Ваша статья в «Поэзии», которую вы мне любезно прислали, находится у меня уже несколько недель — к сожалению, пришлось ждать до сегодняшнего дня, чтобы сказать, что она мне очень понравилась. Вы ясно и четко объяснили, почему вопрос текучести времени так занимал ум Гертруды. Ваша ссылка на А. Н. Уайтхеда пришлась бы ей по душе. И отличная идея использовать единственную цитату, чтобы рекламировать Джорджа Джона.

Меня тронуло, как вы написали о спонтанности Гертруды при изложении мыслей и идей, которые она накопила в течение многих лет, — то была свежесть ее видения, давшая ей возможность воссоздать то, что она всегда полагала не менее, чем дюжиной фундаментальных истин. Вы сформулировали все это и еще сверх того, и очень хорошо. Спасибо вам.

Портрет Гертруды десять дней тому назад забрали в Метрополитен Музей. Это стало еще одним расставанием и полностью выбило меня из колеи. Пикассо пришел попрощаться с ним и печально сказал — ni vous ni — moi le reverra jamais [104] . Это все, что осталось от их молодости.

Еще раз спасибо за «Поэзию» и вашу статью.

От всего сердца,

Я в восторге от вашего описания выставки писем! Какое в них разнообразное проявление человеческой натуры. А то, что вы включили и отказы [издательств] — как Гертруда это оценила бы! Вы должны знать, как ранили Гертруду эти полученные отказы. Однажды Бланш Нопф перещеголяла всех в издательстве своим антистайнизмом, и Гертруда, забыв о наших надеждах и горьких разочарованиях, разразилась гомерическим смехом. К тому времени, когда вы с ней познакомились — я только сейчас сообразила — их [отказов] стало гораздо меньше, они не оказывали столь заразительного и длительного влияния. Встретились ли вам какие-нибудь любопытные рассерженные, огорчительные письма Эммы Ирвинг? Мне кажется, она была однокурсницей Гертруды в университете Джонса Гопкинса. Есть еще письма от Сары — невестки Гертруды, жены Майка и преданного друга Матисса — от Майка и Лео Стайнов. Они, вероятно, должны быть довольно личными и откровенными. Я отошлю их, не заглядывая туда, вместе с книгами. У меня нет ни времени, ни желания — полагаю, их следует делать доступными лишь после смерти Сары и Лео. Майк умер 8 лет тому назад. Что и привело меня к вашему вопросу — Что стало с первой новеллой Гертруды, написанной в 1904–1905 годах. У меня хранится рукопись [105] . Это для меня проблемный момент, я не знаю, что делать и не знаю, как поступить. Я догадывалась, что рано или поздно мне придется с этим столкнуться, скорее раньше, но чтобы скрыть свою трусость, я продолжала твердить: позже, когда со всем остальным будет кончено. Но вы оказались единственным человеком, проявившим интерес. Гертруда дала мне эту рукопись в 1933 году, после того как показала ее Луису Бромфильду, Бернару Фаю и У. А. Брэдли (ее литературному агенту). Брэдли полагал, что в новелле чувствуется рука мастера, но не рекомендовал к печати — во всяком случае, не в то время. Гертруда вверила рукопись мне и никогда о ней не напоминала. Ну вот, что мне теперь с ней делать? Я спрашиваю вас и Карла, который никогда этим не интересовался и не знает даже того малого, что я поведала вам. Но решать вы должны оба. Единственное, что я знаю — я не хочу ее читать, и потому публиковать — при моей жизни. Гертруда, безусловно, поняла бы мое желание, хотя она никогда между нами не обсуждалось и не упоминалось. Можно ли при этих условиях послать рукопись вам или Карлу или обоим? Разумеется, рукопись не должна быть обнаружена здесь, когда в будущем все перейдет в руки Аллана.

Насчет человека, который выкрал экземпляр «Три Жизни» из Гарвардского университета, подаренный Уильяму Джеймсу — его письмо когда-нибудь найдется в коллекции. Не помню его имени, но письмо написано на стандартном бланке юридической фирмы Бостона, думаю, он работал в этой фирме. Кто-то недавно написал мне, что купил в магазине поддержанной книги экземпляр «Три жизни» с дарственной надписью Полю Робсону. У Вирджила Томсона хранится много писем от Гертруды — следует ли мне поговорить с ним и попросить отдать письма вам? Он — фанатик Гарварда, но они никогда не проявляли интерес ни к ней, ни к ее письмам — он может — в качестве geste [106] — отдать. Я дошла до конца страницы, но не до конца — никогда — моей всегдашней благодарности и привязанности.

Я надеюсь, вы поймете мое возражение вашим постоянным обращениям к вопросу сексуальности как к ключу к пониманию творчества Гертруды. Она бы решительно отрицала это — она считала сексуальность наименее важной из всех проявлений характера — ее реальное упоминание сексуальности редко — для вас как несгибаемого защитника Стайн такое понимание не должно привести к другим ошибкам. Гертруда всегда утверждала, что не любит частного мнения.

В письменном свидетельстве Гертруды по делу Бернара Фая я нашла такую фразу: «он склонялся вправо, я склонялась к радикализму — это поможет разглядеть разницу между быть буржуа и быть радикалом»— Пикассо говорил: все творческие люди (не американцы) ведут себя также. И, пожалуйста, не забудь о данном слове — удалить все ремарки, не относящиеся к литературе — приложи к этому твой непредвзятый глаз жителя Новой Англии. Прошедшим вечером я вместе с Ольгой Пикассо и Мари Лорансен побывала на генеральной репетиции балета Стравинского Le Baiser de la fe'e [109] со скучной декорацией и костюмами Элик и хореографией Баланчина. Его жена [110] — крепкая американская балерина, вы ее, наверное, знаете. Все это не то, о чем я хотела рассказать. А о том, что Пуленк подошел поговорить с Мари Лорансен, она полна энтузиазма после просмотра Les Mamelles [Tir'esias] [111] — и ни слова о его музыке — он тоже был взволнован представлением, словом, когда они успокоились, я сказала ему (в уголочке, где мы не могли кого-нибудь обидеть), что мы думаем о музыке — он выглядел польщенным, насколько мог себе позволить. Видите, балет все еще важное событие в Париже.

Спасибо за скорый приезд. Моя любовь вам обоим,

Мне стыдно, что у тебя не осталось ничего памятного от Билиньина, кроме шипов! — у того, того, кто постоянно оказывал нам помощь — и щедро. Но я попробую исправить ситуацию — кое-кто вскорости отправится туда и возьмет для тебя настоящий сувенир. Я постараюсь все устроить, и тебе не придется дожидаться приезда сюда, чтобы его получить. А как бы мне хотелось, чтобы ты поскорее приехал — для меня твое пребывание в Париже значит многое — будь хорошим мальчиком и сохрани деньги. Не думаю, что у тебя будут трудности получить место в Американской школе, если подашь документы заранее. Они платят немного, но, вероятно, достаточно, чтобы жить спокойно. Если тебе не нравится моя идея, не сердись на меня. Я постараюсь придумать что-нибудь еще. Но если ты хочешь заняться преподаванием, тебе надо стать учителем очень хорошим, что может оказаться скучным. Условия жизни здесь вполне подходящие — все, за исключением отопления — приличного отопления просто не существует. Но, пожалуйста, запланируй свой приезд. Отвратительный администратор в Балтиморе — его имя Эдгар Аллан По — делает все возможное, чтобы притормозить работу Карла Ван Вехтена по изданию неопубликованных рукописей — Карл и я хотим, чтобы работа началась немедленно — естественно — а он продолжает откладывать, находя один предлог за другим. Невыносимо — немыслимо, что желание Гертруды не выполняется. Я пыталась добыть деньги здесь, но переправить их в долларах в Америку через французский office d’echange [113] — задача непосильная для всякого, желающего это осуществить. Моя последняя надежда здесь испарилась, я устала от всего этого — ничего не остается делать, как ждать до октября, самой ближайшей даты, которую это отвратительное создание определяет как ближайшую. Я делюсь с тобой своими несчастьями, но пожалуйста, забудь о том, что я написала, не упоминай об этом ни мне, никому другому. Так жарко, что у меня в голове помутилось.

Я не говорила тебе, Фрэнсис Роуз спроектировал очень простой, но замечательно пропорциональный надгробный камень на могилу Гертруды. Мне сделали несколько фотографий, я пришлю их тебе, как только получу. Драгоценная Гертруда лежит там одна-одинешенька — она, которая всегда была окружена людьми. Сэмми, ты все еще pratiquant [114] ? — что должно быть за удовольствие для тебя! Забудь о слабости, это усталость и жара — я никогда не рву и не пересматриваю свои письма, пусть они отправляются telle quelle [115] .

Всегда любящая тебя

Первая глава пришла десять дней тому назад, с тех пор я читаю ее и перечитываю. Я не нахожу достаточно слов для благодарности — за то, что написали точно таким образом. Глубокое удовлетворение и огромный успокоение для меня сознание того, что самое важное — авторитетная оценка для нынешнего поколения будет высказана в мое время и вами. Все очень ясно еще со времен Рэдклиффа, 1895 г., и до ее отъезда оттуда — с ее характером и нынешним мышлением — единственными, но самыми драгоценными ее свойствами. Вы так хорошо описали шаги в этот период, что всякий внимательно прочитавший, сможет увидеть, как и почему она начала писать. Ваши определения точны — там имеются длинные строки, готовые, по-видимому, стать классическими. В то же самое время вы целиком принадлежите другому лагерю — (поздравления и даже симпатии) — другими словами, в той же самой лодке, в которой была и Гертруда в вашем, ныне 32-летнем возрасте и далее. Я намеревалась сказать об этом позднее, но сейчас самое время — весьма вероятно ни один журнал не возьмет вашу рукопись, но у меня есть соображения, как это можно сделать. Разрешите ли вы послать копии первой главы Карлу Ван Вехтену и Дональду Гэллапу (библиотекарю в Отделе американской литературы при библиотеке Йельского университета, целиком и полностью преданный памяти Гертруды)? Нет проблемы и скопировать. (Лучше всего — разве нет — послать их от моего имени, а не вашего?). То, как вы проанализировали разницу между произведениями Пруста-Джойса — и произведениями «английских леди» и Гертруды — восхитительно. Удивительно сжато и понятно — «различие концепции времени» и т. д. Затем «будет ли в будущем язык выглядеть как диалект или как манера выражаться». И исключительное внимание к абстракции — Гертруда неоднократно называла ее американской, считала ее американской, кубизм — естественный для испанцев — так много значил для нее и должен был стать американским тоже. Она никогда особенно не верила, что ее еврейство отражалось в ее произведениях — она не считала, что евреи как-то особо интересовались абстракцией (Пожалуйста, не принимайте мои слова как очень значимые, к тому, что вы написали, это не имеет даже побочного отношения). Что же касается Генри Джеймса, то вероятнее всего она прочла два последних длинных его романа, еще будучи студенткой Джонса Гопкинса, потому что в 1903 году в новелле (что послужило отправной точкой для «Меланкты» — три основных характера — белые) она цитирует Кейт Крой. Когда в 1907 г. я прибыла [во Францию] со своим неиссякаемым энтузиазмом к Г. Дж., мы подписались на издания Г. Дж. в нью-йоркском издательстве «Скрибнер», и Гертруда перечитала два ранних и два-три последних романа. Она любила, говоря о нем, употреблять его слово — предтеча. Именно его абзацы вдохновили Гертруду. В романе «Крылья голубки» [117] встречаются истинно Гертрудовские фразы — возможно, я уже писала вам об этом. Еще — все, что вы пишете о характере — связанном со временем — ведущем к повторениям — чрезвычайно важно. И все, что вы пишете, с этого момента и до конца, наполнено светом и воздухом — согревает меня, вселяет в меня радость, которую я и не ожидала.

О, да, я забыла упомянуть, как вы правы, говоря, что наука и история не в состоянии служить жизни — литературе — критицизму. Гертруда пришла бы в восторг от того, что ваша программа дает вам. Ваше знакомство в Принстоне со «Становлением Американцев» принесло бы ей полное удовлетворение, что за удовольствие доставило бы ей тема, которой вы занимаетесь. Совершенно очевидно, вы в состоянии сформулировать то, что в моей голове является большим пробелом. Мейбл Додж не в состоянии вам помочь — хотя у нее хорошая память, но когда она говорит, никогда не знаешь, в каком месте начинает присочинять — она описывает вещи дьявольски хорошо «наподобие того».

Всегда с любовью,

Просить прощения за то, что не отвечаю вовремя на ваши письма в срок, стало банальностью — указывает лишь на ту степень беспорядка, в котором находятся и мой ум, и мои привычки — спутанные и отвратительные. Это не относится к вам — je vous jure [118] — и вашей первой части. Вы и это [обстоятельство] проясняют основное недоумение, так что есть дополнительная причина для моей благодарности к вам. Вам, возможно, приходилось слышать мою теорию, согласно которой невозможно оценить какой-нибудь объект — его форму — пропорции или объем — даже предмет мебели, пока множество раз не вытрешь пыль. Так вот, однажды я обнаружила, что печатание рукописи создает большее понимание текста

— по крайней мере, быстрее, чем чтение. Поэтому для меня не стало сюрпризом, печатая первую часть, обнаружить новые находки. Например, перед тем как я напечатала рукопись, на меня произвело впечатление и то, что вы сказали, и четкость, с которой вы это сказали. Теперь же, печатая, я получила еще и удовольствие. Там есть параграфы, которые определенно понравились бы Гертруде. Три первых параграфа о сознании имеют течение, подъем и падение, которые совершенным образом иллюстрируют ее диаграммы до и во время создания «Становления». На этом она настаивала, и всегда использовала и впоследствии — даже когда абзацы были не так важны и предложения разделялись. В каком-то смысле там это все было и — она повторяла — не меняется. Перемены и прогресс докучали ей — и в самом деле, говорила она, таких животных не существует.

После дополнительного удовольствия, связанного с печатанием первой главы, одна копия ушла к Ван Вехтену, другая к Гэллапу в Йейл, как раз перед началом досадной забастовки почты — ответы, поэтому, где-то в воздухе — вынырнут ли они когда-либо из потаенного угла и придут по назначению? Забастовки — штука бесполезная — они никогда не достигают своей цели — зарплаты для определенной категории работников всегда повышаются и так — а в бойкой Франции соответственно растут и цены — даже в их предвкушении. Тем рабочим, чья категория близка к избранным, велят отправляться домой и заткнуться — чего они не делают — но даже в таких случаях на них не обращают внимания. Мусорщики пытаются портить мусороуборочные машины и иногда успешно — все ими довольны. Жизнь становится заметно дороже, но каждый как-то обходится без новых вещей. Единственное, что меня беспокоит — холод и проблема как бы раздобыть еду для собаки — но первый снег тает, американский служащий в комиссариате США снабжает меня мукой — следовательно, будет для собаки вермишель — ничто из этого (деликатесов) долго не сохраняется — к тому времени, когда это письмо уйдет, у нас будет еще что-нибудь.

Кстати говоря, у Гертруды есть поразивший меня отрывок, великолепно описывающий демократию Готорна. Генри Джеймс, однако, вряд ли знал это. До нас не дошло никаких его высказываний о Гертруде — вероятно, Уильям Джеймс упоминал ему о ней. Чересчур холодно тащить сюда пишущую машинку, поэтому извините меня, если я скопирую текст [о демократии Готорна] вручную и вложу его.

Касательно Джойса и его творчества. Один абзац в «Автобиографии» посвящен ему — включен туда, потому что я настаивала на этом. В течение нескольких лет он был болезненным жалом в ее плоть — его успех пришел до того, как тысяча копий французского издания «Становления» вышли из печати, и все эти годы были для Гертруды кошмаром — Гертруда отчаянно хотела опубликовать свою бесконечную рукопись. «Улисс» она оценивала невысоко — однажды заметила, что с трудом осиливает ирландские народные сказки, которые даже менее съедобные, чем германские. Она встретилась с Джойсом гораздо позже, одним вечером у Дэйвидсона. Сильвия Бич спросила у Гертруды, не согласится ли она пересечь комнату и поговорить с ним — у него было плохо со зрением — на что она конечно согласилась. (К тому времени он уже больше не был ирландской сказкой — он стал ирландской легендой). Она поведала мне, что сказала ему: «После всех этих лет». Он продолжил — «Да, и наши имена всегда связаны вместе». Она сказала: «Мы живем в том же самом arrondisement» [119] . Он ничего не ответил, и она отправилась поговорить с приезжей из Калифорнии. Мы однажды обнаружили и другой элемент влияния [120] , сказавшийся на нем и как он к этому пришел — но к этому времени Гертруда s’est d'esint'eresse de lui [121] .

Спасибо за сведения о Мейбл Додж и миссис Джефферс. Они свежие? Это неизбежный конец Мейбл, ибо единственный способ убедить окружающих, что она может увлечь мужчину — иногда убедить и его — вынудить кого-то — ее, его или его жену или бывшего любовника совершить самоубийство. Когда мы знали ее близко — в 1912–1914 — такие попытки были, но обошлось без жертв. Джон Рид, рассказывала она, был одной из них. Другой она позже называла миссис Лоуренс. [Поступки] Мейбл не относились к тому, что Гертруда называла повторением — повторением, в котором наблюдалась небольшая разница — она была до смерти унылой. Но она и в самом деле обладала старомодным кокетством.

Кстати насчет замечания Уильяма Джеймса после просмотра картин Пикассо и Матисса о необходимости мыслить широко. Генри Джеймс после посещения первой выставки тех же и других художников — думаю, в 1910 году — когда его прижал Клайв Белл, не нашелся что сказать. Он хранил глубокое молчание. Раздраженный, но настойчивый Клайв Белл сказал

— Но, мистер Джеймс, остались же у вас какие-либо впечатления от увиденных картин? Наконец, Джеймс произнес — Какие впечатления?

Всегда с любовью,

Все идет вкривь и вкось и если картина становится более ясная, она не становится отраднее. У меня нет намерения хитрить. Пытаясь рассказать вам все, что хотела бы, чтобы вы знали, я не должна давать волю своим чувствам. Нет надежды, что все картины отправятся в Йейл как единая коллекция. Произойдет, вероятно, то, чего я больше всего боюсь: после меня картины не разойдутся по владельцам, а просто исчезнут. Меня это постоянно расстраивает, но на нынешнем этапе что может быть сделано должно быть сделано безотлагательно. Аллан Стайн не только отказывается сотрудничать, но будет создавать трудности, какие только сможет — он начинает заявлять о себе с холодной решимостью. После тяжелой болезни он дал понять, что будет определенно всему препятствовать. У меня есть разрешение продать какую-нибудь картину и если ваш музей готов купить — как вы однажды предположили — не окажите ли вы мне любезность сообщить, как мне поступить далее. Я хочу продать позднего Пикассо — кубистскую картину, насыщенную яркими цветами, что висит в малом салоне. Пикассо сказал мне, что она стоит десять тысяч. Когда я собиралась продавать ее прошлым летом, мне предложили за нее эту цену во франках — тогда я хотела получить деньги для издательских усилий Карла. Найдется и способ переправить ее к вам. Ее размер — 81 см на 1 метр. В конце недели у меня будет ее фотография. Далее — я хочу получить ответ на это предложение как можно скорее — а деньги в течение двух месяцев. Это все звучит отвратительно, но я как всегда полагаюсь на ваше понимание и доброту — будьте добры подскажите, что делать.

Теперь я могу вернуться к началу и ответить на ваше письмо, которое пришло сегодня утром, как раз когда собиралась вам написать. Прежде всего, не думайте, что состояние, в котором прибыл бюст работы Дэйвидсона, особо беспокоит меня — достойно сожаления и я свяжусь с теми, кто его паковал и позабочусь, чтобы вам оплатили расходы на ремонт, но Гертруда и я никогда не считали эту работу значительной — entre nous — не говоря уже о нелюбви к скульптурам — она ее не любила. Не помню, говорила ли она вам об этом. Рада, что вам понравился Пикабиа — мне тоже поначалу, но потом раннее впечатление исчезло.

Во всяком случае и скульптура и портрет [Пикабиа] лучше портрета Гертруды работы Фрэнсиса Роуза. Можете их показывать, если хотите, но, пожалуйста, без упоминания моего имени (из-за Аллана).

И теперь. У меня есть небольшой подарок для Йельского университета.

Помните ли вы раннего небольшого Пикассо — Caf'e Scene — картину, выполненную под влиянием Тулуз-Лотрека — изображена столовая — возможно, вы помните, что она принадлежит мне (Пьер Лоб — зная это — сказал мне однажды — Знаете, когда будете готовы продать вашу коллекцию, я готов ее купить). Есть еще два приятных рисунка, тоже принадлежащие мне: обнаженная на лошади — и две обнаженные, одна с веером — помните ли их? Так вот, я хочу, чтобы они были у Йеля и чем быстрее я могу отослать вам, тем лучше.

Простите мне это гадкое письмо, следующее и вскорости будет лучше. До следующего письма и со всегдашней к вам любовью.