И опять одна забота стала у Анны: выдали бы уж поскорее её замуж, пока не ушла пора, ей так нужна крепкая рука, и не любовника, как Пётр Михайлович Бестужев, с замужней дочерью которого Аграфеной Волконской Анна была очень дружна, а настоящего мужа. Все заботы можно было бы переложить на мужские плечи, а самой лишь румяниться да белиться, да заниматься нарядами и драгоценными камнями, да следить за домашним хозяйством. Но видно, Бог не судил ей замужество, потому что все сватовства расстраивались, сколько ни хлопотал Пётр о выгодном браке для племянницы. Да и тётушка-царица Екатерина старалась для пользы Анны, но оборачивалось всё неудачей.

В конце года пришла из Петербурга и другая новость: четырёх летний сын Петра и Екатерины тяжело заболел и ровно через девять месяцев со дня смерти царевича Алексея отдал Богу душу...

Смерть этого мальчика, сразу после суда над Алексеем объявленного наследником престола, глубоко потрясла Петра. Анне рассказывали, что у царя начались припадки, страшные головные боли, горячка. Несколько дней не отходила от его постели Екатерина.

Но Пётр выжил, только голова стала трястись ещё больше, ярость его уже превращалась в бешенство, и он не щадил ни правых, ни виноватых.

«Верно, — думала Анна, — Бог покарал царя-батюшку, забрав этого мальчонку, такого пригожего и весёлого». Она сама, бывало, играла с Петрушкой, шутила с ним, дарила лошадок и игрушечные ружья. Он был резв не по летам, носился по дворцу так, что мамки и няньки не поспевали за ним. Жаль мальчишку, и она думала, кто же теперь сменит батюшку-дядюшку на престоле, когда придёт и его пора? Дочери его считаются незаконнорождёнными, они родились тогда, когда мать и отец ещё не были повенчаны. Правда, Анну Петровну уже пристроили, выдав замуж за герцога Голштинского, но Пётр не очень-то благоволил к зятю, а Аннушка и вовсе плачем заливается от своего житья-бытья, хоть и скрывает ото всех свои покрасневшие от слёз глаза.

«Ну да Бог рассудит, — думала Анна, — что впереди — увидим, а что было — забудем...»

Упорно добивался Артемий почётного въезда в столицу Персии — Испагань. Ещё 3 марта 1717 года он известил первого министра шахского двора о скором прибытии посольства. Но великий визирь не откликнулся, и 12 марта Волынский снова послал гонца. Он резонно спрашивал, кто будет его встречать, где будет расположен подхожий стан — местность, откуда начнётся торжественное шествие. И в наказе гонцу не преминул Волынский упомянуть, что в обычае у Европы высылать для въезда кареты, а также лошадей и будут ли они посланы для него теперь или нет.

Гонца Волынского не допустили к первому министру, а принял его мехмандар баши — главный пристав по встрече и обслуживанию иностранных послов. Ответ этого баши не был вежливым: иранские власти, заявил мехмандар баши, будут поступать по своему обычаю, а в Персии не принято встречать посла посылкой лошадей. И от себя мехмандар баши грубо добавил, что посланник приехал сюда не учить, и действовать шахские подданные будут так, как у них заведено, а не тешить прибывшего.

Обидное начало для посланника, но Артемий понял, отчего это происходит. Мехмандар, сопровождавший посольство, заранее распространил по столице слухи, что у Волынского слишком большие требования и желание принизить персидские власти.

Но упрямство Волынского основывалось не на чём ином, как на стремлении не унизить свою великую державу и царя-преобразователя. И он держался своей линии твёрдо, изобретая всё новые предлоги, чтобы не остаться без торжественного въезда в столицу.

Сколько ни старались всякими путями персидские посланные лишить Артемия торжественного шествия, он не поддался на их провокации. Пять дней продолжались бесплодные переговоры, но Волынский уже научился разгадывать трюки и обманы персов и держался стойко. И пришлось ему дать наглядный урок персидским заправилам.

— Даже если и нет в Персии обыкновения предоставлять иностранным послам лошадей, всё же надлежит смотреть, как поступали у нас в России и с их посланниками. Фазла Али-бека встречали двадцатью каретами на подхожем стане, а когда подъехал он к Петербургу, то прислана была для него яхта царского величества и несколько судов разных.

Тогда мехмандар баши стал настаивать, чтобы Волынский ночевал со своими людьми в шахском загородном доме в урочище Таухча, а поутру и начнётся въезд в столицу.

И опять не поверил персам на слово Волынский. Он согласился ехать до Таухчи, но только после того, как будут поставлены ему все лошади. И в то же время он направил в Таухчи своего человека, чтобы обезопасить себя от обмана.

Он оказался прав: мехмандар баши стремился провести караван посланника в город поздней ночью, чтобы избежать торжественной встречи, и повёл его совсем по другой дороге. Но Артемий не дал себя обмануть. Посланцы его вернулись и доложили, что шахский дом открыт, но не все палаты очищены, и показали верную дорогу. Ничего не сказал Артемий, который уже привык к уловкам персов. Подъехав к загородному дому шаха, он нашёл его запертым. Закрыть дом велел мехмандар баши, а Волынскому он сказал, что дом запер огородник и ключи унёс с собой, и продолжал настаивать на прямой дороге в столицу.