Шрифт:
«Так будет. И, может, тогда не выдуманной художниками мадонне воздвигнут благодарные люди самый прекрасный, самый величественный монумент, а ей, женщине–труженице земли. Соберут белые, черные и желтые люди–братья все золото мира, все драгоценные камни, все дары морей, океанов и недр земных, и, сотворенный гением новых неведомых творцов, засияет над землей образ Матери Человеческой, нашей нетленной веры, нашей надежды, вечной нашей любви…»
Читателям полюбилась эта небольшая, но очень емкая повесть. Автор ее удостоен Государственной премии имени Максима Горького, а на всегсоюзном конкурсе, организованном ЦК ВЛКСМ, Виталию Закруткину была вручена медаль с изображением Александра Фадеева. Поблагодарив жюри за высокую честь, Виталий Александрович задумчиво сказал:
— Помню: в войну мы бродили с Фадеевым по освобожденному Ростову, который он так любил. Никогда не думал, что меня наградят медалью с его изображением…
А я подумал, что и Александр Фадеев написал свою «Молодую гвардию» по заказу комсомола и велению сердца.
Не могу не сказать и о книге, которая вышла на несколько лет раньше, чем «Матерь человеческая». Это «Цвет лазоревый (страницы о Михаиле Шолохове)». Автор подробно рассказывает о своем знакомстве с Михаилом Александровичем и о его творчестве.
Яркими мазками в книге нарисована встреча автора, тогда молодого ученого, с одним из основоположников советской литературы Александром Серафимовичем, приветствовавшим первые шаги Шолохова. Старый писатель с тревогой и болью говорил о некоторых завистливых, мелочных людишках, травивших Шолохова в самом начале его пути:
— Вот подлецы, какую творческую обстановку создавали замечательному писателю, только–только вышедшему на литературную дорогу! Теперь уже Шолохов недосягаем для этой бездарной и подлой наволочи. Он заслуженно стал всенародным писателем. Пусть теперь попробуют, сунутся — народ им зубы обломает…
Запоминаются слова маститого мастера о том, что у «молодого орелика» Шолохова «люди не нарисованные, не выписанные, — это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого — свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. У каждого свой смех, каждый по–своему ненавидит. И любовь сверкает, искрится…»
С письмом Александра Серафимовича попал молодой ученый, «революционно–архивный юноша», как насмешливо–ласково его называл старый писатель, в шолоховский дом, к «художнику божьей милостью», говоря словами того же Серафимовича. Молодой Закруткин еще не представлял, какую огромную роль сыграет в его судьбе эта встреча.
Автор подробно рассказывает о мужестве Шолохова, писателя и гражданина, в тридцатые годы. Не раз автору «Тихого Дона» приходилось откладывать еще не остывшую рукопись, чтобы на долгое время броситься в коловерть жизни. Так было в бурные дни коллективизации, в середине тридцатых годов и в первые же тревожные дни Отечественной войны…
Автор сравнивает творения Шолохова с пахучей травой–чабрецом, неувядаемым степным бессмертником, неумирающим весенним цветком лазоревым.
Тридцать восемь лет знает Виталий Закруткин певца тихого Дона и поднятой целины, тридцать восемь лет учится у него гражданскому мужеству и литературному мастерству. В своей неизменной гимнастерке Виталий Александрович присутствовал на пресс–конференции, посвященной награждению Михаила Шолохова Нобелевской премией.
— Пускай ваш друг ответит, — обратился к Шолохову рыжеватый иностранный корреспондент, — почему он до сих пор ходит в униформе. Ведь война давно кончилась.
Закруткин неторопливо встал:
— Я не сниму своей гимнастерки до тех пор, пока льется кровь во Вьетнаме и на Ближнем Востоке. А умру — пусть меня похоронят в этой гимнастерке. — Автор «Сотворения мира» и «Матери человеческой» помедлил. — Но если на мою Россию вздумают напасть кровожадные безумцы — я встану в этой гимнастерке из гроба. Кто к нам с мечом придет — от меча и погибнет!
УМЕЛЕЦ
Сергей Михалков постучался в наше детство звонкими, веселыми стихами. Помню, как всеобщий любимец артист Игорь Ильинский выразительно, вернее, заразительно читал по радио стихотворение «Мы с приятелем», посвященное автором, оказывается, ему — Ильинскому.
Мы с приятелем вдвоем Замечательно живем! Мы такие с ним друзья — Куда он, Туда и я! …И живут в квартире с нами Два ужа И два ежа, Целый день поют над нами Два приятеля — чижа.Сколько в этих строках детской непосредственности, пенящегося озорства! Он сумел передать незамысловатый, простецкий довоенный быт, чувство коллективизма, которое лучилось, несмотря на всякие большие и малые неурядицы, формировало впечатлительные детские души.
И про наших Двух ужей, Двух ежей И двух чижей Знают в нашем новом доме Все двенадцать этажей.Ведь если вдуматься, то главное в этом стихотворении не забавные приключения двух ужей, двух ежей и двух чижей, а сама атмосфера раскрытых дверей, распахнутости, в которой купаются детские души. Эти ребята, которые дружно играли, когда подросли, защищали свой дом и свою страну от нацистов. Любить и защищать Родину их учили юный Тимур и неунывающий дядя Степа в форме военного моряка…