Нарком внутренних дел республики Бабкин был обеспокоен подобным развитием событий. В декабре 1941 года он направил в командировку в Кустанай бригаду во главе со своим заместителем майором гб Богдановым в составе начальника Секретно-политического отдела капитана гб М.Н. Головкова и других работников наркомата с тем, чтобы ознакомиться с ходом следствия и разобраться с вопросом на месте.

Бригада работников наркомата изучила материалы следствия и допросила арестованных. Все допрошенные подтвердили свои прежние показания и указали на конкретных руководителей, принадлежавших к антисоветской националистической организации. Вместе с тем в показаниях имелось много противоречий, на что и было обращено внимание.

По результатам работы бригада наркомата поставила перед руководством Кустанайского облуправления НКВД задачу разобраться в конкретных противоречиях следственного дела, чтобы внести необходимую ясность. При этом было дано указание прекратить аресты. Как выяснилось в дальнейшем, оно оказалось нарушено.

После окончания проверки наркому Бабкину была представлена докладная записка за подписями Богданова, Головкова, Забелева, в которой указывалось, кто арестован по имевшимся следственным делам, какие даны показания и какие в этих показаниях имелись противоречия. В дальнейшем Богданов напрямую этим вопросом не занимался, а тем более не руководил разработкой дела о «Националистах», поскольку значительную часть времени находился в командировках.

Данному следственному делу тогда придавалось большое значение, так как показаниями арестованных изобличалась большая группа ответственных работников. В Алма-Ате дело велось сотрудниками Следственного и Секретнополитического отделов казахастанского НКВД. В передопросе обвиняемых участвовал сам нарком внутренних дел Бабкин. При этом прокуратура республики постоянно осуществляла проверки хода следствия. Весьма внушительная и квалифицированная команда специалистов вряд ли допустила бы серьёзные огрехи в следственном деле.

В конце концов, затяжным кустанайским делом о «Националистах» занялись московские власти, и материалы передали Особому совещанию НКВД СССР. Очевидно, для того чтобы в условиях военного времени навести порядок в глубоком тылу, этот внесудебный орган 9 декабря 1942 года вынес постановление об осуждении к высшей мере наказания (расстрелу) 3 человек, а 5 человек были осуждены на 10 лет лишения свободы каждый. Из руководящего центра Казахстана никто в судебном порядке не пострадал.

Так бы это следственное дело и кануло в Лету, однако родственники восьмерых, жестоко наказанных Особым совещанием, да и пятеро осуждённых, находившихся за решёткой, стали активно писать жалобы, требуя разобраться с неправедно решённым вопросом. В связи с этим дело перепроверялось местными органами госбезопасности, а в 1943 году в Алма-Ату специально приезжала бригада НКВД СССР. В результате проверки агентурных и следственных материалов усмотрели наличие провокационных донесений и фальсификацию показаний арестованных. Было признано, что националистической организации не существовало, а имелись лишь отдельные антисоветские группы. Некоторые дела прекратили, часть осуждённых освободили, а остальным подтвердили срок наказания за конкретные факты антисоветской деятельности. Полностью реабилитирован не был никто. Чтобы приструнить исполнителей дела, указали на то, что работники, проводившие следствие, применяли незаконные методы. Остаётся неясным, как все эти нарушения не были замечены раньше представителями республиканской и союзной прокуратуры?

Материалы проверки, проведенной в 1943 году, были доложены в ЦК ВКП(б). С его ведома «работники, виновные в фальсификации следственных материалов», понесли наказания. При этом Богданову не предъявлялось никаких претензий. Более того, после того как он сам стал наркомом внутренних дел Казахской ССР, то своей властью объявил взыскания перешедшим в его непосредственное подчинение работникам Кустанайского УНКВД за то, что они не выполнили указание о немедленном прекращении арестов по делу «Националисты» [А. 13].

Особое совещание при НКВД СССР, по-видимому, ещё дважды по казахстанскому делу принимало постановления — от 14 февраля 1945 года и от 9 декабря 1947 года, но существо этих решений нам не известно.

Теперь перейдём к другим вопросам работы и жизни моего отца в Казахстане. В 1941–1943 годах зам. наркома внутренних дел республики Богданов по поручению своего шефа многократно выезжал в командировки в различные районы необъятного края. В личном фонде № 10145 ГАРФ хранятся 15 писем и открыток отца, регулярно отправлявшихся им домой. По этим посланиям можно судить о диапазоне и времени поездок: Семипалатинск (июль 1941), Усть-Каменогорск (июль 1941 и август, ноябрь 1942), Кустанай (декабрь 1941), Акмолинск (декабрь 1941), Кзыл-Орда (май, июнь 1942), Актюбинск (июль 1942), Гурьев (август 1942), Уральск, Петропавловск (январь 1943). Кроме того, в письмах упоминались Павлодар, Караганда, Кандагач, а также Челябинск, Барнаул, Омск и Орск. Порой командировки затягивались на несколько месяцев. Естественно, в письмах ни слова не говорилось о служебных делах, хотя путём сопоставления с другими документами удаётся установить, какими вопросами Богданов тогда занимался. В зимних командировках отца часто беспокоил грипп. Летом донимала жара. Температура в тени доходила до 50 °C. «Нет покоя ни ночью, ни днём. Одежда не просыхает. Но с этим можно мириться. Самое тяжкое — это мошкара и комары. Кусают, проклятые». Ещё одно несчастье несли с собой пыльные бури. «Ветры дуют, не переставая, и потому, когда идёшь, часто не видно улицы. Сильно отражается на глазах пыль, создавая раздражение». Можно представить, какие сложности возникали у отца с его искусственным глазом. Наиболее неприятным для отца в командировках являлось то, что из-за постоянной смены воды его (как и многих других сотрудников) одолевали расстройства желудка, плохо приспосабливавшегося к новым условиям. Да и вода в ряде мест бывала такая грязная, что не могли даже пить чай, а переходили на местный лимонад, «скверный, но что же делать».

В 1942 году к нам в эвакуацию приехали папина сестра тётя Катя с тремя дочками, жена папиного брата тётя Шура с двумя взрослыми детьми, добрались и другие родственники. В общем, народу набралось очень много. В связи с наплывом гостей нам предоставили жильё побольше, на улице Артиллерийской.

Сохранились письма времён войны от родственников и знакомых моим родителям в Алма-Ату [А. 19]. Полсотни этих писем можно разделить на две группы. В первые годы войны приходили послания с просьбами помочь где-то устроиться, кого-то затерявшегося при эвакуации отыскать, что-то необходимое достать. Потом письма стали приносить благодарности за помощь, за присланные посылки, за приют и внимание, полученные в нашем доме.