Гадюка и фермер

Аннотация

Предыстория серии «Морганвилльские вампиры» от лица Мирнина.

Перевод осуществлен: Переводчик: Линара Аглиулина Специально для и vk.com/morganville_vampires *** Знаете, я убил своего учителя. Того, кто превратил меня в вампира. Того, кто научил меня алхимии, ремеслу и пьянящему соблазну науки. Я убил его по веским причинам, но все же. Справедливое убийство — все равно убийство, и если бы меня поймали, меня бы повесили. Это было бы забавно, так как вампиры не реагируют на это, но, конечно, проиграли бы обезглавливанию. Как правило, эффективному. Конечно, меня не поймали. Ну, нет, поймали… Но я как всегда забегаю вперед. Мой мозг не линеарный. Это петли, завихрения и изгибы, какие мозги и есть. Я никогда не понимал концепцию прямой линии мышления. Как может что-то столь сложное и запутанное, как мозг, следовать таким ограничениям? Я отвлекся. По моим подсчетам мне было двадцать пять лет, когда мой учитель превратил меня в вампира. Он сделал это по вполне практичным причинам, была зима, мы были заперты в занесенном снегом замке далеко от любого города, а запасы еды подверглись нападению грызунов. Я мог есть крысиное мясо, но как постоянный рацион оно все равно не шло. Он принял полностью научное решение, что я переживу долгую зиму лучше, если мне будет требоваться только немного крови. Он мог продержаться без питья несколько месяцев. Мне были необходимы один или два куска крысы в день, а так было проще и удобнее, чем убийство, снятие шкур, разделка и приготовление бедных созданий, и как только прошел шок, что теперь я вне досягаемости смерти, я обнаружил, что изменения довольно успокоительные. Сломанные залы замка были ледяными, и как человек я постоянно мерз. Я обнаружил, что ночью небо пылает светом, ослепительное шоу призрачных звезд, которое я никогда не видел глазами смертного. Я научился избегать дневного света после того, как мои первые бездумные попытки привели к болезненным ожогам. Мой учитель никогда бы не потрудился рассказать мне правила. По его мнению я научусь методом проб и ошибок, на практике, которая является научно обоснованной, даже если наука в то время была на ранней стадии развития. Мы были в Шотландии, выживающие, но явно не процветающие, и теперь, когда меня сделали вампиром, все было совсем иначе. — Мирнин, — мой учитель сказал мне однажды вечером, когда мы подготовили новую смесь элементов — он всегда был в поисках Философского камня, чтобы превратить одну вещь в другую. — Я хочу, чтобы ты покинул меня завтра и поехал в город. — Один? — спросил я его. Я почувствовал возбуждение, а затем оно было изгнано роем беспокойства. — Зачем? — Я послал за кое-кем, чтобы она приехала сюда и ассистировала нам, — ответил он. — Она одаренный алхимик. Ты заплатишь ей и привезешь сюда. — Где она остановится? — огляделся я. В лаборатории не было места для постели женщины; она была грязной и полна токсичных паров. — Наверху, — сказал он мне неопределенно. Он был полностью занят медленным, точным перемешиванием смеси. Она становилась едва светящимся серебром. — Я хочу, чтобы ты выдвинулся немедленно. — Как зовут леди, сэр? — Сорча О’Лоинсич. — Я с трудом понял имя, оно проскочило так быстро. Ирландское, обратил внимание я. — Сегодня вечером она будет ждать в конюшне. Привези ее сюда. К этому времени я был с моим учителем на протяжении многих лет; я был отдан к нему на учение будучи чуть старше ребенка слишком отчаянной матерью, чтобы содержать меня с двумя другими детьми, которых нужно прокормить, что плата за мою учебу — простыми словами цена покупки — облегчила тяжбу выбора. Сестры. Я с трудом помню их. Я лучше помнил мать, хотя она никогда не уделяла мне много любви. Я был точной копией отца, который был моим несчастьем, он умер безумным и одиноким, изгнанным и скованным в далекой лачуге. Она ничего не видела, кроме него и его недуга, когда смотрела на меня. Еще до того я начал ощущать на себе последствия болезни моего отца. Сейчас все стремительно движется… всплески внезапной энергии и энтузиазма, интенсивной радости, что заставило меня понять, что я мог сделать что-нибудь, что угодно, если бы только было время. Затем холодная, безобразная печаль, заставляющая меня свернуться в углу, голову седеть, а мою жизнь стать бессмысленной. Я думал, это принесло с собой проклятие вампира, но мой учитель хладнокровно сообщил мне, что что бы со мной ни было, оно не имеет ничего общего с превращением в существо крови. Оно было связано с моим отцом, которого я бы пережил на много лет и должен был научиться не быть похожим. В данный момент мое настроение ярко и резко поднималось, и поэтому, когда я через час отправился в город, я делал это с большим энтузиазмом. Учитель позволил взять его боевого коня, массивного серого создания, который относился к глубокому снегу, как к летней траве. Я укутался в накидку, на лице шарф, на руках перчатки, ни один квадрат бледной кожи не подвергается воздействию горящего гнева солнца. Неудобно, но это необходимо в моем очень молодом возрасте. Вампиры стали более устойчивы к дневному свету, но потребовались десятилетия. Столетия. Для некоторых этого никогда и не происходило. Ушло два долгих часа, чтобы доехать до ближайшего признака цивилизации, но я не имел в виду поездку. Мир пах на удивление свежим после зловония алхимической лаборатории, и я обнаружил, что у холода и снега есть свой запах: острый и почти сладкий. Я все еще мог видеть призраков звезд над головой, когда осмеливался взглянуть вверх. Солнце уничтожило те, что были близко к его свечению, но около горизонта далекие огни все еще горели, как обещание грядущей ночи. К тому времени я обнаружил, что уже стемнело, и никто не осмеливался выйти на улицы — одни из-за холода, некоторые из-за таких существ, как я. Но я не был голоден, хотя человеческая кровь пахла соблазнительно прекрасно. Я уже выпил три крысы. Я нашел ожидавшую женщину около костра недалеко от конюшни. Внутри было теплее, я мог видеть исходящие оттуда волны тепла, но казалось, ей и так достаточно удобно. Она держала нагретый камень обеими руками в перчатках, чтобы предотвратить обморожение, и сидела как можно ближе к огню, при этом не поджигая складки ее юбки. Она вскочила на ноги, когда я появился в поле зрения, я размотал шарф и позволил свету от костра показать мои черты лица. Думаю, у меня не такая уж отталкивающая внешность. Но ее глаза задержались на мне настороженно, и я услышал, как ее пульс забился быстрее. — Сорча О’Лоинсич, — поприветствовал я. — Меня зовут Мирнин. Меня послали за вами. — Вы валлиец, — сказала она. — Не шотландец. — Вы правы. У вас хороший слух. — Чтобы услышать ваш акцент, не нужно быть экспертом. — Я не мог разглядеть ее обвернутое тканью лицо, но это не имело значения. — Должно быть, вы его подмастерье. — Выпала честь. — Тогда ведите. Мы оба говорили на гэльском языке, но она была права: ее акцент был гораздо элегантней, чем мой. Валлийский совсем другой язык. Я освоил грубый английский и делал некоторые успехи во французском, но мой учитель требовал выучить немецкий и гэльский, как и латынь. Это языки науки, сказал он мне. Он требовал от меня читать на греческом, но не говорить на нем. Его не беспокоило произношение. Мне очень понравился ее голос. У нее не было своей лошади, что заставило меня задаться вопросом, как она добралась до этой деревни, но помог ей сесть за моей спиной, из-за чего я ощущал ее тепло. Так приятно в такой холод. Я сомневаюсь, что она чувствовала то же самое, когда отодвинулась от меня подальше. — Я уважаю вашу добродетель, — сказал ей я; я считал эту фразу изящной, но она вызвала у нее горький смешок. — Я не боюсь вас, — поведала она мне. — Я презираю вас. И ваш вид. Мы уже были далеко от деревни и потерялись в лунном свете, подсвечивающем снегопад. Теплое дыхание коня выходило облачками. В темноте он видел хуже меня, так что я был достаточно осторожен, чтобы направлять его подальше от любых возможных опасностей. — Может быть, тогда вам не стоило приезжать, — сказал я ей. — Надеюсь, вы тут не за тем, чтобы убить нас. — Светлое и далекое стремление. Я приехала, чтобы провести эксперимент с вашим учителем. В случае успеха мы вместе перепишем страницы всего, что известно современной алхимии. Это все, что меня сейчас волнует. Я буду работать с дьяволом, воскресшим из могилы, если это принесет мне ответ на вопрос. Он досаждает людям еще со времен древних греков. Но сегодня ваш учитель и я можем решить вековую загадку. — Какую? — спросил я ее. — Не твоего ума дело, мальчик. Это работа не твоя, а твоего учителя. — Я работаю с ним. Я чувствовал себя немного задетым. Лишь малость. В конце концов, кто она такая? Невзрачная, хрупкая женщина, которая скорее всего будет мертва через двадцать лет, в то время как я даже не начну стареть. Я почувствовал запах ее крови, и мой рот наполнился слюной, несмотря на притупление голода после крыс. Я чувствовал себя голодным, чувствовал себя сильным, и я знал, что это опасное сочетание. Так что я умолк и пытался избегать дальнейшего контакта с существом. Я пришпорил коня. Подъем в гору через безликие, коварные холмы казался вечным, пока я не увидел неясный на фоне звезд разрушенный замок. Ну наконец-то. Конь ускорился к перспективе теплого стойла, полного сена. Я настолько отвлекся, что не заметил, когда он поставил копыто слишком далеко от тропинки, и вдруг конь заскользил, пропала опора, и хотя он отчаянно карабкался и царапал гладкий лед, он падал, а мы вместе с ним. Я услышал испуганный визг зверя, когда он соскользнул с края, и мне было его жаль, но я уже рвался прочь от него, держа правой рукой Сорчу и схватившись за край скалы левой. Я вовремя отпустил стремена, когда бедный серый конь упал с обрыва. Я слышал удар и не смотрел вниз; мне внезапно захотелось оплакать его, и знал, что если сделаю это, это убьет нас обоих. Моя хватка не была такой крепкой, а женщина, которую я держал, кричала на меня на гэльском, но слишком быстро, чтобы я смог понять. Благодаря ей я смог сконцентрироваться на наших жизнях. Я поднял нас обоих, затащил ее на снег и забрался вслед за ней. Я предложил свою руку. Она сильно оттолкнула ее и отползла в сторону, прежде чем неуклюже поднялась на ноги. — Тут недалеко, — сказал я ей. — Я могу понести вас. Я не понял, что она сказала в ответ, но полностью вкусил яд слов. Она схватилась за жесткие, холодные юбки и стала пробираться через снег по направлению к замку. Я сожалел о гибели коня. На короткое время я задумался, пытался ли кто-нибудь когда-нибудь вернуть лошадь после смерти, или лошади более чистые существа, чем люди, и могут двигаться прямо к небесам. Мне была неясна теология. Мой учитель считал вероисповедание пустой тратой времени. Я поднял лицо к горящему звездами небу и сказал: — Спасибо. — Повернулся к обрыву со следами копыт на каменистой почве. — Мне жаль. На случай, если это имеет значение. *** Без верхней одежды Сорча О’Лоинсич не была красивой женщиной. Тридцатилетняя, костлявая, с длинным подбородком и узкими глазами. Правда глаза были всем. В свете камина, около которого она содрогалась, я решил, что они завораживающее янтарные с вкраплениями зеленого. Я никогда не видел таких глаз. — Хватит пялиться на меня, — отрезала она, и я встал, чтобы взять еще одну меховую мантию и набросить на ее плечи. — Как будто я какая-то экзотическая птица или красивый витраж в церкви. Мирнин, верно? Ты всегда такой грубый? — Полагаю, да, — ответил я. — У нас не так много гостей. — Или вообще гостей, подумал я, но не сказал. От этого ей бы стало более неловко. — Не хотите виски? — Шотландский виски? — вздрогнула она, и на этот раз я не думаю, что это было от холода. — Противный и дымчатый. Нет, со мной все будет хорошо. Один вечер без напитков не убьет меня, хотя запах этого меха может. Ты недавно убил эту бедняжку? Я понюхал. Она была права, запах действительно отвратительный, но не думал, что человеческие носы могут быть настолько чувствительны. — Ему уже несколько лет, — заверил я ее. — Предпочитаете мерзнуть? — Нет. — Тогда задержите дыхание. Она издала звук, который был наполовину оскорбленным, наполовину смехом, и искоса бросила на меня взгляд этих бледно-янтарных глаз. Волчьих глаз, подумал я. Диких и красивых. — У тебя есть чувство юмора. Не стану скрывать, я поражена. Не думала, что твой вид может смеяться. — Я нахожу многие вещи смешными, — ответил я. — Мой учитель говорит, что это недостаток. — Кстати о твоем учителе, — сказала она. — Когда я буду иметь удовольствие… — Я здесь, госпожа О’Лоинсич. — Он шагнул из тени — тени для нее, я же видел, как он шел по длинному, в основном разрушенному коридору — и элегантно поклонился ей. — Ваши письма были очень интересны. Я рад, что вы приехали. Он не протянул ей руку. Она не возражала и медленно кивнула ему. Я понял, что она смотрит на него так, как не смотрела на меня. Я обратил внимание на учителя, пытаясь понять почему. Он был низким мужчиной, по-своему гибким и опрятным; темные волосы коротко острижены, густые брови и очень длинные ресницы. Бледный, конечно же, как и все вампиры, хотя его кожа более темного оттенка, чем у меня. Я не знал его истинные корни. Итальянские? Португальские? Более древние, еще во времена Рима? Он никогда не говорил, и на всех языках, которым он меня учил, у него безупречное произношение. Полагаю, женщины находят его привлекательным. Я так не считал, но в таких вещах у меня мало опыта. Гвион едва казался человеком большую часть моего времени с ним. Я никогда не считал его иначе как опасным. — Я Гвион, — сказал мой учитель. Это валлийское имя, но это не имело значения. Я вообще не верил, что оно настоящее. — Ваши труды на тему универсального семени информативны. Я едва поверил… — Что я женщина? — сказала Сорча, подняв длинный, острый подбородок. Мой учитель даже глазом не моргнул. Казалось, что у его глаз нет радужки, только зрачки. Могу сказать, что он сосредоточился на ней с неестественной интенсивностью, но я не знаю, почему. Еще меньше я понимаю, почему она позволила это, когда меня резко упрекнула. — Вовсе нет. Я едва поверил, что вы живете так далеко от центров великой алхимической науки, — спокойно закончил он. — Многие замечательные алхимики были женщинами. Благородная царица Клеопатра, к примеру. Нет, я только удивился, что читал мало ваших работ. Вы должны быть гораздо более знаменитыми в наших кругах. На щеках Сорчи появились пятна цвета. Я задавался вопросом, не может ли она перегреться из-за огня и мантии. Я мог слышать ускорившееся биение ее сердца, ее запах приобрел новые, богатые нотки. Не только кровь, но… и что-то еще. Я встревоженно сделал шаг назад. Я не хотел иметь ничего общего с таким обескураживающим возмущением. Гвион же шагнул к ней. Как и я, он носил простую черную мантию, как у священника или ученого. Он протянул ей руку. — Идемте, — сказал он. — Позвольте мне показать вам, как я приготовился к эксперименту. Думаю, вы останетесь довольны. Знаю, что вы устали с дороги. Потом вы можете спать так долго, как захотите. Обещаю, вам будет очень комфортно. Я хотел спросить, где он намеревался предоставить ей ночлег, потому что он не просил меня подготовить одну из разрушенных комнат в замке; мне самому кроватью служила мягкая земля около комнаты, где мы держали наше оборудование, потому что моим долгом было охранять его. Я открыл рот, чтобы поднять этот вопрос, но Гвион сверкнул на меня взглядом. Ничего не говори. Сообщение ясно как день, я опустил голову и даже не смотрел, как он вывел ее из комнаты. Как только они ушли, я снова смог двигаться, и я начал собирать и складывать упавшие мантии. Она осталась завернутой только в одну, когда ушла. Сложив оставшиеся две, я поднес их к носу и понюхал. Она была права. Они пахли разложением и гниением. Но они также пахли ее кожей, и это утешало. Я решил, что она может мне понравиться. Я хотел бы снова рассмешить ее. Я заставил себя положить мантии обратно в провисший шкаф, в котором я нашел их — к большому удовольствию семейства крыс, которых я потревожил — и пошел за ингредиентами, которые учитель попросил меня принести в лабораторию. Они были далеко, в комнате на другой стороне крепости, и, хотя, как правило, я быстро перемещался, я был достаточно осторожен на этот раз, учитывая летучесть некоторых соединений, которые я нес. Когда я открыл дверь в знакомый, дымный кабинет, я увидел, что Сорчу О'Лоинич одолела усталость. Она лежала ничком на столе, руки болтались по сторонам, и она была укрыта меховым халатом. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что ее тело было слишком тихим. Сердце билось, но слабо. Быстро. Лихорадочно. Я стоял с руками, полными бутылок и элементов, и я понял очень много вещей, все сразу. Во-первых, что Гвион никогда не просил меня подготовить для нее покои, потому что никогда не собирался позволить ей покинуть эту комнату живой. Во-вторых, что он перелил ее кровь в большую стеклянную бутылку, используя длинную стеклянную трубку из отверстия в ее шее. Каждый неистовый удар ее сердца выплескивал еще красную жидкость в контейнер. Пена сверху была розовой. Я обошел вокруг стола, чтобы увидеть ее лицо. Ее замечательные янтарные глаза были открыты и устремлены в никуда. Она дышит медленными, отчаянными рывками. Она побледнела как лед, ее губы приобрели сиреневый оттенок. Я взял ее за руку. Мне никогда не приходило в голову попытаться спасти ее; возможно, я знал, что это слишком поздно. Я хотел бы думать, что это то, во что я верил. Ее глаза двигались чуть-чуть, и я видел, как она узнала меня. Ее губы шевелились, но я не мог понять тихие слова. Скорее всего гэльский, опять-таки. Но мне казалось, что она говорила: «Помоги мне». — Положи вещи на стол, — сказал Гвион. Голос у него был совершенно такой же, спокойный как замерзшее озеро, как будто в футе от него не умирала женщина. — В третьей фазе мне понадобится сульфат меди. Она готова? Готова. Как будто она была всего лишь еще одним процессом, который должен быть завершен. Я не отводил взгляд от Сорчи О'Лоинсич. Я наблюдал, как ее глаза медленно расширились, и она в последний раз лихорадочно ловила воздух. Смерть ослабила ее, и ее дыхание снова вырвалось. Я задавался вопросом, может ли вместе с ним уйти и ее душа. Задавался вопросом, почему не мог видеть, как она уходит, но конечно, есть некоторые вещи, которые не видны даже вампирским глазам. — Почему вы это сделали? — спросил я учителя и протянул руку, чтобы закрыть ее красивые, запоминающиеся глаза, по-настоящему прекрасная вещь в ней, кроме ее острого ума, интеллектом которого он якобы восхищался. Она храбро доехала в такую даль. Еще храбрее пришла в это безлюдное место с таким существом, как я. Она доверила использовать свое великолепие моему учителю, а вместо этого он хотел ее только из-за того, что бежало по ее венам. Я вдруг вспомнил об истории, написанной греческим писателем Эзопом. Жил добрый фермер, который нашел гадюку, замершую на земле в снегу. — Пожалуйста, помогите мне, — сказало бедное создание, — мне слишком холодно, чтобы жить. Фермер взял гадюку и положил ее под рубаху, гадюка согрелась и ожила. Но придя в себя, она укусила фермера самым подлым образом, и когда фермер умирал, он спросил гадюку: — Но почему? Почему, когда я доверял тебе? — Потому что я гадюка, — ответила змея. — И нельзя ожидать добра от зла. — Недостижимым ингредиентом была кровь трансформированной девственницы, — сказал учитель, отвлекшись на работу. Он измельчал порошки. — Душа девственницы купается в силе как луны, так и солнца. Ее работы представили ее луне и солнцу, и она не вышла замуж. Алхимик-Богородица, она была призвана. Сорча О'Лоинсич была невероятно ценным ресурсом. Кровь больше не била из трубки струей; она текла медленно, просто вопрос физики, жидкости и притяжения. Ее кожа была еще теплой, где я держал ее за руку. Я вспомнил ее жесткий настрой по дороге сюда и цвет на ее щеках, когда она увидела Гвиона. Она не доверяла мне. Она доверяла ему. Гадюке. — Как вы будете использовать ее кровь? — спросил я. Я мог чувствовать запах, сильную вонь, приправленную чем-то кислым. Страхом. Она пахла гораздо слаще внизу, когда чувствовала что-то другое. Предвкушение. Рвение. Желание. — Я приготовлю смесь в настойке ее крови и нитрата серебра, — сказал он. — Потом замочу магнетит в нем ровно два часа, в то время как лунный свет активирует его. Завтра обожгу на солнце. В эту ночь она помогла достичь мечты всех алхимиков. Это бы доставило ей удовольствие. — Философский камень, — сказал я, не дожидаясь, когда он закончит. Гладкие, изящные движения Гвиона замерли на секунду, а затем возобновились. — Да, — ответил он. — Осталось немного крови. Она твоя, если хочешь. Ты не можешь вечно питаться крысами, Мирнин. — Нет, — согласился я. — Не могу. — Я бы не стал пить ее кровь. Это было бы не вежливо. Я положил руку Сорчи ей на грудь, поверх мехового халата. С закрытыми глазами она выглядела, как будто просто уснула. Слеза выбежала из уголка ее правого глаза, просочилась в темные волосы под ее аккуратной белой шляпкой. — Вы причинили ей боль? — Ммм? — Гвион казался рассеянным. — Причинил боль? Нет. Не было необходимости. Она с трудом сопротивлялась. Я сломал небольшую косточку у основания шеи, здесь. — Его изящные пальцы потянулись назад и прикоснулись к маленькому бугорку под кожей. — Это разрывает нервы, если нажать и сдвинуть в сторону. Она не могла после этого много двигаться. Весь процесс занял всего несколько минут. Нужно позаботиться, чтобы вставить трубку. Разрывать вену — все равно что тратить впустую продукт. Вечно учитель, Гвион. Сорча в течение длинных минут чувствовала паралич, не в силах плакать, кричать, двигаться. Минут, растянувшихся в часы, чувствуя, как кровь покидает ее тело. Чувствуя, как проникает холод. Думаю, ей было больно. Я помогал ему остаток ночи без комментариев или жалоб. Мы использовали ее кровь, чтобы создать настойку. Мы пропитали магнетит и положили на лунный свет со всеми надлежащими ритуалами. На рассвете мы оставили его на крыше замка на солнце, чтобы высушить. — Знаешь, что это значит? — Гвион ликовал. Он повернулся ко мне с широкой, нетерпеливой улыбкой и сказал: — Мирнин, мы создали что-то, что две тысячи лет поисковиков не удавалось обнаружить! Ты, я, Сорча… мы сделали Философский камень! — Он повернулся ко мне спиной, чтобы посмотреть на него самым ярким, обожающим взглядом, что я когда-либо видел в его глазах. — Наши имена будут бессмертными. Поколения будут говорить о сегодняшнем дне, это будут преподавать в университетах… Я сломал ему шею в том же месте, где он сломал ее. Он был прав; это было ужасно легко сделать с силой вампира. Я сместил кость, как он проинструктировал, что его обуял паралич. Это ненадолго, конечно; вампиры восстанавливаются. Старые излечиваются быстрее. Тогда я взял один из меховых халатов и укутался в него, перетащил его тело на крышу рядом с его драгоценным Философским камнем. Его наследием. Его славой. Я вытащил его на солнце, и как только видел, что его руки или ноги начинают дергаться, я снова ломал его шею, и снова, и снова. Он был очень старым существом. Потребовалось много времени, чтобы солнце начало отравлять его, но как только это началось, процесс был основательным. Он кричал мое имя. Звал меня подлым предателем. Просил меня накрыть его, затащить внутрь, спасти его. Он говорил на языках, которых я не знал, что я полагаю, должно быть, был его родным языком. В конце он обещал все, что я пожелаю, все, что угодно. Он даже сказал это на валлийском. Я сказал: — Верните Сорчу. К тому времени он пылал. Я сидел, укутавшись в халат, пока мой учитель медленно становился пеплом и костями. Ветер подхватывал пепел в воздух и уносил далеко по снегу и льду. Я оставил его кости, где они лежали. На закате я отнес его Философский камень в лабораторию. Положил его в атанор, печь, которую мы построили для этой цели. С одной стороны я поместил все серебро, которое собрал мой учитель. Его было немало. На следующее утро, когда я открыл его, там лежал кроваво-темный камень и куча золота. Чистого, идеального золота. Преобразованного. Я похоронил Сорчу О’Лоинсич на склоне холма, где одно древнее дерево настойчиво цеплялось за утес, недалеко от того места, где упала наша лошадь. Я спел ей на гэльском языке и надеялся, ветер донесет до нее мелодию. Может быть, лошадь будет там, чтобы увезти ее далеко-далеко. Я надеялся на это. Потом я взял камень, созданный моим учителем, золото и маленькую книгу, которую он наполнил своими загадочными формулами, и вышел в мир. Камень сделал меня богатым, но не поэтому я оставил его у себя. Я сохранил его, потому что, когда держу его, я все еще могу слышать тихий шепот Сорчи: «Я не боюсь тебя». Но я боюсь себя. Потому что в конце — и этому уроку научила меня Сорча — я все еще буду гадюкой, а не фермером.