Шрифт:
— Вот тут–то ты, Миша, не прав. Я и плакать умею. Помню: жил в тесной комнатушке. Жена, маленькая дочка. Вдруг телефонный звонок. Подбегаю с дочкой на руках к телефону. А в трубке: «С вами говорит Фадеев. Прочел Вашу поэму «Страна Муравия». Если сможете, приезжайте сейчас же ко мне. Поэма очень понравилась, будем печатать…» Слушаю, прижал к груди притихшую дочку и чувствую: слезы на щеках…
А потом сам Твардовский поддержал первые шаги столь разных поэтов, как ивановцы И. Ганабин и В. Жуков, москвичи А. Марков и К. Ваншенкин, ульяновец Н. Краснов и смолянин В. Фирсов, воронежец Е. Исаев и краснодарец И. Варавва, украинец С. Мушник и дагестанец Р. Гамзатов.
Беру книги учителя. «…Всего доброго в жизни и творчестве». «С пожеланием доброго здоровья и всяческих радостей»… — читая эти надписи, я словно слышу его живой голос. Многие знакомые стихи его нынче звучат как–то иначе, еще глубже, одухотвореннее. Читаю и перечитываю его строки о земле, по которой ходим мы с вами.
Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу… Я вам жить завещаю, — Что я больше могу?ПРОСТОТА
Мои сверстники еще в школе учили стихотворение Веры Инбер «Пять ночей и дней», написанное на смерть В. И. Ленина. Мы, родившиеся после этой скорбной даты, ясно видели, как
…потекли людские толпы, Неся знамена впереди, Чтобы взглянуть на профиль желтый И красный орден на груди. Текли. А стужа над землею Такая лютая была, Как будто он унес с собою Частицу нашего тепла.Какие простые и чеканно–строгие строки! Это волнующее стихотворение родственно «Снежинкам» Демьяна Бедного:
…Казалося: земля с пути свернула. Казалося: весь мир покрыла тьма. И холодом отчаянья дохнула Испуганно–суровая зима. Забуду ли народный плач у Горок, И проводы вождя, и скорбь, и жуть, И тысячи лаптишек и опорок, За Лениным утаптывавших путь!Могучий бас Бедного и негромкий голос Инбер объединяет общее горе, народная скорбь по Ильичу. Нелегкой дорогой пришла Вера Инбер к принятию революции. Вот как она сама рассказывает об этом в «Автобиографии»: «Свой первый сборник «Печальное вино» я послала Ал. Блоку. Он ответил мне. К сожалению, письмо его не сохранилось. Но я хорошо помню его поощрительные слова. Меня они воодушевили, особенно фраза, что в моих стихах он ощутил «горечь полыни, порой настоящую»…
В 1922 году я поселилась в Москве, и здесь я почувствовала, что мои ранние сборники стихов: «Печальное вино», «Горькая услада», «Бренные слова» — были только вступлением в литературную жизнь… она была еще впереди… Мне особенно дороги стихотворения «Пять ночей и -* дней» и «Вполголоса», которые отразили мою внутреннюю перестройку…»
А вот и сами стихи «Вполголоса», скорее исповедь, чем декларация возмужавшей поэтессы:
…Например, я хотела бы помнить о том, Как я в Октябре защищала ревком С револьвером в простреленной кожанке. А я, о диван опершись локотком, Писала стихи на Остоженке. …Пафос мне несвойствен по природе. Буря жестов. Взвихренные волосы. У меня, по–моему, выходит Лучше то, что говорю вполголоса.Поэтесса ошиблась. Когда настали суровые дни ленинградской блокады, ей понадобился не только разговор вполголоса, но и неподдельный пафос, свойственный героическим защитникам города Ленина.
Вспоминая трудное становление Веры Инбер, Анатолий Тарасенков писал: «…Камерность литературной манеры все еще остается серьезнейшим недостатком ее творчества. Именно это продиктовало Маяковскому на одном из диспутов его шутливо–полемическое определение — «фарфоровая чашечка Веры Инбер», определение, к которому поэт прибег, критикуя ее. Маяковский подчеркивал, каких новых форм, небывалых по своему демократизму и социальной емкости, требует новая революционная тема в поэзии.
В поисках более тесной связи с жизнью Вера Инбер начала работать в газетах — в качестве очеркиста, корреспондента, фельетониста. Это помогало ей узнавать новую действительность и весьма положительно сказалось в дальнейшем в работе и над стихами и над художественной прозой».
И вот Вера Инбер написала свою лучшую вещь — поэму «Пулковский меридиан». Здесь есть все: и разговор вполголоса, и любимые поэтессой детали быта, но есть и настоящий пафос, не покидавший мужественных ленинградцев в тяжелые дни. Впечатляющ трагический аккорд:
И правда, в этом городе, в котором Больных и мертвых множатся ряды, К чему эти кристальные просторы, Хрусталь садов и серебро воды? Закрыть бы их!.. Закрыть, как зеркала, В дому, куда недавно смерть вошла.Но жизнь в блокадном студеном городе продолжалась. И вот рядом бытовая зарисовка, не лишенная горького юмора:
А тут еще какой–то испоганил Всю прорубь керосиновым ведром. И все, стуча от холода зубами, Владельца поминают недобром: Чтоб дом его сгорел, чтоб он ослеп, Чтоб потерял он карточки на хлеб.