Поэзия ближе к философии еще и потому, что многие поэты разрабатывали проблемы реального бытия в философской лирике, пытаясь вслед (как правило) или параллельно с философами понять наиболее глобальные сопряжения типа дух - материя, человек - макрокосмос и др.

При этом они пользовались своим инструментарием, нередко выражая смелые научные идеи, но чаще выступая в лице эмоциональных проповедников различных воззрений и теорий. Здесь наиболее точно они отражали свою общественную позицию, следуя, как это и положено поэтам, скорее поэтическому мышлению, выраженному в чувствах, а не логике. Здесь они могли быть правы и не правы, но еще раз заметим, что в созидании своих миров поэты всегда правы. ("Драгоценное сознание поэтической правоты" - говорил Осип Мандельштам; "Поэты всегда правы, история за них" - писал Николай Бухарин т. Сталину в связи с чердынским арестом О.М. в 1934 г.) В лучших образцах философской лирики поэты могли достигать высот нравственного императива, как, например, Максимилиан Волошин: "В дни революций быть человеком, а не гражданином".

Говоря о философской лирике, стоит вспомнить, что наиболее глобальным вопросом в пространствах полярности и дуализма является противопоставление всеобщего и особенного (конкретного). В поэзии это непременно актуально, поскольку поэт в силу своего предназначения создавать новые миры часто оказывается неуместным в реальном для него космосе.

Гегель уже в первом томе "Эстетика" говорил, что рассудок не в состоянии выйти за пределы такой противоположности, но истина, соединяющая единичное и всеобщее, может быть раскрыта в чувственной форме в виде "примиренности противоположностей." На уровне фундаментального мышления решение этого вопроса "примиренности" задается соотношениями неопределенностей Гайзенберга, которые согласуют в определенную гармонию объективные недоступности наших познаний в науке, но в поэзии... в поэзии достаточно привести в качестве примера "примиренности противоположностей" человек - космос (особенное - всеобщее) следующий стих. Он написан Александром Чижевским (1897-1964 гг.), основоположником космической биологии, много лет выставляемом за научные двери, но, все таки, доказавшем мощное влияние космоса и солнечного цикла на события и поступки людей.

(О беспредельном этом мире...)

...

О беспредельном этом мире

В ночной тиши я размышлял,

А шар Земной в живом эфире

Небесный свод круговращал.

О, как ничтожество земное

Язвило окрыленный дух!

О, как величие родное

Меня охватывало вдруг.

Непостижимое смятенье

Вне широты и долготы,

И свет, и головокруженье,

И воздух горной чистоты.

И высота необычайно

Меня держало на весу,

И так была доступна тайна,

Что целый мир в себе несу.

(1917 г.)

Интересно также сравнить подходы к решению проблемы дуализма в естествознании и в поэзии между категориями, на первый взгляд не сопрягающимися, а именно красота - правильность.

Великий физик XX века Лев Ландау, рассматривая физическую формулу прежде, чем проверить содержание ее вывода, нередко говорил так: "Эта формула настолько красива, что, вероятно, она правильна". Категория "правильность" на уровне фундаментального мышления в этих словах остается, как это и положено, доминирующей. У Эйнштейна математическое изящество приобретало даже гносеологический смысл, поскольку, по его мнению, красивая теория всегда наиболее правильно отражает действительный мир. Авиаконструктор Туполев оценивал самолет перед первым вылетом такими словами: "Красивая машина. Наверное, взлетит".

Прочтите теперь пятый стих Пушкина из серии "Подражания Корану". Пушкин живо интересовался текстами "Корана", а тему своего первого стиха из этой серии развил в знаменитом "Пророке", где дал свой алгоритм поэтического миропостроения, побудительной причиной которого служат слова "Духовной жаждою томим..." Пятый стих начинается со слов "Земля недвижна; неба своды, / Творец, поддержаны тобой..." Прочтите его полностью. К нему Пушкин сделал примечательный комментарий: "Плохая физика, но, зато, какая смелая поэзия!"

"Плохая физика", т.е. "неправильная" фундаментальная логика, как мы видим, совсем не препятствие для поэзии. Поэт всегда прав и потому его стих всегда всепозволительно бесстыден, и потому повторим вслед за Блоком: "Не называйте поэтов пророками... Достаточно называть их тем, что они есть, - поэтами" - и вспомним пушкинское: "Ты сам свой высший суд".

Прочитав пятый стих, мы могли бы добавить - какая красота! Но красота, над которой так много колдовали древние греки, а Достоевский в своей прозе для ее постижения ставил эксперименты на людях, проводя их по самым бесовским уголкам души, - красота, как и категории "правильность", "логичность", не является в поэзии конечной, желанной истиной. Поэтические мироздания - воздвигнуты ли они на дантовских кругах ада или озарены улыбкой Беатриче, выплывают ли из мглистого мрака и возносятся в небеса над золотыми куполами у Блока, блещут ли парадными снегами у Ахматовой или прорастают на баррикадах цветами зла Бодлера - одинаково нам влекомы прежде всего новыми откровениями и чувствами, доселе неизвестными или едва очерченными в нашем сознание, словно зыбкие тени на песчаном речном дне, которые непрерывно появляются и исчезают.

Все же философия значительно дальше от поэзии, чем поэзия от философии, и причина такой асимметрии даже не в том, что философия обязана следовать дорогами и тропинками всяческих логик под аккомпанемент непротиворечивости, но скорее в инструментарии, которым располагают философы. Главным у философов всегда был и будет остро заточенный скальпель для разделки и препарирования природы и самого человека. Базаров в прозе Тургенева, разделывающий жаб и пугающийся любви, - гениальный тому пример. Даже в философии ценностей они остаются на ступени выяснения причин желаний, развивая при этом "биологическую логику желаний" или занимаясь размышлениями о том, как "увеличивать сумму удовлетворенности желаний, не нанося никому вреда" (Б. Рассел), вовсе не замечая, что сам поэт, чтобы вдохнуть жизнь в сотворение мира, каждый раз при написания стиха должен жертвовать своей, "проникновеннейшим образом осуществляя свое тождество с предметом..." (Гете, из письма К.Ф. Цельтеру). Послушайте, как это звучит у поэта: