— Но ведь пуля, которую извлекли из тела Донни, подходила к вашей винтовке, разве не так?

— Пуля прошла навылет. Им так никогда и не удалось ее отыскать. Да они ее и не искали. Для чего — ведь убийца был у них в руках. Они взяли меня на месте, да еще с винтовкой, из которой только что стреляли… да и дети в один голос твердили, что стрелял я.

— И все равно — это звучит слишком невероятно, чтобы можно было представить такое стечение обстоятельств. Ладно, будем считать, я вам поверила. Тогда скажите, для чего кому-то было стрелять в Донни Мура?

— Господи, можно подумать, это первый случай, когда ни в чем не повинный ребенок погиб в перестрелке, пока наркоманы выясняли свои дела? Погиб случайно, от шальной пули. Послушайте, тут точно дело в наркотиках, готов спорить на что угодно — иначе с чего тем парням в машине удирать, а? Будь они ни при чем, наверняка дождались бы полицию, дали бы показания, как нормальные люди, а они — бежать. Ну, а тот, кого хотели прикончить, скорее всего, тоже смылся. Небось и в голову не пришло задержаться, объяснить, как было дело. Нет, парень наверняка был рад-радешенек, что всем не до него, ну и дал деру, пока те не опомнились и не вернулись. А ребятишки заявили, что стрелял я. Конечно, их можно понять — боялись небось связываться с этими подонками.

— Но после смерти Донни детей разделили. Всех их поместили в разные приюты. Они бы не смогли сговориться, даже если бы захотели это сделать.

— Послушайте, мисс Монаган, говорю вам еще раз — я не убивал Донни Мура. Это правда, сначала я действительно немножечко покривил душой — решил, что вы скорее найдете ребятишек, если будете думать, что я, дескать, хочу отстегнуть им деньжат. Простите старика. Но я бы непременно сказал вам правду, честное слово, — в тот же день, как вы их нашли. Поверьте, все, чего я хотел, — это потолковать с ними по-хорошему, узнать, почему они тогда сказали неправду, почему ни словечка не проронили о тех, других выстрелах и о той машине, что свернула на Фэйрмаунт-авеню, как раз когда Донни упал.

Бил одним глотком осушил стакан с ледяным чаем, поставил его в раковину, пустил воду и, вымыв стакан, сунул его в сушку. Тесс молча смотрела на него, раздираемая противоречивыми чувствами. Вдруг она поймала себя на том, что ей страшно хочется поверить ему — хотя бы потому, что у нее нет ни малейшего желания оказаться замешанной в убийстве Трежера. Но она не может, не имеет права позволить ему сорваться с крючка просто для того, чтобы обелить себя.

— Вы по-прежнему хотите работать на меня? — вдруг спросил Бил.

— В полиции мне сказали, что в свое время вы уже привлекались к суду за нападение на человека. Тогда вам повезло — вы отделались предупреждением и испытательным сроком. Так что вы вовсе не такой уж законопослушный гражданин, как вы сказали мне при нашей первой встрече. По их словам, вы зверски избили того бедолагу — просто чудо, что он вообще остался жив. Это называется склонность к насилию. Тогда почему я должна вам верить?

Бил, не сказав ни слова, вытащил из кармана длинную золотую цепочку, поднес ее к глазам и принялся молча перебирать пальцами, словно это была не цепочка, а четки. Так прошло несколько томительных минут.

— Я рассказывал вам о моей Энни… о том, как она всегда хотела детей. Но ее тело… оно предало ее, убило детей, которых Энни носила во чреве. А потом убило и ее саму… как будто все женское, что было в ней, восстало против нее же. Она умирала, знала это. И я это знал. Каждый день после работы я бегом бежал в больницу, моля Бога только о том, чтобы успеть, чтобы она не ушла без меня. Понимаете, мне хотелось быть с ней… в последнюю минуту. Но однажды начальник задержал меня после работы… попросил сделать одну вещь. Короче, когда я вбежал в палату, санитар как раз натянул простыню ей на лицо.

Потрясенная, Тесс молча ждала, что будет дальше.

— Я бросился к ней, сдернул простыню, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Под конец она стала совсем худенькой, кожа да кости, даже волосы почти все повылезли… она ничем уже не походила на ту женщину, на которой я когда-то женился, и все-таки это была она, моя Энни. Я смотрел на нее, глотая слезы, и вдруг мне бросилось в глаза, что у нее на шее ничего нет. Я обернулся. Санитар, сжимая что-то в кулаке, попытался воровато выскользнуть за дверь. Ударом кулака я сшиб его с ног, сел на него сверху и молотил его головой об пол, пока он не разжал кулак. Там лежал медальон, который Энни носила на шее. Все поплыло у меня перед глазами, и я снова принялся бить его головой об пол, пока он не потерял сознание. В конце концов его забрала «скорая». Когда судья услышал эту историю, он дал мне испытательный срок.

Подцепив край медальона ногтем, Бил открыл его и протянул Тесс. Внутри был крохотный снимок — Лютер Бил, только совсем молодой, такой, каким его знала Энни.

— Ее обручальное кольцо этот мерзавец тоже украл. Но это не из-за него, а из-за медальона я в тот раз потерял голову.

— Хорошее фото. В молодости вы были симпатичным, — кивнула Тесс. И почти не покривила душой, хотя и тогда в лице и особенно во взгляде Била чувствовалась какая-то суровость, даже жестокость. Он был похож на судью, призванного в этот мир, чтобы карать.