Начальник свернул бумажку, ее он держал в руках, когда выходил из двери, сунул в карман мундира и скомандовал нам: «Кругом!»

Мы пошли к невысокому домику, стоявшему рядом с «вахтой», там нас оставили и заперли дверь, заворчала машина и выехала из «зоны», а мы остались.

Вызвали меня последним. Приходил сверхсрочник-сержант, называл фамилию и уводил по одному.

Перед порогом кабинета я замешкался, и сержант подтолкнул меня в спину.

— Здравствуйте, — сказал я.

Мне не ответили. За письменным столом сидел бледный, худой старший лейтенант, а сбоку примостился у стола краснолицый усатый крепыш с капитанскими погонами на плечах.

— Докладывать надо, — сказал капитан. — Заключенный такой-то прибыл…

— Он ведь новенький, — примиряюще сказал старший лейтенант, — привыкнет…

Офицер ободряюще улыбнулся мне.

— Садитесь. Расскажите о себе поподробнее, — сказал старший лейтенант.

— Что делать умеешь? — спросил усач.

— Ловить в океане рыбу, — ответил я.

— Ну тут у нас не океан, а колония, и ты заключенный. Кем был на воле?

— Капитаном траулера.

— Гм… И чего это тебя в наш сухопутный город? Сидел бы у себя в городе.

— Сам напросился подальше от моря.

— Что, море-то поперек горла встало? — смягчившимся голосом сказал капитан. — Восемьдесят пятая?

— Да.

Наступила тишина. Вопросов больше не задавали. Капитан читал мое дело, а коллега его на бумажном листе выводил карандашом узоры.

— Вот что, — сказал наконец капитан, — ты побеседуй еще с гражданином, а я пойду. Надо бы его к Загладину направить, этот не будет дурака валять.

— Ведь верно? — спросил он меня.

Я пожал плечами.

— Ну и хорошо.

Он поднялся, сунул старшему лейтенанту папку и вышел.

— Капитан Бугров, — сказал старший лейтенант. — А моя фамилия Афанасьев. После беседы вы отправитесь в карантин, а затем вас зачислят в пятый отряд, где начальником Загладив. Итак, Волков Олег Васильевич, тридцать пятого года рождения, уроженец Московской области…

В карантине нас остригли, предложили вымыться, отобрали одежду и выдали черную робу «хэбэ», рабочие ботинки, нижнее белье и особого покроя головной убор. Мы переоделись, и в глазах у всех и у меня, верно, тоже появилось то самое выражение, что заметил у ребят, встреченных нами у входа в «зону».

Больных в пашей партии не оказалось. После медицинского осмотра и карантина пришли надзиратели, чтоб развести нас по отрядам. Моим провожатым оказался низенький старшина неопределенного возраста, в сбитой на затылок фуражке, широченных бриджах синего цвета и сапогах в гармошку.

Он остановился передо мной, оглядел с ног до головы и поправил фуражку.

— Волков, что ли? — спросил старшина.

— Он самый.

— Шмутки сдал?

Я понял, что он спрашивает про гражданский костюм.

— Нет еще…

Старшина подошел к лавке, где лежала моя одежда, и пощупал пальцами ткань пиджака.

— Матерьялец, — сказал он.

Я только пожал плечами.

— Ладно, собирай все, сдашь в отряде в каптерку.

Колония располагалась на окраине большого областного центра. Но его я так и не увидал. Когда через два года за мной закрылась дверь проходной, первым и единственным моим желанием было поскорее добраться до вокзала.

Но иногда город сам приходил к нам в лице своих представителей. Это были артисты из драматического театра, лекторы из общества «Знание», однажды пришли поэты и взбудоражили надолго заключенных — в неволе их сердца странным образом ожесточаются и становятся сентиментальными одновременно.

Итак, города я не видел. Впрочем, колония сама была маленьким городом. Внутри «зоны», обнесенной забором, находились две территории: жилая и производственная. На производственной располагались завод электроарматуры, снабжавший многих заказчиков страны — от Калининграда до Владивостока, — техническое училище, средняя школа, склад готовой продукции, клуб, больница и другие объекты.

Ну а в жилой мы проводили ночь и свободные от работы часы…

Обо всем я узнал потом, а сейчас, шагая по территории колонии, шел в барак, где мне предстояло провести восемь лет. Конечно, я знал, что, может быть, и не восемь, но срок «восемь лет», названный председателем областного суда при оглашении приговора, не оставлял моего сознания, и я все время возвращался к нему, превращал его в девяносто шесть месяцев, четыреста шестнадцать недель, или в две тысячи девятьсот двадцать дней, семьдесят тысяч восемьдесят часов… Словом, я примеривался к нему, по-разному рассматривал этот срок, подкрадывался со всех сторон, но он оставался постоянным, и изменить его мне было не под силу.

Низкий звук сирены заставил вздрогнуть.

«Как у «Кальмара», — подумал я и замедлил шаги, — у моего «Кальмара»…»

— Ты это чего? — старшина повернул голову. — Обед сигналят, первой смене на заправку. Пошли, пошли… Твой отряд в бараке сейчас. Со второй сменой порубаешь.

Я ловил на себе любопытные взгляды заключенных, они группами выходили из различных строений. И я подумал о том, что не вижу чего-то такого, к чему сознание мое было подготовлено еще до того, как закрытая машина въехала в «зону». Вновь и вновь смотрел по сторонам, стараясь делать это незаметно. Мы прошли мимо высокого здания цеха, где ухали машины, миновали еще одну проходную, там сидел дежурный заключенный. И вот входим в каменный дом, на площадке второго этажа вижу табличку: «Отряд № 11-Б». Десяток шагов по коридору, налево дверь, за нею длинная комната с рядами двухъярусных коек. Дергается сердце, ноги становятся непослушными, слышу далекий голос стоящего рядом надзирателя, глотаю забивший горло комок и понимаю наконец, что на окнах нет решеток.