Шрифт:
— Пожалуйста, — повторил он еще раз.
— Я хотела, товарищ Степанов, попросить у вас газет…
— Газет? Каких газет?
— А какие есть…
— Что? Оклеивать что-нибудь?
— Зачем оклеивать? Читать…
— Подождите, подождите… Что ж, у вас, выходит, газет нет?
— Нет…
«Вот это здорово!»
Степанов посмотрел на Пелагею Тихоновну.
— Иди, иди, — сказала та. — Занимайся… Зайдешь в другой раз… Только не забудь уж, Миша! Не забудь…
В райкоме, иуда Степанов с девушкой пришли, никого не было. Турин не вернулся, не вернулась, стало быть, и Вера…
— Раздевайтесь… Как вас зовут?
— Таней…
— Раздевайтесь, Таня, садитесь…
— Я ведь на минутку шла…
Тане, видно, и хотелось посидеть, снять пальто, и что-то удерживало ее.
Не без колебаний она все же сняла свое коротковатое и узкое в плечах пальтишко, присела на край стула, положив ладони на колени…
Она стыдилась чиненой кофты, старой, не имеющей цвета юбки, чулок в заплатах, которые тщилась скрыть, перекрестив ноги и спрятав их под стул.
Степанов сделал вид, что не замечает ни смущения девушки, ни убогой ее одежды.
— Почему же у вас нет газет? Значит, вы ничего не читаете? Не знаете, что делается в мире, что на фронте?
— Мало что знаем… А тут всякие разговоры.
Уж о «всяких разговорах» Степанов был наслышан.
Кончилась оккупация, и жители освобожденных районов узнали, что в жизни страны произошло много перемен. В разговорах и газетах замелькали слова «офицер», «офицерская честь», «митрополит», «патриарх», и все это без издевки, а с большим уважением. На офицерах и солдатах — погоны, как при царе, глава церкви пишет Сталину и получает благодарность, патриарх обращается к верующим, как какой-нибудь крупный государственный или политический деятель… Ничего этого до войны и представить себе было немыслимо…
А немецкая пропаганда старалась эти факты преподнести как отречение Советской власти от своих принципов, как сдачу своих позиций, наконец, как крах всей большевистской системы.
Конечно, Таню интересовало, допустим, введение погон не само по себе, а как предвестие других крутых поворотов: «Вот, говорят, и колхозы будут пораспущены…»
Степанов невольно улыбнулся, чувствуя удовлетворение оттого, что может снять часть груза с Таниной души, объяснить ей, что правда, а что ложь, преднамеренно посеянная фашистами, чтобы сломить дух людей, на время оказавшихся в их власти.
— А политбеседы у вас проводят?
— Что-то я не припомню… Товарищ Степанов, можно вас спросить?
— Конечно же!
— Только вы не подумайте, что я из-за этого пришла, я действительно за газетами…
— Таня, что вы все время извиняетесь?
— Правда, что всех нас выкинут из школы?
— Кто это сказал? Как же можно людей — на улицу?..
Таня не ответила, опустила глаза.
— Это после моего… посещения? — спросил Степанов, догадываясь. — Да, появление мое… — Он в досаде махнул рукой. — Кто у вас там живет?
— Всякие…
Степанов встал, собрал газеты — не так-то их много оказалось, — подал Тане.
— Пожалуйста, составьте мне список жильцов. Кто они… Есть ли семьи фронтовиков… Инвалиды… Сможете?
Таня сидела, держа в руках газеты, сейчас совершенно безучастная к тому, что говорил Степанов.
— Таня, вы слышите меня?
— Слышу… Слышу… Список составить… — Таня помолчала и горько вздохнула: — Михаил Николаевич, вы не узнаете меня? Какая же я стала! Боже мой! — И поднялась, словно для того чтобы Степанов смог лучше рассмотреть, какой она стала.
— Таня… — чуть слышно проговорил Степанов, отыскав на лице ее знакомые черты, которые вдруг сразу слились в облик славной Танечки с Бережка. — А я-то смотрю…
Теперь Степанов удивлялся, как это он не узнал ее раньше.
Давным-давно, то бишь года три-четыре тому назад, приехав на летние каникулы в Дебрянск, Миша возвращался вечером из кино и познакомился с девушкой. Им было по пути, и они разговорились. Обменялись впечатлениями о фильме. Узнали друг у друга, кто где живет… Таня, так звали новую знакомую, несла сумку с продуктами. Как истый джентльмен, сумку у Тани он скоро отобрал и тащил ее сам, вызывая у девушки еще не испытанное ею чувство гордости. Какой парень на Бережке стал бы нести за девчонку хозяйственную сумку? Было как-то просто и хорошо с этой девушкой, и он проводил ее до самого дома… Вот и все… С тех пор Степанов не встречал Таню и ничего не слышал о ней.
И вот она снова перед ним… В убогой одежде, хватившая лиха…
В райкоме партии допоздна горел свет. Первый секретарь Николай Николаевич Захаров засиживался там частенько и до утра — дел было много, и самых разных, но определяющим, главным был лозунг: «Все для фронта!»
Но разве мог чем-то помочь фронту начисто уничтоженный Дебрянск и ограбленный, опустошенный немцами район? Оказывается, мог.
Хлеб…
Еще стояла на полях неубранная рожь. Ее нужно было немедленно спасать. Заготовленный при немцах для отправки в Германию хлеб не весь был вывезен и хранился в амбарах и сараях. Сколько его, никто не знал. Как хранится, неизвестно. Какую-то долю хлеба нужно оставить крестьянам, остальное дать фронту.