«…Мариа, Мариа, Мариа-а-а…»

Рома, потанцуем? Ты куда, Рома? Куда, а?

— Пусти, — сказал Адамчик. — Ну, пусти…

Он спускался по лестнице, а музыка играла.

12

Горела одна лампочка. Вдоль прохода лежали подушки. Подушки стояли, подушки сидели. Их было много.

Адамчик шел по проходу, а подушки все сидели, все стояли, все лежали стопками, горками, одна на другой. Адамчик пнул подушку и оглянулся. Сзади были подушки. И с боков. И впереди. Нарядные мягкие подушки для диванов. Для диванов-кроватей, для канапе, для кушеток, для лежанок. Для кресел-кроватей, для тахты. Подушки выставляли в проход мягкие локти. Подушки толкались.

И где-то за подушками, за горами, за стопами — вжик-тук. Вжик-тук. И еще: тук-тук.

«Гриша», — подумал Адамчик, расталкивая подушки.

Подушки падали мягко одна за другой, показалась голова Гриши и ухмыльнулась. Улыбнулась. Показались руки Гриши и верстак. Рамки.

Вжик — проволоку вдоль, натянул, согнул, забил. Тук-тук. Вжик — проволоку поперек — натянул, согнул. Тук. Вдоль-поперек. Вдоль-поперек. Решетка.

«Основа, — подумал Адамчик. — Ловко».

— Мувэ, — сказал Гриша, улыбаясь. — Лы-лы-ык… Охо-ох-ох…

— Все работаешь? — спросил Адамчик.

— Эдмуак. Ыга-аэ.

— Посидим, поговорим?

— Ээв-аыг…

— Закурим?

— Мыы-ны.

— Много заработал?

— А-ав, ам-мааны.

— Хорошо тебе?

— Аамма пиэммыы. Дыу-выы?

— Понял, друга забрали… А он ничего им. Он хороший. А они его.

— Эбууу, — сказал Гриша и пошевелил ушами.

— Не веришь. Они тоже не верят. Там, понимаешь, старуха. Старуха, понял? Страшила. Она кричала и лезла. И мешала. Понял?..

— Ыаыннн, — сказал Гриша, улыбаясь. Вставил проволоку, вжик-тук. И еще одну — вжик-тук-тук.

— …А он ее толкнул. А она там привела каких-то. Этих. Они ему руки закручивали, а он кусался. Понял?

— Нууныы, — сказал Гриша и сморщил лицо.

— А вот что теперь делать? Я все думаю, думаю… Думаю, понял?

— Э-ээак, — сказал Гриша.

Вжик-тук-тук.

— И все думаю и думаю… Может, на другую фабрику пойти? На другую, понял? Может, там по-другому, а? Не так?

— Э-эээв нааэг мыын яяявег зныыы, — сказал Гриша. — Охм вщ-вщ-вщю-ую. Дынн. Амаанхыы вафабнбынбе. Ваа-вынн. Вза-вынн. — И он постучал себе пальцем по груди, выгибаясь, улыбаясь, радуясь.

— Ты молодец, — понял Адамчик. — Ты, Гриша, парень хоть куда. Счастливо оставаться.

— Юнуну-хии, — сказал Гриша, выпячивая губы, и похлопал глазами.

— Нет, — сказал Адамчик, — работай. Я пойду.

Он поднял подушку и положил ее на другие. Подушка закрыла верстак и рамку. Вторая подушка закрыла толстопалые руки Гриши. Третья закрыла его грудь. Над подушками торчала лопоухая голова Гриши. Она шевелила толстыми губами, дергала ушами, сводила брови и делала складки на лбу и на щеках. Губы мычали. Глаза хлопали.

Адамчик посмотрел на голову, поднял еще одну подушку и закрыл Гришу.

Вжик-тук.

На улице Дзержинского лежит туман. В тумане едет автобус. В автобусе качается от стены к стене большое сонное тело.

Тело дремлет. Его душа потягивается, легонько шевелится под мокрым потолком. Невидимая, там переливается неясная грусть. Прозрачная нежность слабыми толчками бьется в оконные стекла.

И доброе заспанное лицо, большое, общее, хранит на себе следы ночной уверенности в том, что тело едино, что у него одна голова, один разум и одно сердце.

Адамчик уверенно расталкивает ватные бока, пробираясь к выходу.

Должно быть, он толкается слишком сильно, потому что кое-кто поднимает голову, смотрит яснеющими глазами.

Еще не остановился автобус, а тебя больше нет. Расколотое, гудящее, оно торопливо втягивает в себя нежность и грусть, жалость к собственной слабости.

Автобус останавливается. Распахивается дверь. На улицу выходят пассажиры, становясь пешеходами, прохожими, возвращаясь в свой возраст.

Адамчик спрыгивает и бежит в тумане, шарахаясь от встречных, легко и бесшумно, как летучая мышь.

1964

Борис Иванов

Подонок

Посвящается Р. Грачеву

Элеонора Сергеевна позвонила и попросила побывать на квартире сына вместе с нею. На углу проспекта увидел ее издалека. Чем ближе, тем ужаснее происшедшее и ужаснее ее джерси, блузка, туфли — все облегающее ее, неподвижную в солнечном пятне. К ней невозможно было бы подойти просто так. Другие словно ощущали это: никто не заслонил, никто не прошел рядом, пока я торопился к месту встречи.