– И вы еще спрашиваете!? Эти, как вы выразились, кости, есть ни что иное, как искусная подделка фашистов. Или вы не слушали профессора Крыжановского, когда он рассказывал про проклятую религию гитлеровцев – ирминизм? Они ведь считают себя потомками допотопных гигантов… Ну, так вот, предъявив миру этот фальшивый скелет, сработанный, скорее всего, из слоновьих костей, «Аненербе» объявит ирминизм истинной, научно подтверждённой религией! Более того, всю эту землю фашисты объявят своей собственностью на том основании, что здесь, якобы, обитали их арийские предки. И тогда Геббельс начнёт орать на всех углах, что война, которую германский фашизм ведёт против СССР, носит не хищнический и захватнический характер, как оно есть на самом деле, а характер справедливый. Что эта война имеет целью вернуть Германии исконные земли. Вот для чего здесь копаются спецы из гитлеровского «Наследия предков»! И вот почему найденные кости похожи на детский конструктор!

Артюхов в ответ молча хватал ртом воздух. Победоносно взглянув на него, Никольский продолжил:

– Я уже не говорю о том, что подобные псевдонаучные находки посягают на теорию самого Дарвина! На священный постулат классовой борьбы! Ибо дарвинизм – это тот же марксизм, только применительно к биологической науке!

– Во-первых, наоборот, – вмешался Крыжановский. – Марксизм называли дарвинизмом применительно к социальной науке. А во-вторых, дарвинизм не теория, а всего лишь гипотеза. Потому как мало подтверждена научными данными.

– Ну, как это – мало подтверждена!? – возмущённо вскричал Никольский.

– Очень просто, Динэр Кузьмич, – твёрдо сказал Герман. – Чарльз Дарвин всю жизнь сомневался в истинности высказанных им идей. Он никогда не отрекался от Бога и, даже находясь на смертном одре, недоумевал относительно отсутствия ископаемых подтверждений собственной гипотезы о происхождении видов, полагая, правда, что таковые найдутся в ближайшем будущем…

– Ну, вот видите…

– Не вижу, – перебил Герман. – Доказательств нет – как нет, хотя уж полвека прошло. Кстати, из-за отсутствия доказательств именно дарвинисты нередко прибегали к фальсификации оных. Достаточно вспомнить питекантропа[117], а также…

– Труд сделал из обезьяны человека! – взвизгнул Никольский. – Или вы и товарища Энгельса станете оспаривать? А эоантроп[118]? Никогда не слышали об этом величайшем открытии? Кроме того, если не эволюционная теория, что тогда? Замшелая патриархальная сказка про заботливого Боженьку на небесах?

– О-о, эту сказку куда сложнее опровергнуть, нежели любую из существующих научных теорий, – ухмыльнулся Крыжановский. – Опровергателей за века находилось предостаточно, а толку – чуть, лишь себя выставили идиотами.

– Ну, ваши взгляды мне известны. Мы, последователи Дарвина, придерживаемся иной точки зрения. Пусть для её подтверждения материальных доказательств пока не много, но они есть! – продолжал горячиться Никольский. – У попов и того нету – одна слепая вера.

– А про птичку дятла слыхать доводилось? – язвительно спросил Герман. – Эта замечательная птичка – тоже вполне материальное доказательство.

– Какой ещё, блин, дятел?...

– Тот самый, что в поисках жуков долбит клювом деревья! При таком способе добычи пищи любая другая птица погибла бы от мозговых травм, а дятел – ничего, живёт и здравствует. Знаете, почему?

Крыжановский обвёл взглядом присутствующих, и продолжил:

– Потому, что у него в черепе присутствует достаточно сложная система амортизации, защищающая мозг. И эта система никоим образом не могла сформироваться эволюционным путём – на каком-то этапе эволюции дятлы просто вымерли бы либо от голода, либо от сотрясения мозга. Единственное объяснение существования в природе такого необыкновенного организма состоит в том, что он изначально был создан со стойким желанием обрести профессию долбильщика-санитара леса, и снабжён необходимой для указанной профессии защитой. Впрочем, ещё одно доказательство библейских истин – той, где сказано о существовании в допотопные времена племени гигантов, лежит вон в там, в могиле. Впрочем, мы отвлеклись от дела…

– Поражаюсь, как быстро человек, оказавшийся вдали от Родины, забывает о советском воспитании и образовании, – буркнул в ответ Никольский. – Так недолго и до защиты идеологии фашизма дойти…

Герман на эту реплику внимания не обратил. Обернувшись к Фетисову, он указал на стену и попросил:

– Посветите мне немного, у вас фонарь мощнее моего, да и обе руки мне нужны свободными, в блокнот кое-что записать. И тогда я, возможно, смогу прочитать эти ноты… Не только прочитать, но и напеть мотивчик… «Жил отважный великан, он объездил много стран…».

– Давеча я всё порывался выяснить, какой науки вы профессор, – сказал командир разведчиков, выполняя просьбу. – Теперь понимаю…

Фитисов посмотрел вначале на часы, затем на стенку. Нетерпеливо посмотрел, как на перетащенного через линию фронта «языка», который вдруг отказывается говорить. Отказывается, несмотря на невероятную деликатность и чуткость дознавателя.

– Товарищ профессор, – проговорил он, откашлявшись. – Важность ваших трудов мне ясна, но не хотелось бы задерживаться здесь надолго. Чую, фрицы рядом!