Я присвистнул, когда узрел место преступления во всей красе.

Напротив приёмной располагался стеклянный шкаф, аналоги которого можно было найти в любой организации: там хранились всякие вымпелы, кубки и прочая лабуда, выигранная конторой или её сотрудниками. И вот рядом с этим шкафом, разбитым вдребезги, посреди вымпелов, мятых жестянок, выкрашенных под золото, и заляпанных кровью грамот, в красной луже лежал завязанный в три узла труп.

Меня чуть не стошнило при виде такого надругательства над человеческим телом. Серьёзно - это выглядело просто омерзительно. Руки, ноги, голова, торс - всё перемешано так, будто тело было колодой карт, и убийца её перетасовал. Белели осколки костей, кое-где прямо из кожи и обрывков ткани торчали длинные острые куски стекла и дерева.

В конце коридора лежало второе тело - мужчина в мятом сером костюме и рыжих ботинках. У этого трупа отсутствовала верхняя часть головы, а от шеи и нижней челюсти ещё шёл едва заметный дымок, вонявший горелой пластмассой и пережаренным мясом.

– И снова привет, Филипп Глебыч, - поприветствовал я судмедэксперта. Он пожал мне руку.
– Ну, рассказывай.

– История такова, - начал он тихим голосом, похожим на завывание ветра в лабиринте склепов и могильных плит, - вон тот мужик без головы - Ухтин Павел Петрович. Бывший фронтовик, инвалид всего, что только можно. Старшина ВДВ. Принимал участие в Варшавской десантной операции, там же попал под обстрел, из которого выбрался только наполовину. После лечения и демобилизации вернулся в Москву и устроился сюда завхозом.

Я слушал, кивая.

– Кто ж тебе всё это рассказал?

– Местные, - пожал плечами судмедэксперт.
– Пока не гавкнул на них, не отстали, всё тараторили.

– Продолжай, - попросил я.

– Был на хорошем счету, работал усердно, пил умеренно. Но сегодня, во время визита депутата Лукацкого, пошёл в приёмную и в два счёта превратил его тушку... Собственно, в это, - Глебыч, не подобрав подходящего сравнения, указал на тело.
– А сам старшина после этого самоубился. При помощи имплантатов, судя по всему. Следов алкоголя или наркотиков у него в крови не найдено.

– А что с Лукацким?

– А ты сам не видишь?
– эксперт посмотрел на меня со всей мировой скорбью во взоре.
– Старшина его просто уничтожил. Более подробный список травм составлю, когда окажусь в Конторе. Хотя можно было бы ограничиться одним словом "фарш".

– У старшины были отключены боевые имплантаты?
– поинтересовался я.

– Без аугментаций сделать такое с человеком невозможно, будь ты хоть трижды десантник.

– Поня-ятно, - протянул я. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о сходстве этого убийства с предыдущим. Жертвы-депутаты, убийцы-фронтовики, а когда дело сделано, инструмент самоустраняется. Я вызвал перед глазами досье Лукацкого. Даты, учёба, рабочий путь... А вот и то, что мне нужно. Второй Белорусский фронт. Штабист, принимал участие в планировании Варшавского десанта. Занятно. Это было, безусловно, заманчиво - решить, что убийство произошло на почве ненависти к офицеру, из-за которого старшина остался инвалидом. Красиво получается. Очень красиво. И расследовать, вроде, ничего не надо. Снова на месте и мотив, и улики, и сам убийца. Тоже дохлый и потому немой. Можно было хоть сейчас подшивать информацию в соответствующую папочку и составлять рапорт.

Но это явно была попытка скрыть истинные мотивы.

Причём, не в пример прошлому разу, попытка достаточно топорная. Возможно, я просто параноик и игнорирую старую добрую бритву Оккама, но что-то внутри меня буквально кричало, что надо пинать экспертов. Пусть ищут хакера, способного на подобное, пусть восстанавливают мозги из дыма и сажи - плевать.

– Сейчас я осмотрю тут всё, а потом пойду опрашивать сотрудников, - сказал я, наконец, Глебычу.
– Пять минут и можете грузить.

– Насчёт опроса... Всё от начала и до конца видела девушка-секретарь, но её только что забрали.

– Кто? Куда?
– удивился я.

– Психушка.

"Ну да, действительно", - подумал я. Если уж у меня вид места преступления вызвал отвращение, то что говорить о несчастной секретарше...

Я подробно, борясь с тошнотой, осмотрел тела и вывернул карманы, но не нашёл ничего интересного: документы, карточки, немного наличных денег. У старшины, к моему изумлению, под рубашкой блестел маленький серебряный крестик. Пока я копался, на второй этаж поднялись две здоровые бабищи в белых халатах и колпаках - они несли с собой носилки.

– Забирайте, - скомандовал я, когда закончил, и санитарки утащили негромко похрустывающее тело Лукацкого. Курсанты наблюдали за этим с бледными лицами и, похоже, жалели о выборе профессии.

Опрос продлился недолго: сотрудники управы не могли сказать ничего важного, поскольку в момент убийства находились на рабочих местах. Это меня не сильно расстроило - меньше бумажной работы, и я спустился к женщине-пуделю.

– Мне нужен доступ к записям камер, - сказал я, и вахтёрша, быстро закивав, поднялась, уступая мне место.

Я плюхнулся на старое скрипучее офисное кресло и взглянул в большой монитор марки "рубин", на котором был виден каждый закуток управы.

– Когда всё произошло?

– Тринадцать-одиннадцать, - охотно ответила женщина и нависла у меня над плечом, собираясь смотреть.
– Не стойте над душой, пожалуйста, - оскалился я, и вахтёрша сразу же отпрянула.

Признаюсь, момент убийства был мне не так интересен, больше хотелось понаблюдать за старшиной-завхозом.

Для этого я начал смотреть запись с часа дня. Завхоз нашёлся в одной из пристроек: в царские времена там обитала прислуга, а сейчас располагался небольшой склад, где громоздились горы списанного хлама - устаревшая и сломанная техника, мебель и прочий хлам. Завхоз - плечистый седой мужик с шикарными усами - ковырял на древнем верстаке какую-то штуковину. Параллельно я наблюдал за передвижениями Лукацкого по управе. Вот он вошёл в здание, за пять минут до собственной гибели. Перекинулся парой слов с вахтёршей, направился на второй этаж... Я перевёл взгляд на старшину. Да! Ухтин положил отвёртку на верстак и вышел. Двигается уверенно и целеустремлённо, не оглядываясь по сторонам. От былой расслабленности не осталось и следа.