пока я буду спрашивать. И пусть принесут варенья и одеяла, потому что мне жестко сидеть. 1 Каков поросенок! ( Англ .) Воцарилось молчание. Вадим перестал улыбаться и с сомнением посмотрел на анализатор. – Do you think, – растерянно спросил Антон, – we should better bring him some jam? [2] Саул, не отвечая, медленно приблизился к пленнику. Пленник сидел с каменным лицом. Саул повернулся к Антону. – You have taken a wrong way, boys [3] , – проговорил он. – It won’t pay with SS-men [4] . – Его рука мягко опустилась на шею Хайры. На лице Хайры мелькнуло беспокойство. – He is a pitekantropos, that’s what he is, – нежно сказал Саул. – He mistakes your soft handling for a kind of weakness [5] . 2 Как вы думаете, может быть, действительно принести ему варенья? ( Англ .) 3 Вы избрали неправильный путь, мальчики ( англ .). 4 С эсэсовцами это не годится ( англ .). 5 Это же питекантроп. Мягкое обращение он принимает за слабость ( англ .). – Саул, Саул! – сказал Антон встревоженно. – Speak but English [6] , – быстро предупредил Саул. – Где варенье? – неуверенно спросил пленник. Саул мощным рывком поднял его на ноги. На каменном лице Хайры проступило смятение. Саул медленно пошел вокруг него, оглядывая его с головы до ног. Ну и зрелище, подумал Антон с невольным страхом и отвращением. У Саула был очень непривлекательный вид. Зато Хайра снова сложил на груди руки и заискивающе улыбался. Саул неторопливо вернулся к своему креслу и сел. Хайра смотрел теперь только на него. В кают-компании стояла мертвая тишина. 6 Говорите только по-английски ( англ .). Саул стал набивать трубку, время от времени поглядывая на Хайру исподлобья. – Now I interrogate [7] , – сказал он. – And you don’t interfere. If you choose to talk to me, speak English [8] . – Agreed [9] , – сказал Вадим и что-то переключил в анализаторе. Антон кивнул. – What did you do to that box? [10] – подозрительно спросил Саул. – Took measures, – ответил Вадим. – We don’t need him to learn English as well, do we? [11] 7 Я сейчас буду вести допрос ( англ .). 8 А вы не мешайте. Если захотите что-нибудь сказать мне, говорите по-английски ( англ .). 9 Ясно ( англ .). 10 Что вы сделали с этим ящиком? ( Англ .) 11 Принял меры. Ведь нам не нужно, чтобы он научился заодно и английскому? ( Англ .) – О’кей, – сказал Саул. Он раскурил трубку. Хайра с ужасом смотрел на него, отклоняясь от клубов дыма. – Имя? – хмуро спросил Саул. Пленник вздрогнул и согнулся. – Хайра. – Должность? – Носитель копья. Стражник. – Кто начальник? – Кадайра. («Из рода вихрей», – понял Антон.) – Должность начальника? – Носитель отличного меча. Начальник охраны. – Сколько стражников в лагере? – Два десятка. – Сколько людей в хижинах? – В хижинах нет людей. Антон и Вадим переглянулись. Саул бесстрастно продолжал: – Кто живет в хижинах? – Преступники. – А преступники не люди? На лице Хайры изобразилось искреннее недоумение. Вместо ответа он нерешительно улыбнулся. – Ладно. Сколько преступников в лагере? – Очень много. Никто не считает. – Кто прислал сюда преступников? Пленник говорил долго и вдохновенно, но Антон услышал только: – Их прислал Великий и могучий Утес, сверкающий бой, с ногой на небе, живущий, пока не исчезнут машины. – Ого, – сказал Саул, – они знают слово «машины»… – Нет, – отозвался Вадим, – это я знаю слово «машины». Имеются в виду машины в котловане и на шоссе. А Великий и так далее – это, вероятно, местный царь. Пленник слушал этот диалог с выражением тупого отчаяния. – Ну ладно, – сказал Саул. – Продолжим. В чем вина преступников? Пленный оживился и снова принялся говорить долго и много, и снова Антон понял далеко не все. – Есть преступники, желавшие сменить Утес… Есть преступники, бравшие чужие вещи… Есть преступники, убивавшие людей… Есть преступники, желавшие странного… – Понятно. Кто прислал сюда стражников? – Великий и могучий Утес с ногой на земле. – Зачем? Пленник молчал. – Я спрашиваю, что здесь делает стража? Пленник молчал. Он даже закрыл глаза. Саул свирепо засопел. – Так! Что здесь делают преступники? Пленник, не открывая глаз, замотал головой. – Говори! – рявкнул Саул так, что Антон вздрогнул. Комиссия по контактам, горестно подумал он, где ты? Пленник жалобно застонал. – Меня убьют, если расскажу. – Тебя убьют, если ты не расскажешь, – пообещал Саул. Он достал из кармана перочинный нож и раскрыл его. Пленник затрепетал. – Саул! – сказал Антон. – Stop it [12] . Саул стал чистить ножом трубку. – Stop what? [13] – осведомился он. – Преступники заставляют машины двигаться, – едва слышно произнес Хайра. – Стражники смотрят. – На что смотрят? – Как машины двигаются. Саул взял чертеж и сунул пленнику под нос. 12 Прекратите ( англ .). 13 Что прекратить? ( Англ .) – Рассказывай все, – сказал он. Хайра рассказывал долго и сбивчиво, Саул подгонял и подправлял его. Дело, по-видимому, сводилось к тому, что местные власти пытались овладеть способом управления машинами. Методы при этом использовались чисто варварские. Преступников заставляли тыкать пальцами в отверстия, кнопки, клавиши, запускать руки в двигатели и смотрели, что при этом происходит. Чаще всего не происходило ничего. Часто машины взрывались. Реже они начинали двигаться, давя и калеча всех вокруг. И совсем редко удавалось заставить машины двигаться упорядоченно. В процессе работы стражники садились подальше от испытываемой машины, а преступники бегали от них к машине и обратно, сообщая, в какую дыру или в какую кнопку будет сунут палец. Все это тщательно заносилось на чертежи. – Кто делает чертежи? – Не знаю. – Верю. Кто привозит чертежи? – Большие начальники на птицах. – Имеются в виду наши знакомые птички, – пояснил Вадим. – Наверное, здесь их приручают. – Кому нужны машины? – Великому и могучему Утесу, сверкающему бою, с ногой на небе, живущему, пока не исчезнут машины. – Что он делает с машинами? – Кто? – Утес. На лице пленника изобразилось смятение. – Это же должность, Саул, – сказал Вадим. – Говорите полностью. – Хорошо. Что делает с машинами Великий и могучий Утес, с ногой на небе… или на земле?.. Тьфу, черт, не помню… живущий, пока… это… – Пока не исчезнут машины, – подсказал Вадим. – Бессмыслица какая-то, – сказал сердито Саул. – При чем здесь машины? – Это титулование, – пояснил Вадим. – Символ вечности. – Слушайте, Вадим. Спросите его, что он делает с машинами. – Кто? – Да Утес же, черт бы его побрал! – Говорите просто, – сказал Вадим. – Великий и могучий Утес. Саул отдулся и положил трубку на стол. – Итак, что делает с машинами Великий и могучий Утес? – Никто не знает, что делает Великий и могучий Утес, – с достоинством сказал пленник. Антон не выдержал и засмеялся. Вадим хохотал, держась за подлокотники. Пленник глядел на них со страхом. – Откуда привозят чертежи? – Из-за гор. – Что за горами? – Мир. – Сколько в мире людей? – Очень много. Сосчитать невозможно. – Кто привозит машины? – Преступники. – Откуда? – С твердой дороги. Там очень много машин. – Пленник подумал и добавил: – Сосчитать нельзя. – Кто делает машины? Хайра удивленно улыбнулся. – Машины никто не делает. Машины есть. – Откуда они взялись? Хайра произнес речь. Он тер лицо, гладил себя по бокам и поглядывал на потолок. Он закатывал глаза и временами даже принимался петь. Получалось приблизительно следующее: «Давным-давно, когда еще никто не родился, с красной луны упали большие ящики. В ящиках была вода. Жирная и липкая, как варенье. И она была темно-красная, как варенье. Сначала вода сделала город. Потом она сделала в земле две дыры и наполнила эти дыры дымом смерти. Потом вода стала твердой дорогой между дырами, а из дыма родились машины. С тех пор один дым рождает машины, другой дым глотает машины, и так всегда будет». – Ну, это мы и без тебя знаем, – сказал Саул. – А если преступники не захотят двигать машины? – Их убивают. – Кто? – Стражники. – И ты убивал? – Я убил троих, – гордо сказал Хайра. Антон закрыл глаза. Мальчишка, подумал он. Славный, симпатичный мальчишка. И он говорит об этом с гордостью… – Как же ты их убивал? – спросил Саул. – Одного я убил мечом. Я доказывал начальнику, что могу разрубить тело одним ударом. Теперь он знает, что я это могу. Другого я убил кулаком. А третьего я приказал сбросить мне на копье. – Кому приказал? – Другим преступникам. Некоторое время Саул молчал. – Скучно, – сказал пленник. – Служба гордая, но скучная. Нет женщины. Нет умных бесед. Скучно, – повторил он и вздохнул. – Почему преступники не бегут? – Они бегут. Пусть. На равнине снег и птицы. В горах стража. Умные не бегут. Все хотят жить. – Почему у некоторых золотые ногти? Пленник сказал шепотом: – Это были люди большого богатства. Но они хотели странного, а некоторые даже пытались сменить Утес. Они отвратительны, как падаль, – сказал он громко. – Великий и могучий Утес, сверкающий бой присылает их сюда со всеми родными. Кроме женщин, – добавил он с сожалением. – Вы знаете, – сказал Саул, – я испытываю огромное желание повесить сначала его, а потом всех остальных носителей мечей и копий на этой равнине. Но это, к сожалению, бесполезно. – Он снова набил трубку. – У меня больше нет вопросов. Спрашивайте вы, если хотите. – Нас нельзя вешать, – быстро сказал побледневший Хайра. – Великий и могучий Утес с ногой на небе жестоко накажет вас. – Плевать я хотел на твоего Великого и могучего, – сказал Саул, раскуривая трубку. Пальцы его дрожали. – Будете еще спрашивать или нет? Антон помотал головой. Никогда в жизни он не испытывал такого отвращения. Вадим подошел к Хайре и сорвал с его висков мнемокристаллы. – Что будем делать? – спросил он. – Таков человек, – задумчиво проговорил Саул. – На пути к вам он должен пройти через все это и многое другое. Как долго он еще остается скотом, после того как поднимается на задние лапы и берет в руки орудия труда. Этих еще можно извинить, они понятия не имеют о свободе, равенстве и братстве. Впрочем, это им еще предстоит. Они еще будут спасать цивилизацию газовыми камерами. Им еще предстоит стать мещанами и поставить свой мир на край гибели. И все-таки я доволен. В мире этом царит средневековье, это совершенно очевидно. Все это титулование, пышные разглагольствования, золоченые ногти, невежество… Но уже теперь здесь есть люди, которые желают странного. Как это прекрасно – человек, который желает странного! И этого человека, конечно, боятся. Этому человеку тоже предстоит долгий путь. Его будут жечь на кострах, распинать, сажать за решетку, потом за колючую проволоку… Да. – Он помолчал. – А какова затея! – воскликнул он. – Овладеть машинами, не имея никакого понятия о машинах! Представляете? Какой это был дерзкий ум! Сейчас-то его, конечно, посадили бы в лагерь. Сейчас это все рутина, что-то вроде обряда в честь могучих предков… Сейчас, наверное, никто и не знает и знать не хочет, для чего все это нужно. Разве что как повод для создания лагеря смерти. А когда-то это была идея… Он замолчал и стал усиленно сипеть трубкой. Антон сказал: – Ну, зачем же так мрачно, Саул? Им вовсе не обязательно проходить через газовые камеры и прочее. Ведь мы уже здесь. – Мы! – Саул усмехнулся. – Что мы можем сделать? Вот нас здесь трое, и все мы хотим творить добро активно. И что же мы можем? Да, конечно, мы можем пойти к Великому Утесу этакими парламентерами разума и попросить его, чтобы он отказался от рабовладения и дал народу свободу. Нас возьмут за штаны и бросят в котлован. Можно напялить белые хламиды – и прямо в народ. Вы Антон, будете Христос, Вадим будет апостолом Павлом, а я, конечно, Фомой. И мы станем проповедовать социализм и даже, может быть, сотворим несколько чудес. Что-нибудь вроде нуль-транспортировки. Местные фарисеи посадят нас на кол, а люди, которых мы хотели спасти, будут с гиком кидать в нас калом… – Он поднялся и прошелся вокруг стола. – Правда, у нас есть скорчер. Мы можем, например, перебить стражу, построить голых в колонну и прорваться через горы, сжечь сюзеренов и вассалов вместе с их замками и пышными титулами, и тогда города фарисеев превратятся в головешки, а нас поднимут на копья или, скорее всего, зарежут из-за угла, а в стране воцарится хаос, из которого вынырнут какие-нибудь саддукеи. Вот что мы можем. Он сел. Антон и Вадим улыбались. – Нас не трое, – сказал Антон. – Нас, дорогой Саул, двадцать миллиардов. Наверное, раз в двадцать больше, чем на этой планете. – Ну и что? – сказал Саул. – Вы понимаете, что вы хотите сделать? Вы хотите нарушить законы общественного развития! Хотите изменить естественный ход истории! А знаете вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству. – Никто не собирается ломать хребты, – возразил Вадим. – Были времена, когда целые племена и государства по ходу истории перескакивали прямо из феодализма в социализм. И никакие хребты не ломались. Вы что, боитесь войны? Войны не будет. Два миллиона добровольцев, красивый, благоустроенный город, ворота настежь, просим! Вот вам врачи, вот вам учителя, вот вам инженеры, ученые, артисты… Хотите, как у нас? Конечно! И мы этого хотим! Кучка вонючих феодалов против коммунистической колонии – тьфу! Конечно, это случится не сразу. Придется поработать, лет пять потребуется… – Пять! – сказал Саул, поднимая руки к потолку. – А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне просветители! Народники-передвижники! Это же планета, понимаете? Не племя, не народ, даже не страна – планета! Целая планета невежества, трясина! Артисты! Ученые! А что вы будете делать, когда придется стрелять? А вам придется стрелять, Вадим, когда вашу подругу-учительницу распнут грязные монахи… И вам придется стрелять, Антон, когда вашего друга-врача забьют насмерть палками молодчики в ржавых касках! И тогда вы озвереете и из колонистов превратитесь в колонизаторов… – Пессимизм, – сказал Вадим, – есть мрачное мироощущение, при котором человек во всем склонен видеть дурное, неприятное. Саул несколько секунд дико глядел на него. – Вы не шутите, – сказал он наконец. – Это не шутки. Коммунизм – это прежде всего идея! И идея не простая. Ее выстрадали кровью! Ее не преподашь за пять лет на наглядных примерах. Вы обрушите изобилие на потомственного раба, на природного эгоиста. И знаете, что у вас получится? Либо ваша колония превратится в няньку при разжиревших бездельниках, у которых не будет ни малейшего стимула к деятельности, либо здесь найдется энергичный мерзавец, который с помощью ваших же глайдеров, скорчеров и всяких других средств вышибет вас вон с этой планеты, а все изобилие подгребет себе под седалище, и история все-таки двинется своим естественным путем. Саул рывком откинул крышку мусоропровода и принялся яростно выбивать туда свою трубку. – Нет, голубчики. Коммунизм надо выстрадать. За коммунизм надо драться вот с ним, – он ткнул трубкой в сторону Хайры, – с обыкновенным простаком-парнем. Драться, когда он с копьем, драться, когда он с мушкетом, драться, когда он со «шмайссером» и в каске с рожками. И это еще не все. Вот когда он бросит «шмайссер», упадет брюхом в грязь и будет ползать перед вами – вот когда начнется настоящая борьба! Не за кусок хлеба, а за коммунизм! Вы его из этой грязи поднимете, отмоете его… Саул замолчал и откинулся в кресле. Вадим задумчиво чесал затылок. Антон сказал: – Вам виднее, Саул, вы историк. Конечно, все это будет очень трудно. Вадим тут нес, как всегда, легкомысленную чушь. Мы вдвоем с Вадимом или втроем с вами никогда не решим эту задачу – даже теоретически. Но мы все знаем одно: не было еще такого случая, чтобы человечество поставило перед собой задачу и не смогло ее решить. Саул что-то неразборчиво проворчал. – Как это будет делаться конкретно… – Антон пожал плечами. – Что ж, если придется стрелять, вспомним, как это делалось, и будем стрелять. Только, по-моему, обойдется без стрельбы. Пригласим, например, этих желающих странного на Землю. Начнем с них. Они, наверное, захотят уехать отсюда… Саул быстро вскинул и снова опустил глаза. – Нет, – сказал он. – Только не так. Настоящий человек уехать не захочет. А ненастоящий… – Он снова поднял глаза и посмотрел прямо в лицо Антону. – А ненастоящему на Земле делать нечего. Кому он нужен, дезертир в коммунизме? Почему-то все замолчали. И почему-то Антону стало нестерпимо жалко Саула и страшно за него. У Саула, несомненно, была беда. И очень непростая беда, такая же, наверное, необычная, как он сам, как его слова и поступки. Вадим с деланным оживлением вскричал: – А вот, кстати… Мы же забыли! За что меня пырнули мечом эти угнетенные? Надо выяснить! Он подбежал к Хайре, у которого ноги подламывались от усталости и плохих предчувствий, и снова прикрепил к его вискам рожки мнемокристаллов. – Слушай-ка, питекантроп, – сказал он. – Почему преступники, которые везли тебя, напали на нас? Они что, тебя очень любят? Хайра ответил: – По велению Великого и могучего Утеса, сверкающего боя, с ногой на небе, живущего, пока не исчезнут машины, преступники заточаются здесь до тех пор, пока не исчезнут машины… – То есть навсегда, – пояснил Вадим. – …но если преступник сделает, чтобы машина двигалась, он получает милость и возвращается за горы. Те, которые везли меня, шли домой. Они были почти уже люди. На заставе я должен был отпустить их и пересесть на птиц. Но они не сумели сохранить меня, хотя и хотели, потому что хотели жить. А теперь их заколют. – Он нервно зевнул и добавил: – Если солнце уже взошло, то их уже закололи. Антон вскочил, опрокинув кресло. – О господи! – сказал Саул и выронил трубку. VII Носителя копья из рода холмов посадили между Саулом и Антоном. Он снова был закутан в свою шубу, от которой теперь пахло дезинсекталем, и сидел смирно, беспокойно шевеля коротким носом: принюхивался. Было пять часов утра, занималась бледная ледяная заря. И было очень холодно. Вадим молча вел глайдер на максимальной скорости и думал только одно: «Успеем или не успеем?» Хоть бы эти бедняги не решились сразу возвращаться в поселок. Но он понимал, что больше им деваться некуда. Это был их единственный шанс на спасение – попытаться смягчить начальника стражи рассказом о том, как они геройски защищали его посланника. Эта грубая скотина прикончит их сразу же, с горечью подумал Вадим. Если мы не успеем. Он представил себе, как они поставят Хайру перед толстым носителем отличного меча, и он, Вадим, скажет: «Кайра-мэ сорината-му каро-сика!» – «Вот ваш человек!» – и визгливо-жалобно завопит: «Татимата-нэ кори-су!» – «Не сметь убивать этих свободных!» Он все время твердил в уме эти фразы, и в конце концов они потеряли для него всякий смысл. Все это не так просто. Может быть, придется вести длинный разговор. А вряд ли носитель меча согласится добровольно прикрепить к своей немытой начальственной голове мнемокристаллы. Вадим покосился на блестящий ящик анализатора. Придется его скрутить. Не зря же я тащил эти двадцать четыре килограмма от кают-компании до глайдера. Антон спросил: – А что было в послании? Вадим достал из кармана смятый листок и, не оборачиваясь, протянул через плечо. – Я немного подредактировал, – сказал он. – Перевод карандашом между строчек. Антон взял листок и стал читать вполголоса: – «Лучезарному колесу в золотых мехах, носителю грозной стрелы, слуге под самым седалищем Великого и могучего Утеса, сверкающего боя, с ногой на небе, живущего, пока не исчезнут машины, к ступне повергает это донесение ничтожный стражник из рода вихрей, носитель отличного меча. Доношу первое: большая машина „воин-купол“ пришла в движение от пальца в отверстии пятом и от пальца в отверстии сорок седьмом, и движение было неодолимое, быстрое и прямое. Доношу второе: явились на небывалой машине трое, не знающие речи, не носящие оружия, не понимающие установления и желающие странного. Не зная их сущности, пребываю в ожидании высоких приказаний. Доношу третье: уголь кончается, а топить мертвецами по вашему милостивому слову мы за невежеством и недоумием не умеем. При сем прилагаю: первое – чертеж большой машины „воин-купол“ и второе – образцы материи, приклеенные неизвестными людьми к ранам преступников». Да, здесь ничего нового, – сказал Антон. – Феодализм чистейшей воды, – произнес Саул. – Не особенно церемоньтесь с ними, не то как раз сядете на копья. Да, церемониться неохота, подумал Вадим. И, конечно, не из-за копий. Пленник вдруг заерзал на месте и грубым басом заискивающе попросил: – Ринга… – Сэнту! – визгливо крикнул Вадим. Пленник замер. – Опять варенья просит, – сказал Вадим. – Потерпит, – сказал Саул. – «Жрать и пить, морду бить…» – Ничего, – сказал Вадим. – Он у нас еще захочет странного. – Вадим, – попросил Антон, – дай-ка пару кристаллов. Я хочу поговорить с ним. – В кармашке справа, – сказал Вадим, не оборачиваясь. – Слушай, Хайра, – сказал Антон. – Если мы тебя вернем в поселок, отпустит твой начальник освобожденных, которые защищали тебя? – Да, – быстро сказал Хайра. – А вы меня вернете в поселок? – Конечно, вернем, – сказал Антон. – Не убивать же тебя. Вадим посмотрел через плечо. Хайра приосанился. – Начальник строг, – произнес он. – Начальник, может быть, не отпустит их и пошлет обратно в котлован. Но вы можете надеяться на милость. Возможно, он даже отпустит вас, если вы дадите ему ценные подарки. У вас есть ценные подарки? – Есть, – рассеянно сказал Антон. – У нас все есть. – Что он говорит? – проворчал Саул. – Вадим, где мои кристаллы? А, вот они… – Может быть, действительно придется выкупить их, – проговорил Антон задумчиво. – Не устраивать же драку… Мне этого совсем не хочется. Хайра заговорил снова, и голос его был тверд и визглив. – А мне вы дадите вот эту куртку. – Он ткнул пальцем в куртку Саула. – И этот ящик. – Он показал на анализатор. – И все варенье. Все равно у вас все отберут перед тем, как отправить в хижины. Вы правильно решили – не устраивать драку. Наши копья остры и зазубрены, и при обратном движении они извлекают из врага внутренности. И еще я возьму вот эту обувь. И вот эту тоже. Ибо все между землей и небом принадлежит Великому и могучему… И это я тоже возьму. Хайра замолчал озабоченно. Вадим, развлекаясь от души, оглянулся. Антон сосредоточенно смотрел в окно – видимо, он не слушал. Хайра сидел на полу, скрестив ноги, и осматривал его ботинки. Саул смотрел на Хайру, придерживая у виска один из кристаллов. На лице его было бешенство. Поймав взгляд Вадима, он нехорошо улыбнулся. Хайра наставительно сказал: – Когда вас будут раздевать, не забудьте сказать, что это, – он показал пальцем, – это и это мое. Я первый. – Молчать, – тихо сказал Саул. – Молчи сам, – с достоинством сказал Хайра. – Или мы забьем тебя насмерть палками. – Саул, – сказал Антон. – Перестаньте. Что вы как ребенок… – Да, он не умен, – сказал Хайра. – Но куртка его хороша. А ведь он действительно уверен, что мы в его власти, подумал Вадим. Он уже видит это – как нас раздевают и сталкивают в котлован, и мы спим на земляном полу, покрытом нечистотами, и всегда молчим, а он гонит нас босых по снегу, колет копьем, бьет по лицу, чтобы не отставали. А вокруг люди, которые думают только о себе, которые мечтают только о том, чтобы попасть пальцем именно в ту дырку, которая приведет машину в движение, и тогда их, радостных и ликующих, запрягут в сани и погонят по снегу навстречу свободе, босиком, через заснеженные холмы, под седалище Великого и могучего… У Вадима круги пошли перед глазами от боли – так крепко он закусил губу. Я бы им устроил праздничек, подумал он с ненавистью. Это было странное чувство – ненависть. От него холодело внутри и напрягались все мускулы. Он никогда раньше не испытывал ненависти к людям. Он услыхал, как Саул страшно сопит у него за спиной. Хайра мурлыкал песенку. Внизу показался грязный котлован. На дне его в беспорядке сгрудились машины, нелепые и дикие орудия унижения и смерти. Эх вы, пришельцы, подумал Вадим. Впрочем, что с вас взять! Вы ведь даже не гуманоиды. Вода с неба… Варенье… Он снизился и, тормозя, пошел вдоль улицы прямо к домику охраны. Хайра, узнав родные места, разразился радостными воплями, которые не брал даже мощный анализатор. Перед домиком было полно народу. В зеленоватом свете зари мерцал снег. На снегу, сбившись в кучку, жалкие, голые, стояли, опустив головы, два десятка бывших освобожденных. Вокруг них, опираясь на копья, расставив ноги, стояли стражники в шубах. На крыльце возвышался носитель отличного меча. Отличный меч он держал перед собой и, повернув оттопыренное ухо к мечу, водил по острию большим пальцем. Потом он заметил снижающийся глайдер и замер, раскрыв черную пасть. Вадим посадил глайдер прямо перед крыльцом. Он распахнул фонарь и крикнул: – Кайра-мэ сорината-му! Татимата-нэ кори-су! Он выбрался из-за руля, сгреб носителя копья из рода холмов в охапку и поставил его на ступеньки крыльца. Начальник опустил меч и с отчетливым хрустом захлопнул рот. Хайра согнулся и мелкими шажками проворно подбежал к нему. – Почему ты еще не убит? – изумленно спросил начальник. Хайра, сложив руки перед грудью, быстро и басовито заворковал: – Случилось, что должно было случиться! Я рассказал им о величии и мощи Великого и могучего Утеса, сверкающего боя, с одной ногой на небе, живущего, пока не исчезнут машины, и они в страхе пустили воду. Они накормили меня вкусной пищей и говорили со мной, как покорные. И они явились сюда, чтобы склониться перед тобой. Копейщики почтительно сплотились у крыльца. Только два десятка голых стояли на месте, покорно ожидая своей участи. Начальник важно и медлительно вложил меч в ножны. Он больше не смотрел на глайдер. Он принялся равнодушно и неторопливо расспрашивать Хайру. – Где они живут? – У них большой дом на равнине. Очень теплый. – Где они взяли эту машину? – Не знаю. Наверное, на дороге. – Ты должен был сказать им, что все небо и вся земля принадлежат Великому и могучему Утесу. – Я сказал им. Но их обувь, и одна куртка, и блестящий ящик принадлежат мне. Не забудь этого потом, светлый и сильный. – Ты дурак, – сказал начальник презрительно. – Все принадлежит Великому и могучему Утесу. А ты получишь то, что тебе достанется. Где послание? – Они отобрали, – разочарованно сказал Хайра. – Ты дурак еще раз. Это будет стоить тебе кожи. Хайра увял. Начальник посмотрел куда-то в пространство между Вадимом и Антоном и произнес: – Пусть они покажут свою обувь. Саул зарычал и полез к борту. – Тихо, тихо, – сказал Антон. Начальник меланхолически высморкался на крыльцо. – А какую еду ел ты? – спросил он. – Варенье. Это не совсем варенье, но оно сладкое и радует язык. Начальник слегка оживился. – А у них много этого варенья? – Очень много! – с энтузиазмом вскричал Хайра. – Но не приказывай бить меня. – Я решил, – сказал начальник. – Пусть они отправляются домой и принесут к моим ногам все варенье. И всю другую еду. У них нет угля? Хайра вопросительно посмотрел на Антона. Антон резко сказал: – Потребуй у него свободы этим преступникам! – Что он говорит? – спросил начальник. – Он просит, чтобы ты не убивал этих преступников. – А как ты понимаешь его речь? Хайра указал обеими руками на рожки мнемокристаллов у себя на висках. – Если приставить это к голове, то ты слышишь чужую речь, а понимаешь ее как свою. – Дай сюда, – потребовал начальник. – Это тоже принадлежит Великому и могучему Утесу. Он отобрал у Хайры мнемокристаллы и после нескольких неудачных попыток пристроил их у себя на лбу. Антон сейчас же сказал: – Немедленно отпусти этих людей, заслуживших свободу. Начальник с удивлением посмотрел на него. – Ты не можешь говорить так, – сказал он. – Я прощаю тебя потому, что ты низкий и не знаешь слов. Ступай. И принеси также письмо и чертеж. – Он повернулся к копейщикам, которые почтительно ему внимали, и заорал: – Ну что вы тут стали, труполюбы? Нечего вам обнюхивать их штаны! Штаны всех людей, кто разговаривает со мной, воняют одинаково. За работу! Гоните эту падаль в котлован. Гей! Гей! Копейщики загоготали и трусцой побежали по улице, гоня перед собой бывших освобожденных. Начальник дружелюбно хлопнул Хайру по уху и приказал ему убираться. Хайра, шатнувшись от удара, юркнул в дверь. Оставшись один, начальник посмотрел на небо, посмотрел на хижины, протяжно, с прискуливанием зевнул, посмотрел на глайдер, лениво отхаркался и, глядя в сторону, сказал скучающим голосом: – Делайте, как я указал. Возвращайтесь в свой дом, принесите мне сюда варенье и всю другую еду и идите в котлован, если хотите жить. Вадим смотрел на эту громадную грязную фигуру и испытывал странную слабость во всех членах. У него было такое ощущение, как будто он во сне пытается взобраться на скользкую отвесную стену. Антон пробормотал рядом: – Смотри, Димка, смотри хорошенько. Это тебе не мальчишка Хайра. – Не могу, – странным бесцветным голосом сказал Саул. – Я его сейчас удавлю. – Ни в коем случае, – сказал Антон. Начальник гаркнул в открытую дверь: – Зажарь мне мяса, Хайра, труполюб! И согрей ложе! Я сегодня весел. – Потом он встал к глайдеру боком и, глядя на горы, заговорил, подняв грязный указательный палец: – Сейчас вы еще неразумны и окаменели от страха. Но вам надлежит знать, что впредь, разговаривая со мной, вы должны согнуться в пояснице и прижать ладони к груди. И не смотреть на меня, потому что вы низкие и взор ваш нечист. Сегодня я вас прощаю, а завтра прикажу избить древками копий. И еще вы должны помнить, что самая высокая добродетель состоит в повиновении и молчании. – Он сунул указательный палец в пасть и стал копаться в зубах. Речь его стала невнятной. – Когда вы вернетесь сюда с вареньем, письмом и чертежом, вы разденетесь и оставите все на крыльце. Я не выйду к вам. Потом пойдите в хижины и обдерите там рубахи с мертвецов. Две рубахи брать нельзя. – Он вдруг заржал. – А то вы вспотеете на работе. Можете взять рубахи с живых, но только с тех, у кого золотые ногти… В полуоткрытую дверь просунулся Хайра. – Все готово, светлый и сильный, – сказал он. Начальник продолжал: – Ваша судьба будет легка. Великому и могучему Утесу нужны люди, умеющие двигать машины. Ибо будет же наконец война за земли, которые ему принадлежат! И тогда Великий и могучий Утес, – он поднял указательный палец, – сверкающий бой, с ногой на небе и с ногой на земле, живущий, пока не исчезнут машины… – Гад! – оглушительно рявкнул Саул. Над ухом Вадима тускло блеснул вороненый ствол скорчера. – Не надо! – крикнул Антон. Саул оттолкнул Вадима и схватился за руль. – Не надо? – закричал он. – А что же надо? Терпеть и ждать, пока не исчезнут машины? Хорошо! Страшный рывок повалил Вадима между сидений. Не закрывая фонаря, Саул бросил глайдер в воздух. Раздался треск, над кабиной пролетело расщепленное бревно. Ледяной ветер завыл в ушах, глайдер круто накренился, и Вадим успел увидеть, что начальник стоит на четвереньках на крыльце, задрав необъятный зад, а крыша дома, вертясь и разваливаясь, падает на середину улицы. Вадим попытался закрыть фонарь. Фонарь не закрывался. – Саул! – крикнул Вадим. – Сбросьте скорость! Саул не ответил. Он гнал глайдер над улицей, по которой уже двигались цепочки заключенных, прямо к котловану. Он скрючился, скрывая лицо за маленьким козырьком. Скорчер лежал у него на коленях. Глайдер шел неровными толчками, встречный ветер стремился перевернуть его. Вадим все пытался одной рукой закрыть фонарь. Другой он придерживал упавший ему на колени ящик анализатора. Саул говорил сквозь зубы: – Мерзавцы… подлецы… мучители… Машины вам? Будут вам машины!.. Земли воевать? Будут вам земли!.. Вадиму, наконец, удалось вскарабкаться на сиденье, и он огляделся. Глайдер мчался прямо на котлован. Антон, вцепившись в подлокотники, щурясь от ветра, молча смотрел в спину Саула. – Варенье тебе? – рычал Саул. – Я тебе покажу варенье!.. Сладкую еду… труполюбы… Глайдер взлетел над котлованом. Саул замолчал и, перегнувшись через борт, выпалил из скорчера прямо вниз. Вадим отшатнулся. Ослепительное лиловое пламя выбросилось из котлована, громовой удар рванул уши, и все осталось позади. Вадим, напрягаясь так, что все у него внутри захрустело, захлопнул, наконец, фонарь. Стало тихо. – Я им внушу другие понятия о вечности, – сказал Саул и замолчал. – А может быть, не надо? – робко предложил Вадим. Он еще не понимал, чего хочет Саул. Ну что с них взять, думал он. Тупые, невежественные люди. Разве на них можно сердиться по-серьезному? Глайдер с ревом несся над верхушками холмов, разбрасывая тучи снежной пыли. Саул был очень неважным водителем, он подавал на двигатель слишком много энергии, и двигатель работал наполовину вхолостую. Зато за глайдером тянулась плотная стена изморози. Несколько птиц кинулись наперерез и сейчас же пропали в снежном вихре. А позади, над искрящейся мутью, поднимался в небо дымный столб. – Одно жалко, одно… – снова заговорил Саул. – Как жаль, что нельзя уничтожить одним махом всю тупость и жестокость, не уничтожив при этом человека… Ну, одну-то глупость в этой безмерно глупой стране!.. – Вы летите к шоссе? – спокойно спросил Антон. – Да. И не пытайтесь остановить меня. – И не подумаю, – сказал Антон. – Только будьте осторожны. Теперь Вадим понял и уставился на скорчер. Кажется, начинается такое, подумал он, чего я никогда в жизни не смогу описать… и не смогу понять. На шоссе все было по-прежнему. Как и вчера, как и сто лет назад, бесшумно, ровными рядами шли машины. Из дыма выходили и уходили в дым. И так могло бы быть вечно. Но вот Саул посадил глайдер в двадцати метрах от полотна, откинул фонарь и положил ствол скорчера на борт. – Я не терплю ничего вечного, – неожиданно спокойно сказал он и выстрелил. Первый удар пришелся по громадной черепахообразной машине. Панцирь вспыхнул и разлетелся, как яичная скорлупа, а платформа на одной гусенице завертелась на месте, сшибая и опрокидывая идущие за нею маленькие зеленые кары. – Нельзя изменить законы истории… – сказал Саул. С громом запылала огромная черная башня на колесах, а другая такая же башня опрокинулась и загородила часть шоссе. – …но можно исправить некоторые исторические ошибки, – продолжал Саул, целясь. Лиловая молния миллионовольтного разряда лопнула под днищем оранжевой машины, похожей на полевой синтезатор, и она, распадаясь на части, взлетела высоко в воздух. – …эти ошибки даже должно исправлять, – приговаривал Саул, непрерывно стреляя. – Феодализм… и без того достаточно… грязен. Потом он замолчал. Справа росла груда раскаленных обломков, а слева шоссе опустело – впервые, вероятно, за тысячи лет, – там пробегали только отдельные машины, случайно прорвавшиеся через огненную завесу. Потом пылающая гора распалась с шипением и треском, поднялся высокий столб искр и пепла, и сквозь облака дыма на шоссе хлынули новые ряды машин. Саул зарычал и снова припал к скорчеру. Снова загремели разряды, запылали, взрываясь, машины, и снова начала расти груда раскаленных обломков. Черные тяжелые клубы, прорезаемые фонтанами искр, повисли в небе. Из дыма мохнатыми хлопьями падал пепел, и снег вокруг почернел и дымился. У шоссе обнажилась земля. Вадим сидел, упираясь ногами в ящик анализатора, вздрагивая и щурясь при каждой вспышке. Потом он привык и перестал щуриться. Снова и снова вырастала на шоссе пылающая гора, снова и снова она рассыпалась, разбрасывая горящие обломки, шумно вздыхая волнами нестерпимого жара, а машины все шли и шли неодолимым потоком, равнодушные ко всему этому уничтожению, и не было им конца. – Наверное, хватит, Саул! – попросил Антон. Это бесполезно, подумал Вадим. Саул перестал стрелять – кончились заряды – и уронил голову на руки. Горячее дуло скорчера задралось в небо. Вадим поглядел на покрытые копотью голову и руки Саула и ощутил огромную усталость. Не понимаю, подумал он. Все зря. Бедный Саул. Бедный Саул. – История, – хрипло сказал Саул, не поднимая головы. – Ничего нельзя остановить. Он выпрямился и посмотрел на ребят. – Сердце не вытерпело, – сказал он. – Простите меня. Сердце не вытерпело. Я просто не смог. Надо было хоть что-нибудь сделать. Они сидели и долго глядели на шоссе. Машины ряд за рядом катились своим путем, сталкивая обломки на обочины, сметая пепел, и скоро все стало по-прежнему, только поперек шоссе медленно остывало багровое пятно, чернел испачканный снег вокруг и долго не рассеивалась над головой дымная пелена, сквозь которую, вздрагивая, глядел красный искаженный диск – желтый карлик ЕН 7031. Саул закрыл глаза и сказал непонятно: – Это как печи… Если разрушить только печи – построят новые, и все. Где-то неподалеку раздались знакомые до отвращения жалобные крики. Вадим неохотно повернул голову. На проселке возле шоссе стояла толпа измученных людей в мешковине, и стражники в шубах и с копьями суетились вокруг. Что им здесь надо? – равнодушно подумал Вадим. Стражники древками пик выгнали из толпы какого-то несчастного. Дрожа и оглядываясь, он прошел по черному снегу и вышел на шоссе. Громадная блестящая башня мягко катилась на него. Несчастный с отчаянием посмотрел на стражников. Те проорали что-то про руки. Преступник закрыл глаза и раскинул руки крестом. Машина сшибла его и покатилась дальше. Саул поднялся. Скорчер, глухо стукнув, упал на дно кабины. – Хочу набить им морду, – сказал Саул. Пальцы у него сгибались и разгибались. Антон поймал его за куртку. – Честное слово, Саул, – сказал он, – это тоже бесполезно. – Знаю. – Саул сел. – Вы думаете, я не знаю? Ну почему я ничего не могу сделать? Почему я ни там, ни здесь ничего не могу сделать? Стражники вытолкнули на дорогу другого заключенного. Первый так и остался лежать, плоский, как пустой мешок. Второй раскинул руки и встал на пути красной платформы с кубическим ящиком. Платформа снизила скорость и остановилась перед ним в двух шагах. Стражники закричали. Заключенный поднял руки и, пятясь, стал сходить с шоссе. Красная машина, как привязанная, поползла за ним. Она съехала на проселок и тяжело закачалась на колдобинах. Заключенный все пятился и пятился, уводя ее от шоссе к котловану. А по шоссе все шли, шли и шли машины. – Чепуху я сделал, – горестно сказал Саул. – Ругайте меня. Но все равно начинать здесь нужно с чего-нибудь подобного. Вы сюда вернетесь, я знаю. Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет сомнение… Ну, что же вы меня не ругаете? Вадим только судорожно вздохнул, а Антон сказал ласково: – За что же, Саул? Вы не сделали ничего плохого. Вы сделали только странное. VIII – Димка, – сказал Антон, – пойди посмотри, как там Саул. Вадим поднялся и вышел из рубки. Он спустился в кают-компанию и заглянул к Саулу. На него пахнуло застоявшимся табачным дымом. Саул лежал на диване в той же позе, в которой они уложили его после перехода: вытянув ноги с огромными ступнями, закинувшись, выставив щетинистый кадык. Вадим присел рядом и потрогал его лоб. Лоб горел. Саул несвязно забормотал: – Сухари… сухари нужны… Что вы ко мне с ножницами? В портняжной ножницы… не маникюрные же… Я вас о сухарях спрашиваю… а вы мне ножницы… – Он вдруг сильно вздрогнул и прохрипел: – Цум бефель, господин блоковый… Никак нет, бьем вшей… Вадим погладил его по бессильной руке. На Саула было тяжело смотреть. Всегда тяжело видеть сильного, уверенного человека в таком беспомощном состоянии. Саул медленно открыл глаза. – А… – проговорил он. – Вадим… Димочка… Ты ничего не думай… На допрос всегда противно смотреть… Ты не думай обо мне плохо… Я вернусь… Это была просто слабость… А теперь я отдохнул немножко и вернусь… Глаза его снова стали закатываться. Вадим с жалостью глядел на него. – Опять горим… – забормотал Саул. – Как дрова горим. Степанов горит! Да в рощу же, в рощу!.. Вадим вздохнул и поднялся. Он оглядел каюту. Беспорядок здесь был страшный. На полу валялся, вывернув внутренности, нелепый портфель. Содержимое было разбросано – странные серые картонные чехлы, набитые бумагой, украшенные стилизованным изображением какой-то птицы с раскинутыми крыльями. Один из чехлов раскрылся, и бумаги рассыпались по всей каюте. На столике тоже лежали бумаги. Вадим хотел было прибрать, но заметил, что Саул заснул. Тогда он на цыпочках вышел и прикрыл за собой дверь. Антон сидел за пультом, положив пальцы на контакты, и задумчиво глядел на обзорный экран. По экрану медленно проползали вершины сосен, далекие сияющие этажи домов, красные огоньки энергоприемников. – Плохо ему, – сказал Вадим. – Бредит. Сейчас, правда, заснул. Он присел на подлокотник и уставился на стену, разрисованную изображениями человеческих фигурок и предметов. – Вот стену я напрасно испачкал, – проговорил он. – Надо было у Саула попросить бумаги. У него, оказывается, полный портфель бумаги. Между прочим, Хайра до икоты испугался, когда я стал рисовать… – Ты знаешь, Димка, – сказал Антон задумчиво. – Саул, конечно, человек странный. Но чтобы у взрослого дяди не было прививки биоблокады… – Он покачал головой. – Ты хоть представляешь, чем он болен? – Я тебе уже говорил – не представляю. Заразился чем-нибудь от Хайры… Вадим представил себе, чем можно заразиться от Хайры, поморщился и сполз в кресло. – Мне Саул нравится, – объявил он. – Он чудак с точкой зрения. И он восхитительно загадочен. Никогда в жизни я не слыхал такого загадочного бреда. – А сколько раз ты вообще слыхал бред? – Это несущественно. Я читал. Между прочим, он сказал, что его бегство с Земли было просто слабостью. Теперь, говорит, я отдохнул немного и вернусь. Я рад за него, Тошка. – Это он тебе в бреду говорил? – Нет. У него было прояснение. – Вадим посмотрел на экран. «Корабль» плыл над Хибинами. – Как ты думаешь, сколько времени прошло? – Тысяча лет, – сказал Антон. Вадим усмехнулся. – На редкость содержательный отпуск. Здорово мы там, верно? – Блаженно улыбаясь, он стал вспоминать героические эпизоды, репетируя завтрашнее выступление перед Нели и Самсоном. Самсон зачахнет безо всяких черепов: я покажу ему шрам. – Жаль, – сказал он вслух. – Что? – Жаль, что он ударил меня в бок. Надо было по лицу. Представляешь? Шрам от левого виска и через глаз до подбородка! Антон посмотрел на него. – Знаешь, Димка, – сказал он, – я к тебе, кажется, никогда не привыкну. – А ты не беспокойся, Антон. Ты тоже был ничего. Мямлил, правда. Я расскажу Галке, что ты здорово командуешь. Антон скривился. – Нет уж, ты лучше ничего не рассказывай. – Он помолчал. – Здорово мямлил? – По-моему, да. – Понимаешь, ничего не мог с собой поделать. Никогда мне еще не приходилось так туго. Всякое бывало, но вот такой ситуации, Димка, когда нужно что-то делать и абсолютно ничего нельзя сделать, когда вот так нужно что-то улучшить и знаешь, что сделать можно только хуже… Мямлил, конечно. Вадим рассматривал Хибины. – А командовал ты все-таки хорошо. Любопытно было видеть тебя в таком амплуа… Послушай, а Хайра-то лежит сейчас на своих вонючих шкурах и думает: какие были ботинки, ни у кого таких нет! Антон, дружище, а ты не можешь побыстрее? – Не могу. Здесь нельзя быстрее. – Мало ли чего нельзя… Давай я поведу. – Нет уж, – сказал Антон. – И так вся эта эскапада будет стоить мне пилотского права. – А что ты сделал? – Да уж сделал… Уверяю тебя, второй раз на Саулу я полечу уже не классным звездолетчиком, а плохим врачом-энтузиастом. Вадим удивился. А что мы сделали? Делали все, что могли, и все, что должны были делать. Как же иначе? Нас было-то всего трое. Будь нас человек двадцать, мы бы просто разоружили охрану, и конец делу. Во всяком случае, ругать нас не за что. Нехорошо, правда, получилось с теми ребятами, которые везли Хайру. Но откуда нам было знать? Да нет, что там говорить, разведку мы провели отлично. С честью. Теперь надо засучить рукава и собирать ребят. Сначала – комитет. Ну, я, Антон, несомненно. Саула я уломаю. Без Саула нельзя: нужен скептик. И человек он боевой и решительный, весь в двадцатом веке. Потом Самсон. Отличный инженер, при всей его ядовитости. Нели, артистка, пусть пленяет. Гриша Барабанов необходим: во-первых, он сам учитель; во-вторых, он знает бездну других учителей, судя по всему, людей настоящих… Врач! Врач нужен… Не может быть, чтобы в бездне учителей не нашлось ни одного врача. И охотников нужно. Вот что нужно так нужно. Выбить клювастых птичек-самсончиков. Вадим хихикнул. А потом мы всем комитетом выступим перед Землей, бросим клич… У Вадима сладостно замерло сердце, когда он представил себе весь размах этой новой ослепительной затеи. Эскадры рейсовых Д-звездолетов, битком набитых удалыми добровольцами, синтезаторами, медикаментами… целые тонны эмбриомеханических яиц, из которых в полчаса вырастут дома, глайдеры, синоптические установки… и двадцать тысяч, тридцать тысяч, сто тысяч новых знакомств! – Весь космофлот в разгоне, – сказал Антон. – Что? – Я говорю, весь космофлот в разгоне. Я прикинул: для начала нужно по крайней мере десяток рейсовых «призраков», а их всего пятьдесят четыре, и все сейчас у ЕН 117 для броска за Слепое Пятно. – Построим новые, – решил Вадим. Антон покосился на него. – Опять у тебя в голове сверкающая каша… Ты, Димка, имей в виду, что на Саулу тебя, скорее всего, больше не пустят. – Как это так – не пустят? – Очень просто. Там нужны не двадцатилетние рубаки, а профессионалы в самом серьезном смысле слова. Я вот представить себе не могу, чтобы столько настоящих профессионалов можно было оторвать от Планеты. И это еще полбеды. – Ну-ну, – поощрил Вадим. – А вторая половина? – А вторая половина, голубчик ты мой… – Антон вздохнул. – Существует уже два века такая незаметная организация – Комиссия по контактам. И что для нее характерно: во-первых, без ее разрешения ни один звездолетчик не сядет в кресло пилота, а во-вторых, в ее составе нет ни одного рубаки, а люди все, как на подбор, серьезные, умные и видящие последствия. Антон говорил серьезно, но Вадим все-таки спросил его: – Ты что, серьезно? – Совершенно серьезно. – Антон пробежал пальцами по контактам и сказал: – Дать тебе, что ли, снизиться в утешение… Нет, не дам. Хватит с меня мертвецов. «Корабль» мягко и бесшумно опустился на поляне почти на том же месте, откуда взлетел тридцать девять часов назад. Антон выключил двигатель и немного посидел, ласково гладя рукой пульт. – Значит, так, – сказал он. – Сначала – Саул. Вадим, надувшись, смотрел перед собой. Антон включил бортовой радиофон и настроился на волну скорой помощи. – Пункт одиннадцать-одиннадцать, – сказал спокойный женский голос. – Требуется врач-эпидемиолог, – попросил Антон. – Заболел человек, вернувшийся с новой планеты земного типа. Некоторое время приемник молчал. Затем голос удивленно переспросил: – Простите, как вы сказали? – Видите ли, – объяснил Антон, – у него не была привита биоблокада. – Странно. Хорошо… Ваш пеленг? – Даю. – Благодарю, приняла. Ждите через десять минут. Антон поглядел на Вадима. – Не дуйся, структуральнейший, обойдется. Пойдем к Саулу. Вадим медленно выбрался из кресла. Они сошли в зал и сразу увидели, что дверь в каюту Саула открыта. Саула в каюте не было. Не было и его портфеля и бумаг, а на столике лежал скорчер. – Где же он? – спросил Антон. Вадим бросился к выходу. Люк был вскрыт, снаружи стояла теплая звездная ночь. Громко кричали цикады. – Саул! – позвал Вадим. Никто не отозвался. Вадим в растерянности сделал несколько шагов по мягкой траве. «Куда же он ушел, больной?» – подумал он и снова крикнул: – Саул! И снова никто не отозвался. Налетел теплый ветерок и нежно погладил Вадима по лицу. – Димка, – негромко позвал Антон, – поди сюда… Вадим вернулся к освещенному люку. Антон протянул ему листок бумаги. – Саул оставил записку, – сказал он. – Положил под скорчер. Это был обрывок грубой серой бумаги, захватанный грязными пальцами. Вадим прочел: «Дорогие мальчики! Простите меня за обман. Я не историк. Я просто дезертир. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь. А вы возвращайтесь на Саулу и делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма. Иду… Прощайте. Ваш С. Репнин». – Слушай, он совсем больной, – сказал Вадим растерянно. – Бежим его искать! – Посмотри на обороте, – сказал Антон. Вадим перевернул листок. На обороте большими корявыми буквами было написано: «Господину рапортфюреру обершарфюреру СС господину Вирту от блокфризера шестого блока заключенного № 658617 ДОНЕСЕНИЕ Настоящим доношу, что по собранным мною наблюдениям заключенный № 819360 не является уголовным по кличке «Саул», а есть бывший бронетанковый командир Красной Армии Савел Петрович Репнин, взятый в плен немецкой армией еще под Ржевом в бессознательном состоянии. Указанный № 819360 есть скрытый коммунист и, безусловно, вредный для порядка человек. Он мною уличен, что готовит побег и участвует в той группе, про которую я Вам доносил в донесении от июля сего 1943. И еще настоящим доношу, что они готовятся…» На этом текст обрывался. Вадим уставился на Антона. – Не понимаю, – сказал он. – Я тоже, – тихо сказал Антон. Яркий свет упал на поляну. Над «Кораблем» медленно снижался санитарный «Огонек». – Объясняйся с врачом, – сказал Антон с неопределенной усмешкой, – а я пойду и свяжусь с Советом. – Что же я ему объясню? – пробормотал Вадим, глядя на клочок бумаги. Заключенный № 819360 лежал ничком, уткнувшись лицом в липкую грязь, у обочины шоссе. Правая рука его еще цеплялась за рукоятку «шмайссера». – Кажется, готов, – с сожалением сказал Эрнст Брандт. Он был еще бледен. – Мой бог, стекла так и брызнули мне в лицо… – Этот мерзавец подстерегал нас, – сказал оберштурмфюрер Дейбель. Они оглянулись на шоссе. Поперек шоссе стоял размалеванный камуфляжной краской вездеход. Ветровое стекло его было разбито, с переднего сиденья, зацепившись шинелью, свисал убитый водитель. Двое солдат волокли под мышки раненого. Раненый громко вскрикивал. – Это, наверное, один из тех, что убили Рудольфа, – сказал Эрнст. Он уперся сапогом в плечо трупа и перевернул его на спину. – Крайцхагельдоннерветтернохайнмаль, – сказал он. – Это же портфель Рудольфа! Дейбель, перекосив жирное лицо, нагнулся, оттопырив необъятный зад. Дряблые щеки его затряслись. – Да, это его портфель, – пробормотал он. – Бедный Рудольф! Вырваться из-под Москвы и погибнуть от пули вшивого заключенного… Он выпрямился и посмотрел на Эрнста. У Эрнста Брандта было румяное глупое лицо и блестящие черные глаза. Дейбель отвернулся. – Возьми портфель, – буркнул он и горестно уставился вдаль, где над лесом торчали толстые трубы лагерных печей, из которых валил отвратительный жирный дым. А заключенный № 819360 широко открытыми мертвыми глазами глядел в низкое серое небо. Хищные вещи века Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы… А. де Сент-Экзюпери Глава первая У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен. – Добро пожаловать, – негромко произнес он. – Как вам нравится наше солнце? – Он взглянул на паспорт в моей руке. – Прекрасное утро, не правда ли? Я протянул ему паспорт и поставил чемодан на белый барьер. Таможенник бегло пролистал страницы длинными осторожными пальцами. На нем был белый мундир с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. Он отложил паспорт и коснулся кончиком пальца чемодана. – Забавно, – сказал он. – Чехол еще не высох. Трудно представить себе, что где-то может быть ненастье. – Да, у нас уже осень, – со вздохом сказал я, открывая чемодан. Таможенник сочувственно улыбнулся и рассеянно заглянул внутрь. – Под нашим солнцем невозможно представить себе осень, – сказал он. – Благодарю вас, вполне достаточно… Дождь, мокрые крыши, ветер… – А если под бельем у меня что-нибудь спрятано? – спросил я. Не люблю разговоров о погоде. Он от души рассмеялся. – Пустая формальность, – сказал он. – Традиция. Если угодно, условный рефлекс всех таможенников. – Он протянул мне лист плотной бумаги. – А вот и еще один условный рефлекс. Прочтите, это довольно необычно. И подпишите, если вас не затруднит. Я прочел. Это был закон об иммиграции, отпечатанный изящным курсивом на четырех языках. Иммиграция категорически запрещалась. Таможенник смотрел на меня. – Любопытно, не правда ли? – сказал он. – Во всяком случае, это интригует, – ответил я, доставая авторучку. – Где нужно расписаться? – Где и как угодно, – сказал таможенник. – Хоть поперек. Я расписался под русским текстом поперек строчки «С законом об иммиграции ознакомился (лась)». – Благодарю вас, – сказал таможенник, пряча бумагу в стол. – Теперь вы знаете практически все наши законы. И в течение всего срока… Сколько вы у нас пробудете? Я пожал плечами. – Трудно сказать заранее. Как пойдет работа. – Скажем, месяц? – Да, пожалуй. Пусть будет месяц. – И в течение всего этого месяца… – Он наклонился, делая какую-то пометку в паспорте. – В течение всего этого месяца вам не понадобятся больше никакие законы. – Он протянул мне паспорт. – Я уже не говорю о том, что вы можете продлить ваше пребывание у нас на любой разумный срок. А пока пусть будет тридцать дней. Если вам захочется побыть еще, зайдете шестнадцатого мая в полицию, уплатите доллар… У вас ведь есть доллары? – Да. – Вот и прекрасно. Причем совсем не обязательно именно доллар. У нас принимают любую валюту. Рубли, фунты, крузейро… – У меня нет крузейро, – сказал я. – У меня только доллары, рубли и несколько английских фунтов. Это вас устроит? – Несомненно. Кстати, чтобы не забыть. Внесите, пожалуйста, девяносто долларов семьдесят два цента. – С удовольствием, – сказал я. – А зачем? – Так уж принято. В обеспечение минимума потребностей. К нам еще ни разу не приезжал человек, не имеющий каких-нибудь потребностей. Я отсчитал девяносто один доллар, и он, не садясь, принялся выписывать квитанцию. От неудобной позы шея его налилась малиновой кровью. Я огляделся. Белый барьер тянулся вдоль всего павильона. По ту сторону барьера радушно улыбались, смеялись, что-то доверительно объясняли таможенные чиновники. По эту сторону нетерпеливо переминались, щелкали замками чемоданов, возбужденно оглядывались пестрые пассажиры. Всю дорогу они лихорадочно листали рекламные проспекты, шумно строили всевозможные планы, тайно и явно предвкушали сладкие денечки и теперь жаждали поскорее преодолеть белый барьер – томные лондонские клерки и их спортивного вида невесты, бесцеремонные оклахомские фермеры в ярких рубашках навыпуск, широких штанах до колен и сандалиях на босу ногу, туринские рабочие со своими румяными женами и многочисленными детьми, мелкие партийные боссы из Аргентины, финские лесорубы с деликатно притушенными трубочками в зубах, венгерские баскетболистки, иранские студенты, черные профсоюзные деятели из Замбии… Таможенник вручил мне квитанцию и отсчитал двадцать восемь центов сдачи. – Вот и все формальности. Надеюсь, я не слишком задержал вас. Желаю вам приятно провести время. – Спасибо, – сказал я и взял чемодан. Таможенник смотрел на меня, слегка склонив набок гладкое улыбающееся лицо. – Через этот турникет, прошу вас, – сказал он. – До свидания. Позвольте еще раз пожелать вам всего хорошего. Я вышел на площадь вслед за итальянской парой с четырьмя детьми и двумя механическими носильщиками. Солнце стояло высоко над сизыми горами. На площади все было блестящее, яркое и пестрое. Немного слишком яркое и пестрое, как это обычно бывает в курортных городах. Блестящие красные и оранжевые автобусы, возле которых уже толпились туристы. Блестящая глянцевитая зелень скверов с белыми, синими, желтыми, золотыми павильонами, тентами и киосками. Зеркальные плоскости, вертикальные, горизонтальные и наклонные, вспыхивающие ослепительными горячими зайчиками. Гладкие матовые шестиугольники под ногами и колесами – красные, черные, серые, едва заметно пружинящие, заглушающие шаги… Я поставил чемодан и надел темные очки. Из всех солнечных городов, в которых мне довелось побывать, этот был, наверное, самым солнечным. И совершенно напрасно. Было бы гораздо легче, если бы он оказался пасмурным, если было бы грязно и слякотно, если бы этот павильон был серым, с цементными стенами и на сером мокром цементе было бы нацарапано что-нибудь похабное. Унылое и бессмысленное – от скуки. Тогда бы, наверное, сразу захотелось работать. Обязательно захотелось бы, потому что такие вещи раздражают и требуют деятельности… Все-таки трудно привыкнуть к тому, что нищета может быть богатой… И поэтому нет обычного азарта и не хочется немедленно взяться за дело, а хочется сесть в один из этих автобусов, вот в этот красный с синим, и двинуть на пляж, поплавать с аквалангом, обгореть, назначить свидание какой-нибудь киске или отыскать Пека, расположиться с ним в прохладной комнате на полу, вспомнить все хорошее, и чтобы он спрашивал меня про Быкова, про Трансплутон, про новые корабли, в которых я и сам теперь плохо разбираюсь, но все же лучше, чем он, и чтобы он вспоминал про мятеж и хвастался шрамами и своим высоким общественным положением… Это будет очень удобно, если у Пека окажется высокое общественное положение. Хорошо, если бы он оказался, скажем, мэром… Ко мне неторопливо приблизился, вытирая губы платочком, смуглый полный человек в белом, в круглой белой шапочке набекрень. Шапочка была с прозрачным зеленым козырьком и с зеленой лентой, на которой было написано: «Добро пожаловать». На мочке правого уха у него блестела серьга-приемник. – С приездом, – сказал человек. – Здравствуйте, – сказал я. – Добро пожаловать. Меня зовут Амад. – А меня – Иван, – сказал я. – Рад познакомиться. Мы кивнули друг другу и стали смотреть, как туристы рассаживаются по автобусам. Они весело галдели, и теплый ветерок катил от них по площади окурки и мятые конфетные бумажки. На лицо Амада падала зеленая тень козырька. – Курортники, – сказал он. – Беззаботные и шумные. Сейчас их развезут по отелям, и они немедленно кинутся на пляж. – С удовольствием прокатился бы на водных лыжах, – заметил я. – В самом деле? Вот никогда бы не подумал. Вы меньше всего похожи на курортника. – Так и должно быть, – сказал я. – Я приехал поработать. – Поработать? Ну что ж, к нам приезжают и для этого. Два года назад к нам приезжал Джонатан Крайс, писал здесь картину. – Он засмеялся. – Потом в Риме его поколотил какой-то папский нунций, не помню фамилии. – Из-за этой картины? – Нет, вряд ли. Ничего он здесь не написал. Здесь он дневал и ночевал в казино… Пойдемте выпьем что-нибудь. – Пойдемте, – сказал я. – Вы мне что-нибудь посоветуете. – Советовать – моя приятная обязанность, – сказал Амад. Мы одновременно наклонились и оба взялись за ручку чемодана. – Не стоит, я сам… – Нет, – возразил Амад. – Вы гость, а я хозяин… Пойдемте вон в тот бар. Там сейчас пусто. Мы вошли под голубой тент. Амад усадил меня за столик, поставил чемодан на пустой стул и отправился к стойке. Здесь было прохладно, щелкала холодильная установка. Амад вернулся с подносом. На подносе стояли два высоких стакана и плоские тарелочки с золотистыми от масла ломтиками. – Не очень крепкое, – сказал Амад, – но зато по-настоящему холодное. – Я тоже не люблю крепкое с утра. Я взял стакан и отхлебнул. Было вкусно. – Глоток – ломтик, – посоветовал Амад. – Глоток – ломтик. Вот так. Ломтики хрустели и таяли на языке. По-моему, они были лишние. Некоторое время мы молчали, глядя из-под тента на площадь. Автобусы с негромким гулом один за другим уходили в садовые аллеи. Они казались громоздкими, но в их громоздкости было какое-то изящество. – Все-таки там слишком шумно, – сказал Амад. – Отличные коттеджи, много женщин – на любой вкус, море рядом, но никакой приватности. Думаю, вам это не подойдет. – Да, – согласился я. – Шум будет мешать. И я не люблю курортников, Амад. Терпеть не могу, когда люди веселятся добросовестно. Амад кивнул и осторожно положил в рот очередной ломтик. Я смотрел, как он жует. Было что-то профессиональное в сосредоточенном движении его нижней челюсти. Проглотив, он сказал: – Нет, все-таки синтетика никогда не сравняется с натуральным продуктом. Не та гамма. – Он подвигал губами, тихонько чмокнул и продолжал: – Есть два превосходных отеля в центре города, но, по-моему… – Да, это тоже не годится, – сказал я. – Отель налагает определенные обязательства. И я не слыхал, чтобы кто-нибудь мог написать в отеле что-либо путное. – Ну, это не совсем так, – возразил Амад, критически разглядывая оставшийся ломтик. – Я читал одну книжку, и там было написано, что ее сочинили именно в отеле. Отель «Флорида». – А, – сказал я. – Вы правы. Но ведь ваш город не обстреливают из пушек. – Из пушек? Конечно, нет. Во всяком случае, не как правило. – Я так и думал. А между тем замечено, что хорошую вещь можно написать только в обстреливаемом отеле. Амад все-таки взял ломтик. – Это трудно устроить, – сказал он. – В наше время трудно достать пушку. Кроме того, это очень дорого: отель может потерять клиентуру. – Отель «Флорида» тоже потерял в свое время клиентуру. Хемингуэй жил там один. – Кто? – Хемингуэй. – А… Но это же было так давно, еще при фашистах. Времена все-таки переменились, Иван. – Да, – сказал я. – И в наше время писать в отелях не имеет смысла. – Бог с ними, с отелями, – сказал Амад. – Я знаю, что вам нужно. Вам нужен пансионат. – Он достал записную книжку. – Называйте условия, попробуем подобрать что-нибудь подходящее. – Пансионат, – сказал я. – Не знаю. Не думаю, Амад. Вы поймите, я не хочу знакомиться с людьми, с которыми я знакомиться не хочу. Это во-первых. Во-вторых. Кто живет в частных пансионатах? Те же самые курортники, у которых не хватило денег на отдельный коттедж. Они тоже веселятся добросовестно. Они устраивают пикники, междусобойчики и спевки. Ночью они играют на банджо. Кроме того, они хватают всех, до кого могут дотянуться, и принуждают участвовать в конкурсе на самый долгий поцелуй. И главное – все они приезжие. А меня интересует ваша страна, Амад. Ваш город. Ваши горожане. Я вам скажу, что мне нужно. Мне нужен уютный домик с садом. Умеренное расстояние до центра. Нешумная семья, почтенная хозяйка. Крайне желательна молодая дочка. Представляете, Амад? Амад взял пустые стаканы, отправился к стойке и вернулся с полными. Теперь в стаканах была бесцветная жидкость, а на тарелочках – микроскопические многоэтажные бутерброды. – Я знаю такой уютный домик, – заявил Амад. – Вдове сорок пять, дочери двадцать, сыну одиннадцать. Допьем и поедем. Я думаю, вам понравится. Плата обычная, хотя, конечно, дороже, чем в пансионате. Вы надолго приехали? – На месяц. – Господи! Всего-то? – Не знаю, как пойдут дела. Может быть, задержусь еще. – Обязательно задержитесь, – сказал Амад. – Я вижу, вы совсем не представляете, куда приехали. Вы просто не знаете, как у нас тут весело и ни о чем не надо думать. Мы допили, поднялись и пошли через площадь под горячим солнцем к стоянке автомобилей. Амад шагал быстро, немного вразвалку, надвинув зеленый козырек на глаза и небрежно помахивая чемоданом. Из таможенного павильона сыпалась очередная порция туристов. – Хотите – честно? – сказал вдруг Амад. – Хочу, – сказал я. Что я еще мог сказать? Сорок лет прожил на свете, но так и не научился вежливо уклоняться от этого неприятного вопроса. – Ничего вы здесь не напишете, – сказал Амад. – Трудно у нас что-нибудь написать. – Написать что-нибудь всегда трудно, – сказал я. – А хорошо все-таки, что я не писатель. – Охотно верю. Но в таком случае у нас это просто невозможно. Для приезжего, по крайней мере. – Вы меня пугаете. – А вы не бойтесь. Вы просто не захотите здесь работать. Вы не усидите за машинкой. Вам будет обидно сидеть за машинкой. Вы знаете, что такое радость жизни? – Как вам сказать… – Ничего вы не знаете, Иван. Пока вы еще ничего об этом не знаете. Вам предстоит пройти двенадцать кругов рая. Смешно, конечно, но я вам завидую… Мы остановились у длинной открытой машины. Амад бросил на заднее сиденье чемодан и распахнул передо мной дверцу. – Прошу, – сказал он. – А вы, значит, уже прошли? – спросил я, усаживаясь. Он уселся за руль и включил двигатель. – Что именно? – Двенадцать кругов рая. – Я, Иван, уже давно выбрал себе излюбленный круг, – сказал Амад. Машина бесшумно покатилась по площади. – Остальные для меня давно уже не существуют. К сожалению. Это как старость. Со всеми ее привилегиями и недостатками. Машина промчалась через парк и понеслась по прямой тенистой улице. Я с интересом посматривал по сторонам, но ничего не узнавал. Глупо было надеяться узнать что-нибудь. Нас высаживали ночью, лил дождь, семь тысяч измученных курортников стояли на пирсах, глядя на догорающий лайнер. Города мы не видели, вместо города была черная мокрая пустота, мигающая красными вспышками. Там трещало, бухало, раздирающе скрежетало. «Перебьют нас, как кроликов, в темноте», – сказал Роберт, и я сейчас же погнал его обратно на паром сгружать броневик. Трап подломился, и броневик упал в воду, и, когда Пек вытащил Роберта, синий от холода Роберт подошел ко мне и сказал, лязгая зубами: «Я же вам говорил, что темно…» Амад вдруг сказал: – Когда я был мальчишкой, я жил возле порта, и мы ходили сюда бить заводских. У них у многих были кастеты, и мне проломили нос. Полжизни я проходил с кривым носом, пока не починил его в прошлом году… Любил я подраться в молодости. У меня был кусок свинцовой трубы, и один раз я отсидел шесть месяцев, но это не помогло. Он замолчал ухмыляясь. Я подождал немного и сказал: – Хорошую свинцовую трубу теперь не достать. Теперь в моде резиновые дубинки – перекупают у полицейских. – Точно, – сказал Амад. – Или купит гантели, отпилит один шарик и пользуется. Но ребята пошли уже не те. Теперь за это высылают… – Да, – сказал я. – А чем вы еще занимались в молодости? – А вы? – Я собирался стать межпланетником и тренировался на перегрузки. И еще мы играли в «кто глубже нырнет». – Мы тоже, – сказал Амад. – На десять метров за автоматами и виски. Там, за пирсами, они лежали ящиками. У меня из носа шла кровь… А когда началась заварушка, мы стали там находить покойников с рельсом на шее и бросили это дело. – Очень неприятное зрелище – покойник под водой, – сказал я. – Особенно когда течение. Амад усмехнулся. – Я видывал и не такое. Мне приходилось работать в полиции. – Это уже после заварушки? – Гораздо позже. Когда вышел закон о гангстерах. – У вас их тоже называли гангстерами? – А как их еще называть? Не разбойниками же… «Шайка разбойников, вооруженных огнеметами и газовыми бомбами, осадила муниципалитет», – произнес он с выражением. – Не звучит, чувствуете? Разбойник – это топор, кистень, усы до ушей, тесак… – Свинцовая труба, – предложил я. Амад хохотнул. – Что вы делаете сегодня вечером? – спросил он. – Гуляю. – У вас тут есть знакомые? – Есть. А что? – Тогда другое дело. – Почему? – Хотел я вам кое-что предложить, но раз у вас есть знакомые… – Между прочим, – сказал я, – кто у вас мэром? – Мэром? Черт его знает, не помню. Выбирали кого-то… – Не Пек Зенай случайно? – Не знаю, – сказал Амад с сожалением. – Не хочу врать. – А вы такого вообще не знаете? – Зенай… Пек Зенай… Нет, не знаю. Не слыхал. Он что, ваш приятель? – Да. Старый приятель. У меня здесь есть еще друзья, но они все приезжие. – Одним словом, так, – сказал Амад. – Если вам станет скучно и в голову полезут всякие мысли, приходите ко мне. Каждый божий вечер с семи часов я сижу в «Лакомке»… Любите вкусно поесть? – Еще бы, – сказал я. – Желудок в порядке? – Как у страуса. – Вот и приходите. Будет весело, и ни о чем не надо будет думать. Амад притормозил и осторожно свернул к решетчатым воротам, которые бесшумно распахнулись перед нами. Машина вкатилась во двор. – Приехали, – объявил Амад. – Вот ваш дом. Дом был двухэтажный, белый с голубым. Окна изнутри были закрыты шторами. Чистенький дворик, выложенный разноцветными плитами, был пуст, вокруг был плодовый сад, ветви яблонь царапали стены. – А где вдова? – спросил я. – Пойдемте в дом, – сказал Амад. Он поднялся на крыльцо, листая записную книжку. Я, озираясь, шел следом. Садик мне нравился. Амад нашел нужную страницу, набрал комбинацию цифр на маленьком диске возле звонка, и дверь отворилась. Из дома пахнуло прохладным свежим воздухом. Там было темно, но, едва мы ступили в холл, вспыхнул свет. Амад сказал, пряча записную книжку: – Направо – хозяйская половина, налево – ваша. Прошу… Здесь гостиная. Это бар, сейчас мы выпьем. Прошу дальше… Это ваш кабинет. У вас есть фонор? – Нет. – И не надо. Здесь все есть… Пройдемте сюда. Это спальня. Вот пультик акустической защиты. Умеете пользоваться? – Разберусь. – Хорошо. Защита трехслойная, можете устраивать себе здесь могилу или бордель, что вам понравится… Тут управление кондиционированием. Сделано, между прочим, неудобно: управлять можно только из спальни… – Перебьюсь, – сказал я. – Что? Ну да… Там ванная и туалет. – Меня интересует вдова, – сказал я. – И дочка. – Успеете. Поднять шторы? – Зачем? – Правильно, незачем… Пойдемте выпьем. Мы вернулись в гостиную, и Амад по пояс погрузился в бар. – Вам покрепче? – спросил он. – Наоборот. – Яичницу? Сэндвичи? – Пожалуй, ничего. – Нет, – сказал Амад. – Яичницу. С томатами. – Он рылся в баре. – Не знаю, в чем тут дело, но этот автомат готовит совершенно изумительные яичницы с томатами… Кстати, и я тоже перекушу. Он вытянул из бара поднос и поставил на низенький столик перед полукруглой тахтой. Мы уселись. – А как насчет вдовы? – напомнил я. – Мне бы хотелось представиться. – Комнаты вам нравятся? – Ничего. – Ну и вдова тоже вполне ничего. И дочка, между прочим. – Он достал из бокового кармана плоский кожаный футляр. В футляре, как патроны в обойме, рядком лежали ампулы с разноцветными жидкостями. Амад покопался в них указательным пальцем, сосредоточенно понюхал яичницу, поколебался, потом выбрал ампулу с чем-то зеленым и, осторожно надломив, покапал на томаты. В гостиной запахло. Запах не был неприятным, но, на мой вкус, не имел отношения к еде. – Но сейчас они еще спят, – продолжал Амад. Взгляд его стал рассеянным. – Спят и видят сны… Я посмотрел на часы. – Однако! Амад кушал. – Половина одиннадцатого, – сказал я. Амад кушал. Шапочка его была сдвинута на затылок, и зеленый козырек торчал вертикально, как гребень у раздраженного мимикродона. Глаза его были полузакрыты. Я смотрел на него. Проглотив последний ломтик помидора, он отломил корочку белого хлеба и тщательно подчистил сковородку. Взгляд его прояснился. – Что вы там такое говорили? – спросил он. – Половина одиннадцатого? Завтра вы тоже встанете в половине одиннадцатого. А может быть, и в двенадцать. Я, например, встану в двенадцать. Он поднялся и с удовольствием потянулся, хрустя суставами. – Фу, – сказал он, – можно наконец ехать домой. Вот вам моя карточка, Иван. Поставьте ее на письменный стол и не выбрасывайте до самого отъезда… – Он подошел к плоскому ящичку возле бара и сунул в щель другую карточку. Раздался звонкий щелчок. – А вот это, – сказал он, разглядывая карточку на просвет, – передайте вдове с моими наилучшими пожеланиями. – И что будет? – спросил я. – Будут деньги. Надеюсь, вы не любитель торговаться, Иван? Вдова назовет вам цифру, и вам не следует торговаться. Это не принято. – Постараюсь не торговаться, – сказал я. – Хотя интересно было бы попробовать. Амад поднял брови. – Ну, если вам так уж хочется, то отчего же не попробовать? Всегда делайте только то, что вам хочется, и у вас будет отличное пищеварение. Сейчас я принесу ваш чемодан. – Мне нужны проспекты, – сказал я. – Мне нужны путеводители. Я писатель, Амад. Мне понадобятся брошюры об экономическом положении масс, статистические справочники. Где все это можно достать? И когда? – Путеводитель я вам дам, – сказал Амад. – В путеводителе есть статистика, адреса, телефоны и все такое. А что касается масс, то у нас такой ерунды, по-моему, не издают. Можно, конечно, послать заказ в ЮНЕСКО, только зачем это вам? Сами все увидите… Подождите, я сейчас принесу чемодан и путеводитель. Он вышел и быстро вернулся с чемоданом в одной руке и с толстеньким голубым томиком в другой. Я встал. – Судя по вашему лицу, – произнес он, улыбаясь, – вы раздумываете, прилично давать мне чаевые или нет. – Признаться, да, – сказал я. – Ну и как? Хочется вам это сделать или нет? – Признаться, нет, – сказал я. – У вас здоровая, крепкая натура, – одобрительно сказал Амад. – Не давайте. Никому не давайте чаевых. Можете получить по морде, особенно от девушек. Но зато никогда не торгуйтесь. Тоже можете получить. А вообще все это ерунда. Откуда я знаю, может, вы любите получать по морде, как тот самый Джонатан Крайс… Будьте здоровы, Иван. Развлекайтесь. И приходите в «Лакомку». В любой вечер с семи часов. А самое главное – ни о чем не думайте. Он помахал рукой и вышел. Я сел, взял запотевший стакан со смесью и раскрыл путеводитель. Глава вторая Путеводитель был отпечатан на меловой бумаге с золотым обрезом. Вперемежку с роскошными фотографиями в нем содержались любопытные сведения. В городе проживало пятьдесят тысяч человек, полторы тысячи кошек, двадцать тысяч голубей и две тысячи собак (в том числе семьсот медалисток). В городе было пятнадцать тысяч легковых автомобилей, пятьсот вертолетов, тысяча такси (с шоферами и без), девятьсот автоматических мусорщиков, четыреста постоянных баров, кафе и закусочных, одиннадцать ресторанов, четыре отеля международного класса и курорт, ежегодно обслуживающий до ста тысяч человек. В городе было шестьдесят тысяч телевизоров, пятьдесят кинотеатров, восемь увеселительных парков, два Салона Хорошего Настроения, шестнадцать салонов красоты, сорок библиотек и сто восемьдесят парикмахерских автоматов. Восемьдесят процентов взрослого населения было занято в сфере обслуживания, а остальные работали на двух частных кондитерских синтез-комбинатах и одном государственном судоремонтном заводе. В городе было шесть школ и один университет, помещавшийся в древнем замке крестоносца Ульриха де Казы. В городе функционировали восемь гражданских обществ, в том числе «Общество Усердных Дегустаторов», «Общество Знатоков и Ценителей» и «За Старую Добрую Родину, Против Вредных Влияний». Кроме того, полторы тысячи человек входили в семьсот один кружок, где они пели, играли скетчи, учились расставлять мебель, кормить детей грудью и лечить кошек. По потреблению спиртных напитков, натурального мяса и жидкого кислорода на душу населения город занимал в Европе соответственно шестое, двенадцатое и тринадцатое места. В городе было семь мужских и пять женских клубов, а также спортивные клубы «Быки» и «Носороги». Мэром города был избран (большинством в сорок шесть голосов) некто Флим Гао. Среди членов муниципалитета Пека тоже не оказалось… Я отложил путеводитель, снял пиджак и приступил к подробному осмотру своих владений. Гостиная мне понравилась. Она была выполнена в голубых тонах, а я люблю этот цвет. Бар оказался набит бутылками и охлажденной снедью, так что я мог хоть сейчас принять дюжину изголодавшихся гостей. Я прошел в кабинет. В кабинете перед окном стоял большой стол с удобным креслом. Вдоль стен тянулись полки, плотно уставленные собраниями сочинений. Чистые яркие корешки расположены были с большим искусством, так что составляли приятную цветовую гамму. Верхнюю полку занимал пятидесятитомный энциклопедический словарь в издании ЮНЕСКО, а на нижней пестрели детективы в глянцевых бумажных обложках. На столе я прежде всего увидел телефон. Я взял трубку и, присев на подлокотник кресла, набрал номер Римайера. В трубке раздались протяжные гудки. Я ждал, вертя в пальцах маленький диктофон, оставленный кем-то на столе. Римайер не отвечал. Я повесил трубку и осмотрел диктофон. Пленка была наполовину использована, и, перемотав ее, я включил прослушивание. – Привет, привет и еще раз привет! – произнес веселый мужской голос. – Крепко жму руку или целую в щечку в зависимости от твоего пола и возраста. Я прожил здесь два месяца и свидетельствую, что мне было хорошо. Позволь дать несколько советов. Лучшее заведение в городе – это «Хойти-Тойти» в Парке Грез. Лучшая девочка в городе – Бася из Дома Моделей. Лучший мальчик в городе – это я, но он уже уехал. По телевидению смотри девятую программу, остальное все моча. Не связывайся с интелями и держись подальше от «Носорогов». Ничего не бери в кредит – хлопот не оберешься. Вдова – добрая женщина, но любит поговорить и вообще… А Вузи я не застал, она уезжала к бабушке за границу. По-моему, она милашка, у вдовы в альбоме была фотография, но я ее взял себе. И еще. Я приеду сюда в будущем году в марте, так что будь другом, если решишь вернуться – выбери другое время. Ну, будь… Забренчала музыка. Я послушал немного и выключил диктофон. Ни один из томов сочинений мне вытащить не удалось, так плотно они были вбиты и, может быть, даже склеены, а больше в кабинете ничего интересного не оказалось, и я отправился в спальню. В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось иметь именно такую спальню, но никак не хватало времени этим заняться. Кровать была большая и низкая. На ночном столике стоял очень изящный фонор и маленький переносной пульт управления телевизором. Экран телевизора висел на высокой спинке кровати, в ногах. А над изголовьем вдова навесила картину, очень натурально изображающую свежие полевые цветы в хрустальной вазе. Картина была выполнена светящимися красками, и капли росы на лепестках цветов поблескивали в сумраке спальни. Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко и в то же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выскочил нетрезвый мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в огромный дымящийся чан. Раздался шумный всплеск, из фонора запахло. Мужчина скрылся в бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа в зубах что-то вроде разваренного ботинка. Невидимая аудитория разразилась ржанием… Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из зеленого леса на меня пошла белая лошадь, запряженная в бричку. В бричке сидела хорошенькая девушка в купальнике. Я выключил телевизор, поднялся и заглянул в ванную. В ванной пахло хвоей и мигали бактерицидные лампы. Я разделся, бросил белье в утилизатор и залез под душ. Потом я неторопливо оделся перед зеркалом, причесался и стал бриться. На туалетной полке стояли ряды флаконов, коробки с гигиеническими присосками и стерилизаторами, тюбики с пастами и мазями. А на краю полки лежала горка плоских коробочек с пестрой этикеткой «Девон». Я выключил бритву и взял одну коробочку. В зеркале мигала бактерицидная трубка, и точно так же она мигала тогда, и я точно так же стоял перед зеркалом и старательно разглядывал такую же коробочку, потому что мне не хотелось выходить в спальню, где Рафка Рейзман громко спорил о чем-то с врачом, а в ванне еще колыхалась зеленая маслянистая вода, и над нею поднимался пар, и орал приемник, висевший на фарфоровом крючке для полотенец, завывал, гукал и всхрапывал, пока Рафка не выключил его с раздражением… Это было в Вене, и там, точно так же как и здесь, очень странно было видеть в ванной комнате «Девон» – популярный репеллент, великолепно отгоняющий комаров, москитов, мошку и прочих кровососов, о которых давным-давно забыли и в Вене, и здесь, в приморском курортном городе… Только в Вене было еще и страшно. Коробочка, которую я держал в руке, была почти пуста: в ней осталась всего одна таблетка. Остальные коробочки не были распечатаны. Я кончил бриться и вернулся в спальню. Мне захотелось снова позвонить Римайеру, но тут дом ожил. С легким свистом взвились гофрированные шторы, оконные стекла скользнули в пазы, и в спальню хлынул из сада теплый воздух, пахнущий яблоками. Кто-то где-то заговорил, над головой прозвучали легкие шаги, и строгий женский голос сказал: «Вузи! Скушай хоть пирожок, слышишь?..» Тогда я быстро сообщил одежде некоторую небрежность (в соответствии с нынешней модой), пригладил виски и вышел в холл, захватив в гостиной карточку Амада. Вдова оказалась моложавой полной женщиной, несколько томной, со свежим приятным лицом. – Как мило! – сказала она, увидев меня. – Вы уже встали? Здравствуйте. Меня зовут Вайна Туур, но вы можете звать меня просто Вайна. – Очень приятно, – произнес я, светски содрогаясь. – Меня зовут Иван. – Как мило! – сказала тетя Вайна. – Какое оригинальное, мягкое имя! Вы завтракали, Иван? – С вашего позволения, я намеревался позавтракать в городе, – сказал я и протянул ей карточку. – Ах, – сказала тетя Вайна, разглядывая ее на просвет. – Этот милый Амад… Если бы вы знали, какой это обязательный и милый человек! Но я вижу, что вы не завтракали… Ленч вы скушаете в городе, а сейчас я угощу вас своими гренками. Генерал-полковник Туур говорил, что нигде в мире нельзя отведать такие гренки. – С удовольствием, – сказал я, содрогаясь вторично. Дверь за спиной тети Вайны распахнулась, и в холл, звонко стуча каблучками, влетела очень хорошенькая девушка в короткой синей юбке и открытой белой блузке. В руке у нее был огрызок пирожка, она жевала и напевала через нос модный мотивчик. Увидев меня, она остановилась, лихо перекинула через плечо сумочку на длинном ремешке и, нагнув голову, сделала глоток. – Вузи, – сказала тетя Вайна, поджимая губы. – Вузи, это Иван. – Ничего себе! – воскликнула Вузи. – Привет! – Вузи! – укоризненно сказала тетя Вайна. – Вы с женой приехали? – спросила Вузи, протягивая руку. – Нет, – сказал я. Пальцы у нее были прохладные и мягкие. – Я один. – Тогда я вам все покажу, – сказала она. – До вечера. Сейчас мне надо бежать. А вечером сходим. – Вузи! – укоризненно сказала тетя Вайна. – Обязательно, – сказал я. Вузи засунула в рот остаток пирожка, чмокнула мать в щеку и помчалась к выходу. У нее были гладкие загорелые ноги, длинные, стройные, и стриженый затылок. – Ах, Иван, – сказала тетя Вайна, тоже глядя ей вслед, – в наше время так трудно с молодыми девушками! Так рано развиваются, так быстро нас покидают… С тех пор как она поступила в этот салон… – Она у вас портниха? – осведомился я. – О нет! Она работает в Салоне Хорошего Настроения, в отделе для престарелых женщин. И вы знаете, ее там ценят. Но в прошлом году она однажды опоздала, и теперь ей приходится быть очень осторожной. Вы сами видите, она не смогла даже с вами прилично поговорить, но вполне возможно, что ее уже ждет клиент… Вы можете не поверить, но у нее уже есть постоянная клиентура… Впрочем, что же мы здесь стоим? Гренки остынут… Мы вошли на хозяйскую половину. Я изо всех сил старался держаться как подобает, хотя как именно подобает, я представлял себе довольно смутно. Тетя Вайна усадила меня за столик, извинилась и вышла. Я огляделся. Это была точная копия моей гостиной, только стены были не голубые, а розовые, и за верандой было не море, а низкая ограда, отделяющая дворик от улицы. Тетя Вайна вернулась с подносом и поставила передо мной чашку с топлеными сливками и тарелочку с гренками. – Вы знаете, я тоже позавтракаю, – сказала она. – Мой врач не рекомендует мне завтракать вообще и, уж во всяком случае, топлеными сливками, но мы так привыкли… Это любимый завтрак генерал-полковника. И вы знаете, я стараюсь брать только постояльцев-мужчин, этот милый Амад хорошо понимает меня. Он понимает, как это нужно мне – хоть изредка посидеть вот так, как мы сидим сейчас с вами за чашечкой топленых сливок… – Ваши сливки изумительно хороши, – заметил я довольно искренне. – Ах, Иван! – Тетя Вайна поставила чашку и слегка всплеснула руками. – Ведь вы сказали это почти так же, как генерал-полковник… И как странно, вы даже похожи на него. – Да, – сказал я с сожалением. – Мундира у меня нет. – Но ведь был когда-то! – сказала она, лукаво грозя мне пальчиком. – Я ведь вижу. Ах, как это бессмысленно! Люди теперь вынуждены стесняться своего военного прошлого. Как это глупо, не правда ли? Но их всегда выдает выправка, совершенно особенная мужественная осанка. Этого не скроешь, Иван. Я сделал сложный неопределенный жест и, сказавши: «М-да», взял гренок. – Как все это нелепо, не правда ли? – с живостью продолжала тетя Вайна. – Как можно смешивать такие разнородные понятия – война и армия? Мы все ненавидим войну. Война – это ужасно. Моя мать рассказывала мне, она была тогда девочкой, но все помнит: вдруг приходят солдаты, грубые, чужие, говорят на чужом языке, отрыгиваются, офицеры так бесцеремонны и так некультурны, громко хохочут, обижают горничных, простите, пахнут, и этот бессмысленный комендантский час… Но ведь это война! Она достойна всяческого осуждения! И совсем иное дело – армия. Вы знаете, Иван, вы должны помнить эту картину: войска, выстроенные побатальонно, строгость линий, мужественные лица под касками, оружие блестит, аксельбанты сверкают, а потом командующий на специальной военной машине объезжает фронт, здоровается, и батальоны отвечают послушно и кратко, как один человек! – Несомненно, – сказал я. – Несомненно, это многих впечатляло. – Да! И очень многих! У нас всегда говорили, что надо непременно разоружаться, но разве можно уничтожать армию? Это последнее прибежище мужества в наше время повсеместного падения нравов. Это дико, это смешно – государство без армии… – Смешно, – согласился я. – Вы не поверите, но с самого подписания Пакта я не перестаю улыбаться. – Да, я понимаю вас, – сказала тетя Вайна. – Нам больше ничего не оставалось делать. Нам оставалось только саркастически улыбаться. Генерал-полковник Туур, – она достала платочек, – он так и умер с саркастической усмешкой на устах… – Она приложила платочек к глазам. – Он говорил нам: «Друзья, я еще надеюсь дожить до того дня, когда все развалится». Надломленный, потерявший смысл существования… Он не вынес пустоты в сердце… – Она вдруг встрепенулась. – Вот взгляните, Иван. Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый старомодный фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна не обратила на это внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на самой первой странице. – Вот генерал-полковник. Генерал-полковник был орел. У него было узкое костистое лицо и прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой орден в виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком, сверкал в районе аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчатки, а правая покоилась на рукоятке кортика. Высокий воротник с золотым шитьем подпирал нижнюю челюсть. – А это генерал-полковник на маневрах. Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим офицерам, склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне гигантского танка. По форме траков и по зализанным очертаниям смотровой башни я узнал тяжелый штурмовой танк «мамонт», предназначенный для преодоления зоны атомных ударов, а ныне успешно используемый глубоководниками. – А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия. Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял у накрытого стола с бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний левый угол фотографии занимала размытая лысина с электрическим бликом, а рядом с генералом, восхищенно глядя на него снизу вверх, сидела очень молодая и очень миловидная тетя Вайна. Я попробовал украдкой определить на ощупь толщину альбома. – А это генерал-полковник на отдыхе. Даже на отдыхе генерал-полковник оставался орлом. Широко расставив ноги, он стоял на пляже в тигровых плавках и рассматривал в полевой бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке голый ребенок трех или четырех лет. Генерал был жилист и мускулист, гренки и сливки не портили его фигуру. Я принялся шумно заводить часы. – А это… – начала тетя Вайна, переворачивая страницу, но тут в гостиную без стука вошел невысокий полный человек, лицо и особенно одежда которого показались мне необычайно знакомыми. – Доброе утро, – произнес он, слегка склонив набок гладкое улыбающееся лицо. Это был давешний таможенник все в том же белом мундире с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. – Ах, Пети! – сказала тетя Вайна. – Ты уже пришел? Познакомься, пожалуйста, это Иван… Иван, это Пети, друг нашего дома. Таможенник повернулся ко мне, не узнавая, коротко наклонил голову и щелкнул каблуками. Тетя Вайна переложила альбом ко мне на колени и поднялась. – Садись, Пети, – сказала она, – я принесу тебе сливок. Пети еще раз щелкнул каблуками и сел рядом со мной. – Не желаете ли поинтересоваться? – сейчас же осведомился я, перекладывая альбом со своих колен на колени таможенника. – Вот это генерал-полковник Туур. Это он просто так. (В глазах таможенника появилось странное выражение.) А вот здесь генерал-полковник на маневрах. Видите? А вот здесь… – Благодарю вас, – отрывисто сказал таможенник. – Не утруждайтесь, потому что… Вернулась с гренками и сливками тетя Вайна. Еще с порога она сказала: – Как приятно видеть человека в мундире, не правда ли, Иван? – Она поставила поднос на столик. – Пети, ты сегодня рано. Что-нибудь случилось? Прекрасная сегодня погода, такое солнце… Сливки для Пети были налиты в особенную чашку, на которой красовался вензель «Т», осененный четырьмя звездочками. – Ночью шел дождь, я просыпалась, значит, были тучи, – продолжала тетя Вайна. – А сейчас, взгляните, ни одного облачка… Еще чашечку, Иван? Я встал. – Благодарю вас, я сыт. Позвольте мне откланяться. У меня назначено деловое свидание. Осторожно закрывая за собой дверь, я услыхал, как вдова сказала: «Ты не находишь, что он удивительно похож на штаб-майора Пола?..» В спальне я распаковал чемодан и переложил одежду в стенной шкаф, и снова позвонил Римайеру. К телефону опять никто не подошел. Тогда я сел за стол в кабинете и принялся исследовать ящики. В одном из ящиков обнаружилась портативная пишущая машинка, в другом – почтовый набор и пустая бутылка из-под смазки для аритмичных двигателей. Остальные ящики были пусты, если не считать пачки смятых квитанций, испорченной авторучки и небрежно сложенного листка, разрисованного рожицами. Я развернул листок. Видимо, это был черновик телеграммы. «Грин умер у рыбарей получай тело воскресенье соболезнуем Хугер Марта мальчики». Я дважды прочел написанное, перевернул листок, изучил рожицы и прочел в третий раз. Видимо, Хугеру и Марте было невдомек, что нормальные люди, сообщая о смерти, говорят в первую очередь, отчего или как умер человек, а не у кого он там умер. Я бы написал: «Грин утонул во время рыбной ловли». В пьяном виде, вероятно. Кстати, какой у меня теперь адрес? Я вернулся в холл. У двери в хозяйскую половину сидел на корточках худенький мальчик в коротких штанишках. Зажав под мышкой длинную серебристую трубку, он, сопя и пыхтя, торопливо разматывал клубок бечевки. Я подошел к нему и сказал: – Привет. Реакция у меня не та, что прежде, но все-таки я успел увернуться. Длинная черная струя пролетела у меня над ухом и плюхнулась в стену. Я изумленно глядел на мальчишку, а он глядел на меня, лежа на боку и выставив перед собой свою трубку. Лицо его было мокрое, рот открыт и перекошен. Я оглянулся на стену. По стене текло черное. Я снова посмотрел на мальчика. Он медленно поднимался, не опуская трубки. – Что-то ты, брат, нервный, – произнес я. – Вы стойте, где стоите, – хрипло сказал мальчик. – Я вашего имени не называл. – Да уж куда там, – сказал я. – Ты и своего не называл, а палишь в меня, как в чучело. – Вы стойте, где стоите, – повторил мальчик. – И не двигайтесь. – Он попятился и вдруг забормотал скороговоркой: – Уйди от волос моих, уйди от костей моих, уйди от мяса моего… – Не могу, – сказал я. Я все старался понять, играет он или действительно меня боится. – Почему? – растерянно спросил мальчик. – Я все говорю как надо. – Я не могу уйти, не двигаясь, – объяснил я. – И стоя, где стою. Рот у него снова приоткрылся. – Хугер, – сказал он неуверенно. – Говорю тебе, Хугер: сгинь! – Почему Хугер? – удивился я. – Ты меня с кем-то путаешь. Я не Хугер, я Иван. Тогда мальчик вдруг закрыл глаза и пошел на меня, наклонив голову и выставив перед собой свою трубку. – Я сдаюсь, – предупредил я. – Смотри не выпали. Когда трубка уперлась мне в живот, он выронил ее и, опустив руки, весь как-то обмяк. Я наклонился и заглянул ему в лицо. Теперь он был красный. Я поднял трубку. Это было что-то вроде игрушечного автомата – с удобной рифленой рукояткой и с плоским прямоугольным баллончиком, который вставлялся снизу, как магазин. – Что это за штука? – спросил я. – Ляпник, – сказал он угрюмо. – Дайте сюда. Я отдал ему игрушку. – Ляпник, – сказал я. – Которым, значит, ляпают. А если бы ты в меня попал? – Я посмотрел на стену. – Надо же, теперь это за год не отмыть, придется стену менять. Мальчик недоверчиво посмотрел на меня снизу вверх. – Это же ляпа, – сказал он. – Да? А я-то думал – лимонад. Лицо его приобрело наконец нормальную окраску и обнаружило определенное сходство с мужественными чертами генерал-полковника Туура. – Да нет, – сказал он. – Это ляпа. – Ну? – Она высохнет. – И тогда уже все окончательно пропало? – Да нет же. Просто ничего не останется. – Гм, – сказал я с сомнением. – Впрочем, тебе виднее. Будем надеяться на лучшее. Но я все-таки очень рад, что ничего не останется на стене, а не на моей физиономии. Как тебя зовут? – Зигфрид, – сказал мальчик. – А подумавши? Он посмотрел на меня. – Люцифер. – Как? – Люцифер. – Люцифер, – сказал я. – Велиал. Астарет. Вельзевул и Азраил. А покороче у тебя ничего нет? Очень неудобно звать на помощь человека по имени Люцифер. – Двери же закрыты, – сказал он и отступил на шаг. Лицо его снова побледнело. – Ну и что? Он не ответил и снова начал пятиться, уперся спиной в стену и пошел боком, прижимаясь к ней и не сводя с меня глаз. Я понял наконец, что он принял меня то ли за вора, то ли за убийцу и хочет удрать, но почему-то он не звал на помощь и почему-то не заскочил в комнату матери, а прокрался мимо ее двери и продолжал красться вдоль стены к выходу из дома. – Зигфрид, – сказал я. – Зигфрид-Люцифер, ты ужасный трус. За кого ты меня принимаешь? – Я нарочно не двигался с места и только поворачивался вслед за ним. – Я ваш новый жилец, твоя мама напоила меня сливками и накормила меня гренками, а ты чуть не заляпал меня и теперь сам же меня боишься. Это я должен тебя бояться. Все это очень напоминало одну сцену в Аньюдинском интернате, когда мне привезли почти такого же мальчика, сына хлыста. Елки-палки, неужели я до такой степени похож на гангстера? – Ты похож на мускусную крысу Чучундру, – сказал я, – которая всю свою жизнь плакала, потому что у нее не хватало духу выйти на середину комнаты. У тебя от страха стал голубой нос, уши сделались холодными, а штанишки – мокрыми, и ты оставляешь за собой ручеек… В таких случаях абсолютно все равно, что говорить. Важно говорить спокойно и не делать резких движений. Выражение его лица не менялось, но, когда я сказал о ручейке, он на секунду скосил глаза, чтобы посмотреть. Всего на секунду. Затем он прыгнул к выходной двери, забился возле нее, дергая засов, и вылетел во двор – только мелькнули грязные подошвы сандалий. Я вышел за ним. Он стоял в кустах сирени, так что мне видно было только его бледное лицо. Словно удирающая кошка остановилась на миг, чтобы поглядеть через плечо. – Ну ладно, – сказал я. – Объясни мне, пожалуйста, что я должен делать. Мне надо сообщить домой свой новый адрес. Адрес вот этого самого дома. Дома, в котором я теперь живу. Он молча смотрел на меня. – К твоей маме мне идти неудобно. Во-первых, у нее гости, а во-вторых… – Вторая Пригородная, семьдесят восемь, – сказал он. Я не торопясь уселся на крыльце. Между нами было метров десять. – Ну и голосок у тебя! – сказал я доверительно. – Как у моего знакомого бармена из Мирза-Чарле. – Когда вы приехали? – спросил он. – Да вот… – Я посмотрел на часы. – Часа полтора назад. – Тут до вас жил один, – сказал он и стал глядеть в сторону. – Дрянь-человек. Подарил мне плавки, полосатые, я полез купаться, а они в воде растаяли. – Ай-яй-яй! – сказал я. – Это же чудовище какое-то, а не человек. Его надо было утопить в ляпе. – Я не успел, – сказал мальчик. – Я хотел, да он уже уехал. – Это тот самый Хугер? – спросил я. – С Мартой и мальчиками? – Нет. Откуда вы взяли? Хугер уже потом жил. – Тоже дрянь-человек? Он не ответил. Я привалился спиной к стене и стал смотреть на улицу. Из ворот напротив рывками выполз автомобиль, поерзал, разворачиваясь, взревел двигателем и укатил. Сейчас же вслед за ним промчался еще один такой же автомобиль. Запахло ароматическим бензином. Потом автомобили пошли один за другим, у меня даже запестрело в глазах. В небе появилось несколько вертолетов. Это были так называемые бесшумные вертолеты. Но они летели довольно низко, и, пока они летели, разговаривать было трудно. Впрочем, мальчик разговаривать, по-видимому, не собирался. Не собирался он и выходить. Он что-то делал в кустах со своим ляпником и время от времени поглядывал на меня. Не ляпнул бы он в меня оттуда, подумал я. Вертолеты все шли и шли, и машины все мчались и мчались, и казалось, будто все пятнадцать тысяч легковых автомобилей выкатились на Вторую Пригородную и все пятьсот вертолетов повисли над домом семьдесят восемь. Это продолжалось минут десять, мальчишка совсем перестал обращать на меня внимание, а я сидел и думал, какие вопросы придется задать Римайеру. Затем все стало как прежде: улица опустела, запах бензина рассеялся, в небе стало чисто. – Куда это они все сразу? – спросил я. Мальчик пошуршал в кустах. – А вы что, не знаете? – сказал он. – Откуда же мне знать? – А я не знаю откуда. Хугера-то вы откуда-то знаете… – Хугера… – сказал я. – Хугера я знаю совершенно случайно. А про вас ничего не знаю. Как вы тут живете, чем занимаетесь… Вот что ты там сейчас делаешь? – Предохранитель испортился. – Так давай его сюда, я починю. Чего ты меня так боишься? Я похож на какого-нибудь дрянь-человека? – Они все на работу поехали, – сказал мальчик. – Поздно у вас работа начинается. Уже обедать пора, а вы еще только на работу идете… Ты знаешь, где отель «Олимпик»? – Знаю, конечно. – Проводишь меня? Мальчик помедлил. – Нет, – сказал он. – Почему? – Сейчас школа кончается. Мне надо домой идти. – Ах, вот оно что! – сказал я. – Ты, значит, филонишь? Или, как у нас говорили, мотаешь?.. И в каком же ты классе? – В третьем. – Я тоже когда-то учился в третьем. Он высунулся из кустов. – А потом? – А потом в четвертом. – Я поднялся. – Ну ладно. Разговаривать со мной ты не хочешь, проводить меня ты не хочешь, штанишки у тебя мокрые, пойду я к себе. Ну, что смотришь? Даже не хочешь мне сказать, как тебя зовут. Он молча глядел на меня и дышал через рот. Я пошел к себе. Кремовый холл был обезображен, как мне показалось, необратимо. Огромная угольно-черная клякса на стене не собиралась высыхать. Кому-то сегодня влетит, подумал я. Под ноги мне попался клубок бечевки. Я поднял его. Конец бечевки был привязан к ручке двери в хозяйскую половину. Так, подумал я, это мы тоже понимаем. Я отвязал бечевку и сунул клубок в карман. В кабинете я достал из стола чистый лист бумаги и составил телеграмму Марии: «Прибыл благополучно Вторая Пригородная семьдесят восемь целую Иван». В путеводителе я нашел телефон Бюро Обслуживания, передал телеграмму и снова позвонил Римайеру. И снова Римайер не отозвался. Тогда я надел пиджак, посмотрелся в зеркало, пересчитал деньги и собрался уже выходить, когда заметил, что дверь в гостиную приоткрыта и в щель смотрит глаз. Я, конечно, ничего не заметил. Я внимательно оглядел свой костюм спереди, вернулся в ванную и некоторое время, посвистывая, чистил себя пылесосом. Когда я вернулся в кабинет, лопоухая голова, просунутая в полуоткрытую дверь, моментально скрылась – осталась торчать только серебристая трубка ляпника. Усевшись в кресло, я по очереди открыл и закрыл все двенадцать ящиков стола, включая потайные, и только тогда снова поглядел на дверь. Мальчик стоял на пороге. – Меня зовут Лэн, – сообщил он. – Приветствую тебя, Лэн, – сказал я рассеянно. – Меня зовут Иван. Заходи. Правда, я уже собрался обедать. Ты еще не обедал сегодня? – Нет. – Вот и хорошо. Сбегай, отпросись у мамы, и пойдем. Лэн помолчал, глядя в пол. – Еще рано, – сказал он. – Что рано? Обедать? – Нет, идти… туда. Школа только через двадцать минут кончается. – Он снова помолчал. – И потом, там этот толстый хмырь со шнурами. – Дрянь-человек? – спросил я. – Да, – сказал Лэн. – Вы правда уходите сейчас? – Да, ухожу, – сказал я и достал из кармана клубок бечевки. – На вот, возьми. А если бы мать первой вышла? Он пожал плечом. – Если вы вправду уходите, – сказал он, – то можно, я у вас посижу? – Ну что ж, посиди. – А здесь больше никого нет? – Никого. Он так и не подошел ко мне, чтобы взять бечевку, но позволил подойти к себе и даже взять себя за ухо. Ухо действительно было холодное. Я легонько потрепал его и, подтолкнув мальчишку к столу, сказал: – Сиди сколько хочешь. Я вернусь не скоро. – Я тут посплю, – сказал Лэн. Глава третья Отель «Олимпик» был пятнадцатиэтажный, красный с черным. Половина площади перед ним была заставлена автомобилями, в центре площади в маленьком цветнике возвышался монумент, изображающий человека с гордо поднятой головой. Огибая монумент, я вдруг обнаружил, что человек этот мне знаком. Я в замешательстве остановился и пригляделся. Несомненно, в смешном старомодном костюме, опираясь рукой на непонятный аппарат, который я принял было за продолжение абстрактного постамента, устремив презрительно сощуренные глаза в бесконечность, на площади перед отелем «Олимпик» стоял Владимир Сергеевич Юрковский. На постаменте золочеными буквами была вырезана надпись: «Владимир Юрковский, 5 декабря, год Весов». Я не поверил, потому что это было совершенно невозможно. Юрковским не ставят памятников. Пока они живы, их назначают на более или менее ответственные посты, их чествуют на юбилеях, их выбирают членами академий. Их награждают орденами и удостаивают международных премий. А когда они умирают – или погибают, – о них пишут книги, их цитируют, ссылаются на их работы, но чем дальше, тем реже, а потом наконец забывают о них. Они уходят из памяти и остаются только в книгах. Владимир Сергеевич был генералом науки и замечательным человеком. Но невозможно поставить памятники всем генералам и всем замечательным людям, тем более в странах, к которым они никогда не имели прямого отношения, и в городах, где они если и бывали, то разве что проездом… А в этом их году Весов Юрковский не был даже генералом. В марте он вместе с Дауге заканчивал исследования Аморфного Пятна на Уране, и один бомбозонд взорвался у нас в рабочем отсеке, попало всем, и, когда в сентябре мы вернулись на Планету, Юрковский был весь в сиреневых лишаях, злой и говорил, что вот вволю поплавает и позагорает и засядет за проект нового бомбозонда, потому что старый – дерьмо… Я оглянулся на отель. Мне оставалось только сделать вывод, что жизнь города находится в таинственной и весьма мощной зависимости от Аморфного Пятна на Уране. Или находилась когда-то… Юрковский высокомерно улыбался. Вообще скульптура была хорошая, но я не понимал, на что Юрковский опирается. На бомбозонд этот аппарат похож не был… Что-то зашипело у меня над ухом. Я повернул голову и невольно отстранился. Рядом со мной, тупо уставясь в постамент, стоял длинный худой человек, с ног до шеи затянутый в какую-то серую чешую, с громоздким кубическим шлемом на голове. Лицо человека закрывала стеклянная пластина с дырочками. Из дырочек в такт дыханию вырывались струйка дыма. Изможденное лицо за стеклянной пластиной было залито потом и часто-часто ёкало щёками. Сначала я принял его за пришельца, затем подумал, что это курортник, которому прописаны особые процедуры, и только потом догадался, что это артик. – Простите, – сказал я. – Вы мне не скажете, что это за памятник? Мокрое лицо совсем исказилось. – Что? – глухо донеслось из-под шлема. Я нагнулся. – Я спрашиваю: что это за памятник? Человек снова уставился на постамент. Дым из дырочек пошел гуще. Снова раздалось сильное шипение. – Владимир Юрковский, – прочитал он. – Пятое декабря, год Весов… Ага… декабря… Ну… Так это какой-нибудь еврей или поляк… – А кто этот памятник поставил? – Не знаю, – сказал человек. – Тут же не написано. А зачем вам? – Это мой знакомый, – объяснил я. – Тогда чего вы спрашиваете? Спросили бы у него самого. – Он умер. – А-а… Так, может, его здесь похоронили? – Нет, – сказал я. – Он далеко похоронен. – Где похоронен? – Далеко!.. А что это за штука, на которую он опирается? – Какая штука? Это эрула. – Что? – Эрула, говорю! Электронная рулетка. Я вытаращил глаза. – При чем здесь рулетка? – Где? – Здесь, на памятнике. – Не знаю, – сказал человек, подумав. – Может, ваш приятель ее изобрел? – Вряд ли, – сказал я. – Он работал в другой области. – В какой? – Он был планетолог и планетолетчик. – А-а… Ну, если он ее изобрел, то молодец. Полезная вещь. Надо бы запомнить: Юрковский Владимир. Головастый был еврей… – Вряд ли он ее изобрел, – сказал я. – Я же говорю, он был планетолетчик. Человек воззрился на меня. – А если не он изобрел, тогда почему он с нею тут стоит, а? – Так в том-то и дело, – сказал я. – Сам удивляюсь. – Врешь ты все, – сказал человек неожиданно. – Врешь и сам не знаешь, зачем врешь. С самого утра, а уже наелся… Алкоголик! – Он повернулся и побрел прочь, волоча тощие ноги и звучно шипя. Я пожал плечами, последний раз глянул на Владимира Сергеевича и через просторную, как аэродром, площадь направился к отелю. Гигантский швейцар откатил передо мною дверь и звучно произнес: «Милости просим». Я остановился. – Будьте любезны, – сказал я. – Вы не знаете, что это за памятник? Швейцар посмотрел поверх моей головы на площадь. На лице его изобразилось замешательство. – А разве там… не написано? – Написано, – сказал я. – Но кто поставил этот памятник? И за что? Швейцар переступил с ноги на ногу. – Прошу прощения, – виновато сказал он, – никак не могу ответить на этот вопрос. Он здесь давно стоит, а я совсем недавно… Боюсь вас дезинформировать. Может быть, портье… Я вздохнул. – Ну хорошо, не беспокойтесь. Где у вас здесь телефон? – Направо, прошу вас, – сказал швейцар обрадованно. Ко мне устремился было портье, но я помотал головой, взял трубку и набрал номер Римайера. На этот раз телефон оказался занят. Я направился к лифту и поднялся на девятый этаж. Римайер, грузный, с непривычно обрюзгшим лицом, встретил меня в халате, из-под которого виднелись ноги в брюках и ботинках. В комнате воняло застоявшимся табачным дымом, пепельница на столе была полна окурков. Вообще в номере царил кавардак. Одно кресло было опрокинуто, на диване валялась скомканная сорочка, явно женская, под подоконником и под столом блестели батареи пустых бутылок. – Чем могу служить? – неприветливо осведомился Римайер, глядя мне в подбородок. По-видимому, он только что вышел из ванны – редкие светлые волосы на его длинном черепе были мокры. Я молча протянул ему свою карточку. Римайер внимательно прочитал ее, медленно сунул в карман халата и, по-прежнему глядя мне в подбородок, сказал: «Садитесь». Я сел. – Очень неудачно получается, – сказал он. – Я чертовски занят, и нет ни минуты времени. – Я несколько раз звонил вам сегодня, – сказал я. – Я только что вернулся… Как вас зовут? – Иван. – А фамилия? – Жилин. Видите ли, Жилин… Короче говоря, я должен сейчас одеться и уйти опять… – Он помолчал, растирая ладонью вялые щеки. – Да, собственно, и говорить-то… Впрочем, если хотите, посидите здесь и подождите меня. Если не вернусь через час, уходите и возвращайтесь завтра к двенадцати. Да, оставьте мне ваш адрес и телефон, запишите прямо на столе… – Он сбросил халат и, волоча его по полу, ушел в соседнюю комнату. – А пока осмотрите город. Скверный городишко… Но этим все равно надо заняться. Меня уже тошнит от него… – Он вернулся, затягивая галстук. Руки у него дрожали, кожа на лице была дряблой и серой. Я вдруг ощутил, что не доверяю ему, – смотреть на него было неприятно, как на запущенного больного. – Вы плохо выглядите, – сказал я. – Вы сильно изменились. Римайер впервые взглянул мне в глаза. – А откуда вы знаете, какой я был раньше? – Я видел вас у Марии… Много курите, Римайер, а табак теперь сплошь и рядом пропитывают дрянью. – Ерунда это – табак, – сказал он с неожиданным раздражением. – Здесь все дрянью пропитывают… А в общем-то вы правы, наверное, надо бросать. – Он медленно натянул пиджак. – Надо бросать… – повторил он. – И вообще не надо было начинать. – Как идет работа? – Бывало и хуже. На редкость захватывающая работа. – Он как-то неприятно усмехнулся. – Ну, я пойду. Меня ждут, я опаздываю. Значит, либо через час, либо завтра в двенадцать. Он кивнул и вышел. Я записал на телефонном столике свой адрес и телефон и, въехав ногой в кучу бутылок, подумал, что работа была, по-видимому, действительно захватывающая. Я позвонил портье и потребовал в номер уборщицу. Вежливейший голос ответил, что хозяин номера категорически запретил обслуживающему персоналу появляться в номере в его отсутствие и повторил это запрещение только что, выходя из отеля. «Ага», – сказал я и повесил трубку. Мне это не слишком понравилось. Сам я таких приказаний никогда не отдаю и никогда ни от кого ничего не скрываю, даже записную книжку. Глупо создавать ненужные впечатления, лучше поменьше пить. Я поднял опрокинутое кресло, уселся и приготовился ждать, стараясь подавить чувство недовольства и разочарования. Ждать пришлось недолго. Минут через пять дверь приоткрылась, и в комнату просунулась хорошенькая женская мордочка. – Эй! – чуть сипло произнесла мордочка. – Римайер дома? – Римайера нет, – сказал я. – Но вы все равно заходите. Она поколебалась, рассматривая меня. По-видимому, она не собиралась заходить, просто заглянула мимоходом. – Заходите, заходите, – сказал я. – А то мне одному скучно. Она вошла легкой танцующей походкой и, подбоченясь, остановилась передо мной. У нее был короткий вздернутый нос и растрепанная мальчишеская прическа. Волосы были рыжие, шорты ярко-красные, а голошейка навыпуск – яично-желтая. Яркая женщина. И довольно приятная. Ей было лет двадцать пять. – Ждете? – сказала она. Глаза ее блестели, и от нее пахло вином, табаком и духами. – Жду, – сказал я. – Садитесь, будем ждать вместе. Она повалилась на тахту напротив меня и задрала ноги на телефонный столик. – Киньте сигаретку рабочему человеку, – сказала она. – Пять часов не курила. – Я некурящий… Позвонить, чтобы принесли? – Господи, и здесь грустец… Оставьте телефон, а то опять припрется эта баба… Пошарьте в пепельнице и найдите бычок подлиннее! В пепельнице было полно длинных бычков. – Они все в помаде, – сказал я. – Давайте, давайте, это моя помада. Как вас зовут? – Иван. Она щелкнула зажигалкой и закурила. – А меня – Илина. Вы тоже иностранец? Вы все, иностранцы, какие-то широкие. Что вы здесь делаете? – Жду Римайера. – Да нет. Чего вас принесло к нам? От жены спасаетесь? – Я не женат, – сказал я скромно. – Я приехал написать книгу. – Книгу? Ну и знакомые же у этого Римайера… Книгу он приехал написать. Проблема пола у спортсменов-импотентов. Как у вас с проблемой пола? – Это для меня не проблема, – сказал я скромно. – А для вас? Она спустила ноги со столика. – Но-но… Полегче. Здесь вам не Париж. Патлы сначала укороти, а то сидит как перш… – Как кто? – Я был очень терпелив, ждать еще оставалось сорок пять минут. – Как перш. Знаешь, ходят такие… – Она стала делать руками неопределенные движения возле ушей. – Не знаю, – сказал я. – Я здесь недавно. Я еще ничего не знаю. Расскажите, это интересно. – Ну уж нет, только не я. У нас не болтают. Наше дело маленькое – подай, прибери, скаль зубы и помалкивай. Профессиональная тайна. Слыхал про такого зверя? – Слыхал, – сказал я. – А где это «у вас»? У врачей? Почему-то ей это показалось очень смешным. – У врачей!.. Надо же… – хохотала она. – А ты парень ничего, с язычком… У нас в Бюро тоже есть один такой. Как скажет – все лежат. Когда мы рыбарей обслуживаем, его всегда назначают, рыбари любят повеселиться. – Да и кто не любит? – сказал я. – Это ты зря. Интели, например, его прогнали. «Уберите, – говорят, – дурака…» Или вот нынче, у этих беременных мужиков… – У кого? – У грустецов. Слушай, а ты, я вижу, ничего не понимаешь. Откуда ты такой приехал? – Из Вены, – сказал я. – Ну и что? У вас в Вене нет грустецов? – Вы представить себе не можете, чего только нет в Вене. – Может быть, у вас там и нерегулярных собраний нет? – У нас – нет, – сказал я. – У нас все собрания регулярные. Как автобусная линия. Она развлекалась. – Может, у вас и официанток нет? – Официантки есть. Причем попадаются превосходные экземпляры. Значит, вы официантка? Она вдруг вскочила. – Не-ет, так у нас дело не пойдет! – закричала она. – Хватит с меня грустецов на сегодня. Сейчас ты у меня выпьешь со мной на брудершафт, как миленький… – Она принялась валить бутылки под окном. – Вот стервы, все пустые… Может, ты и непьющий? Ага, вот есть немного вермута… Будешь вермут? Или спросить виски? – Начнем с вермута, – сказал я. Она грохнула бутылку на столик и взяла с подоконника два стакана. – Надо вымыть, погоди минутку, накидали мусора… – Она ушла в ванную и продолжала говорить оттуда: – Если бы ты еще оказался непьющим, я бы не знаю что с тобой сделала… Ну и кабак у него здесь, в ванной, люблю! Ты где остановился, тоже здесь? – Нет, в городе, – ответил я. – На Второй Пригородной. Она вернулась со стаканами. – С водой или чистого? – Пожалуй, чистого. – Все иностранцы пьют чистое. А у нас почему-то пьют с водой. – Она села ко мне на подлокотник и обняла меня за плечи. От нее здорово пахло спиртным. – Ну, на «ты»… Мы выпили и поцеловались. Без всякого удовольствия. Губы у нее оказались сильно накрашены, а веки тяжелы от бессонницы и усталости. Она поставила стакан, отыскала в пепельнице еще один окурок и вернулась на тахту. – Где же этот Римайер? – сказала она. – Сколько можно ждать? Ты давно его знаешь? – Нет, не очень. – По-моему, он сволочь, – сказала она с неожиданной злобой. – Все выпытал, а теперь скрывается. Не открывает, скотина, и не дозвонишься к нему. Слушай, а он не шпик? – Какой шпик? – А, много их, сволочей… Из Общества Трезвости, нравственники… Знатоки и Ценители тоже дрянь хорошая… – Нет. Римайер – порядочный человек, – сказал я с некоторым усилием. – Порядочный… Все вы порядочные. Поначалу. Римайер тоже был порядочным, таким прикидывался добреньким, веселеньким… А теперь смотрит, как крокодил! – Бедняга, – сказал я. – Он, наверное, вспомнил о семье, и ему стало стыдно. – Да нет у него никакой семьи. И вообще, ну его к черту! Налить тебе еще? Мы выпили еще. Она легла и закинула руки за голову. Затем она сказала: – Да ты не расстраивайся. Плюнь. Вина у нас полно, спляшем, сбегаем на дрожку… Завтра футбол, поставим на «Быков»… – Да я и не расстраиваюсь. На «Быков» так на «Быков». – Ах, «Быки»! Какие мальчики! Век бы смотрела… Руки как железо, прижмешься к нему – как к дереву, честное слово… В дверь постучали. – Заходи! – заорала Илина. В комнату вошел и сразу остановился высокий костлявый человек средних лет со светлыми усами щеточкой и со светлыми выпуклыми глазами. – Виноват, – сказал он. – Я хотел видеть Римайера. – Здесь все хотят видеть Римайера, – сказала Илина. – Присаживайтесь, будем ждать вместе. Незнакомец наклонил голову и присел к столу, положив ногу на ногу. Вероятно, он был здесь не впервые. Он не озирался по сторонам, а глядел в стену прямо перед собой. Впрочем, может быть, он был не любопытен. Во всяком случае, ни я, ни Илина его явно не интересовали. Мне это показалось неестественным: по-моему, такая пара, как я и Илина, должна была заинтересовать любого нормального человека. Илина приподнялась на локте и стала пристально рассматривать незнакомца. – Я вас где-то уже видела, – объявила она. – В самом деле? – холодно сказал незнакомец. – Как вас зовут? – Оскар. Я приятель Римайера. – Вот славно, – сказала Илина. Ее явно раздражало безразличие незнакомца, но пока она сдерживалась. – Он тоже приятель Римайера. – Она показала на меня пальцем. – Вы знакомы? – Нет, – сказал Оскар, по-прежнему глядя в стену. – Меня зовут Иван, – сказал я. – А это приятельница Римайера. Ее зовут Илина, и мы с нею только что выпили на брудершафт. Оскар довольно равнодушно взглянул на Илину и вежливо наклонил голову. Илина, не сводя с него глаз, взяла бутылку. – Здесь еще немного осталось, – сказала она. – Хотите выпить, Оскар? – Нет, благодарю вас, – холодно ответил Оскар. – На брудершафт! – сказала Илина. – Не хотите? Зря. Она плеснула вина в мой стакан, а остатки вылила в свой и сейчас же выпила. – В жизни бы не подумала, – сказала она, – что у Римайера могут быть друзья, которые откажутся выпить. А ведь я вас все-таки где-то видела! Оскар пожал плечами. – Вряд ли, – сказал он. Илина накалялась на глазах. – Сволочь какая-нибудь, – сообщила она мне громко. – Алло, Оскар, может, вы интель? – Нет. – Как же нет? – сказала Илина. – Ясно, что интель. Вы еще поцапались в «Ласочке» с плешивым Лейзом, зеркало расколотили, а Моди надавала вам оплеух… Каменное лицо Оскара слегка порозовело. – Уверяю вас, – произнес он очень вежливо, – я не интель и никогда в жизни не был в «Ласочке». – Что же, я вру, по-вашему? – сказала Илина. Тут я на всякий случай снял со столика бутылку и поставил под кресло. – Я приезжий, – сказал Оскар. – Турист. – Давно прибыли? – спросил я, чтобы разрядить атмосферу. – Нет, недавно, – ответил Оскар. Он по-прежнему глядел в стену. Железной выдержки человек. – А-а! – сказала вдруг Илина. – Помню… Это я все напутала. – Она расхохоталась. – Никакой вы не интель, конечно… Вы же были позавчера у нас в Бюро. Вы коммивояжер, да? Вы предлагали управляющему партию какой-то дряни… «Дюгонь»… «Дюпон»… – «Девон», – подсказал я. – Есть такой репеллент, «Девон». Оскар впервые улыбнулся. – Совершенно верно, – сказал он. – Но я не коммивояжер, конечно. Я просто выполнил поручение моего родственника. – Это другое дело, – сказала Илина и вскочила. – Так бы и сказали. Иван, нам всем нужно выпить на брудершафт. Я позвоню… Нет, лучше я сбегаю. А вы пока поболтайте. Я сейчас… Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью. – Веселая женщина, – сказал я. – Да, чрезвычайно. Вы местный? – Нет, я тоже приезжий… Какая странная идея пришла в голову вашему родственнику! – Что вы имеете в виду? – Кому нужен «Девон» в курортном городе? Оскар пожал плечами. – Мне трудно судить об этом, я не химик. Но согласитесь, нам часто трудно понять даже поступки наших ближних, не то что их фантазии… Так «Девон», оказывается… как вы его назвали? Реце… – Репеллент, – сказал я. – Это, кажется, для комаров? – Не столько для, сколько против. – Вы, я вижу, хорошо в этом разбираетесь, – сказал Оскар. – Мне приходилось им пользоваться. – Ах, даже так… Что за черт? – подумал я. Что он всем этим хочет сказать? Он больше не смотрел в стену. Он смотрел мне прямо в глаза и улыбался. Но если он хотел что-нибудь сказать, то он уже сказал. Он встал. – Пожалуй, я не стану больше ждать, – произнес он. – Насколько я понимаю, меня здесь вынудят пить на брудершафт. А я приехал сюда не пить. Я приехал сюда лечиться. Передайте, пожалуйста, Римайеру, что я буду звонить ему сегодня вечером. Не забудете? – Нет, – сказал я. – Не забуду. Если я скажу, что заходил Оскар, он поймет, о ком идет речь? – Да, конечно. Это мое настоящее имя. Он поклонился и вышел размеренным шагом, не оглянувшись, прямой и весь какой-то неестественный. Я запустил пальцы в пепельницу, выбрал окурок без помады и несколько раз затянулся. Табак мне не понравился. Я потушил окурок. Оскар мне тоже не понравился. И Илина. И Римайер мне тоже очень не понравился. Я перебрал бутылки, но все они были пустые. Глава четвертая Римайера я не дождался. Илина так и не вернулась. Мне надоело сидеть в прокуренной комнате, и я спустился вниз, в вестибюль. Я намеревался пообедать и остановился, озираясь, где здесь ресторан. Около меня мгновенно возник портье. – К вашим услугам, – нежно прошелестел он. – Автомобиль? Ресторан? Бар? Салон?.. – Какой салон? – полюбопытствовал я. – Парикмахерский салон. – Он деликатно взглянул на мою прическу. – Сегодня принимает мастер Гаоэй. Усиленно рекомендую. Я вспомнил, что Илина назвала меня, кажется, патлатым першем, и сказал: «Ну что ж, пожалуй». – «Прошу за мной», – сказал портье. Мы пересекли вестибюль. Портье приоткрыл низкую широкую дверь и негромко сказал в пустоту обширного помещения: – Простите, мастер, к вам клиент. – Прошу, – произнес спокойный голос. Я вошел. В салоне было светло и хорошо пахло, блестел никель, блестели зеркала, блестел старинный паркет. С потолка на блестящих штангах свисали блестящие полушария. В центре зала стояло огромное белое кресло. Мастер двигался мне навстречу. У него были пристальные неподвижные глаза, крючковатый нос и седая эспаньолка. Больше всего он напоминал пожилого, опытного хирурга. Я робко поздоровался. Он коротко кивнул и, озирая меня с головы до ног, стал обходить меня сбоку. Мне стало неуютно. – Приведите меня в соответствие с модой, – сказал я, стараясь не выпускать его из поля зрения. Но он мягко придержал меня за рукав и несколько секунд дышал за моей спиной, бормоча: «Несомненно… Вне всякого сомнения…» Потом я почувствовал, как он прикоснулся к моему плечу. – Несколько шагов вперед, прошу вас, – сказал он строго. – Пять-шесть шагов, а потом остановитесь и резко повернитесь кругом. Я повиновался. Он задумчиво разглядывал меня, пощипывая бородку. Мне показалось, что он колеблется. – Впрочем, – сказал он неожиданно, – садитесь. – Куда? – спросил я. – В кресло, в кресло, – сказал он нетерпеливо.

Конец ознакомительного фрагмента.