— Краевой, — поправил его вошедший. — Рогач. — Он улыбнулся и по очереди потряс нам руки. — Езжу по островам, пишу. Не встречали корреспонденций — А. Рогулин? Это я.

— Псевдоним? — спросил я.

— Конечно. — Вошедший засмеялся. — Так если вы разрешите…

Он сел на табурет, вытащил толстый блокнот, авторучку и стал быстро задавать вопросы.

Когда страниц десять было исписано, он сказал:

— А знаете что, получается неудобно: отбиваю хлеб. Ведь вы — ученый? — Аркадий кивнул. — Сделаем так. Я дам корреспонденцию за тремя подписями: своей, вашей и кого-нибудь из товарищей.

Он показал на меня и на Николая.

— Я тут ни при чем, — сказал Николай.

— Как хотите. А три — не много? — удивился Аркадий.

— Это уж мое дело. В редакции я все объясню… Итак, как я понял, в поднятом вами пенале были: листовка революционного подполья, приказ Уборевича, материалы первых плаваний на Тихом океане… Документы штурмового двадцать второго года, перемешанные со старыми картами. Блеск!

— Бумаги укладывали второпях, — сказал Аркадий, но не стал объяснять, как попали листовки в пенал. — Все, что связано с «Мининым», интересно. Вам нужна краткая информация?

Рогач улыбнулся.

— Как знать.

Мы замолчали.

— Так я пошел, — сказал Рогач. — Сегодня же сообщу по телеграфу. В редакции за тему ухватятся. Вот увидите — на той неделе пойдет в печать.

Он помахал рукой и быстро вышел.

— Между прочим, — сказал Василий Степанович, — мы забыли про сарай с костями. Помните, я обещал их вам показать? Надо сходить.

— Тогда сейчас, — сказал Аркадий. — Немедленно. Много их там?

— Хватит.

Василий Степанович провел нас в сухой темный сарай за музеем, где среди мётел и пустых ящиков лежали сваленные в две кучи кости — части каких-то скелетов.

— Это кашалот, — сказал он. — Я его у китобоев взял, когда завод на Шикотане закрывали… А там, в углу, вроде бы косатка. Нашли в этом же сарае. Японцы с острова уезжали, хотели ее увезти. Я до выяснения придержал. Кое-что они даже запаковали!

— Кашалот, — сказал Аркадий и тронул носком башмака огромный, похожий на пень позвонок. — Где, говорите, косатка?

Василий Степанович не успел ответить.

— Товарищ Лещенко! Товарищ Лещенко! — послышался голос жены директора. — Вас вызывают на почту!

— Что такое?

Аркадий ушел, попросив меня сфотографировать кости.

Я открыл пошире дверь, Василий Степанович выбил фанеру, которой было закрыто окно, и мы стали, фотографировать. Самые причудливые части мы подтаскивали к свету, и я, присев на корточки, щелкал, снимая одну кость за другой.

— Между прочим, этот скелет, — сказал Василий Степанович про косатку, — один раз уже собирали. Туристы-любители. Все сложили, и еще лишние косточки остались.

Я снял и эти — лишние.

Аркадия я встретил уже на обратном пути. Пришла срочная телеграмма. Ленинград настаивал на выезде.

Самолет уходил в полдень. Мы долго, ждали на аэродроме. Когда наконец из низенького черного щитового домика-аэровокзала вышла девушка и объявила, что самолет летит, серебристая птица уже огибала поле.

Мы попрощались с Василием Степановичем, забрались в пустой гулкий фюзеляж и, опасливо косясь на сложенные в углу оранжевые спасательные жилеты, расселись на откидных металлических лавках, прикрепленных к бортам самолета.

Взлетели. Зеленый горбатый Кунашир мохнатым чудовищем вытянулся под нами.

В самолете было холодно, продувало. Зябко ежась, я сидел, смотрел себе под ноги и с удивлением думал, что за эти два месяца написал в Ленинград только одно письмо.

Женщина напротив меня распаковала рюкзак и стала есть, расставив ноги, доставая ножом из консервной банки испачканные алой томатной жижей куски рыбы.

Дверь, ведущая в кабину летчиков, открылась, человек в форме просунул в салон голову и сказал:

— Тятя!

Аркадий толкнул меня в бок.

Я прижался к желтоватому стеклу, скосил глаза и захлебнулся восторгом. Прямо на самолет надвигался огромный кратер. Лиловые и оранжевые потеки покрывали его края. Посредине, поднимаясь со дна, высилась вторая вершина. У нее было свое жерло. Черное отверстие, похожее на огромную опаленную огнем газовую горелку, вело вниз, в преисподнюю.

На дне кольцевого кратера блестело безжизненное черное озеро. В мертвой воде отражался внутренний конус.