Но за уцелевшими пришли слишком поздно.

Таинственное и загадочное Метро-2 постигла та же участь - обвалы, затопление, смерти. Только если в случае системы гражданского транспорта счёт шёл на десятки тысяч жизней, то правительственные станции и туннели похоронили "всего лишь" несколько сотен и выполнили свою функцию: вывезло верхушку страны подальше от ядерного огня.

Когда Москва разрослась достаточно для того, чтобы задуматься о воссоздании системы подземного общественного транспорта, выдвигалось невероятное количество идей касательно возрождения прежнего метро, но все они были слишком трудоёмкими и дорогими. Выкачивание воды, разбор завалов, восстановительные работы, радиационный фон, из-за которого пришлось бы полностью менять все металлические конструкции, новые коммуникации - построить систему с нуля было куда проще.

Разумеется, там, где было можно использовать старые туннели, залы и коммуникации, их реконструировали и использовали, но всё же значительная часть прежних конструкций была отделена от нового метро огромными бетонными пробками. Под Москвой остался целый подземный город - таинственный и смертельно опасный исполинский Некрополь...

Вестибюль "Бауманской" в это время работал в основном, на выход: усталый пролетариат возвращался домой. Стеклянные двери извергали синие комбинезоны, мешковатые серые костюмы, плащи и куртки. Возле эскалатора скучали два милиционера в серой форме и фуражках с красным околышем. Один из них лениво скользнул по мне взглядом: я видел, как сжался в точку красный зрачок искусственного железного глаза, но к счастью, сотрудник меня не узнал.

Эскалатор, подсвеченный двумя синими диодными лентами, вёл вниз, на глубину, от осознания которой кружилась голова. Стеклянная будка с сидевшей внутри злой визгливой тёткой в оранжевом жилете казалась размером не больше игрального кубика.

Станция встретила гигантским мозаичным портретом пламенного русского революционера Николая Баумана на высоком потолке, блестящими бронзовыми гербами на мраморных колоннах, красными флагами и толпами работяг, вывалившихся из поезда и яростно желавших поскорее оказаться дома у телевизора. Лица были мрачными и усталыми, не помогала даже разудалая музыка из динамиков - что-то про казаков, едущих по Берлину.

Поезд в центр был почти пуст. Захлопнулись тяжёлые двери, табло показало, что следующая станция - Площадь трёх вокзалов - и состав тронулся, набирая скорость. Плюхнувшись на сиденье, обитое дерматином, я почувствовал, что из-за дождя и переохлаждения снова начинаю температурить. Чёрт бы побрал этот Голос. Найду - удавлю паршивца голыми руками. Причём очень медленно.

Поезд то летел по туннелю, то останавливался, давая мне рассмотреть кабели и загадочные метки на покрытых ржавчиной стенах. Станция за станцией - всё величественнее и величественнее. Если бы советские архитекторы тридцатых увидели теперешнюю Москву, то испытали бы настоящий экстаз. Сталинский ампир как он есть: мозаика, картины, изображавшие труд рабочих, крестьян, солдат и матросов, яркий свет, хрустальные люстры размером с самолёт. На улице практически то же самое - красный мрамор и гранит, флаги, длинные прямые пустые проспекты... И плевать, что за полированными фасадами скрываются загаженные дворы и целые районы, состоящие из гнилых бараков. Впрочем, к чёрту. Каждый раз, когда я думал об этом, становилось стыдно и появлялось ощущение, что я зажравшийся несознательный капиталистический сукин сын. В конце концов, жильё для многих было далеко не главным в жизни. Бараки можно и потом заменить на что-то более подобающее. Союз, как держава, реализовал давнюю мечту населения империи - "дать им всем". И меня, чего греха таить, тоже грело осознание причастности к великому делу.

На одной из станций в вагон зашли две старушки: в платках и старых пальто, с лицами, похожими на изюм и неизменными сумками-тележками. Они быстренько согнали с мест двух рабочих, плюхнулись напротив меня и принялись громко говорить о своём - болезни, внуки, рассада, сериалы про любовь и охреневшая молодёжь. За пару стаций они успели обсудить всё, и когда темы закончились, начали демонстративно перемывать кости сидевшему рядом парню - судя по молодости, очкам и тубусу, студенту.

– Уткнутся в свою эту... Реальность, - завела первая старушка, у которой из-под платка был виден краешек сиреневой чёлки.

– Дополненную, - подхватила подружка.

– Ага! Дополненную! Сидят и не видят ничего. Как дурные! Взяли моду, тоже мне. В наше время такого не было!

Когда я услышал эту фразу, то едва не рассмеялся.

За одну станцию до Дворца Советов я сошёл с поезда. Обновлённая Киевская выводила меня к вокзалу, бережно воссозданному, как и большинство Московских достопримечательностей. Когда-то в молодости я читал забавную теорию, гласившую, что мир Алисы Селезнёвой, выписанный Киром Булычевым, - это на самом деле мир после ядерной войны, где Москва была разрушена и заполнена такими вот зданиями-репликами, выстроенными взамен уничтоженных. Мысль показалась мне интересной, и я, так уж вышло, сумел проверить её на практике. Это я оказался тем самым Колей, попавшим в будущее, глядящим на новую Москву огромными от удивления глазами и понимающим: несмотря на полную схожесть, это всё-таки подделка. Попытка вернуть Москву, которую мы потеряли.

У вокзала стояло несколько десятков автоматических такси, рядом с которыми топтались, словно невзначай, бомбилы кавказской наружности: их ржавые вёдра были менее комфортабельны, зато сыны гор нещадно демпинговали - и доехать до места можно было за сущие копейки.

Совсем недавно пришёл поезд, и площадь была заполнена людьми с сумками, чемоданами, котомками, тюками и прочим. Приезжие останавливались, окидывали взглядом окружавшие вокзал высоченные беломраморные дома с гербами Союза, пялились и показывали пальцами на терявшийся в облаках шпиль Дворца Советов, и приставали к местным жителями и таксистам с вопросом, как попасть в тот или иной уголок Москвы.

Я подошёл к ближайшему бомбиле - носатому обладателю усов, кепки и грязной жёлтой "копейки".

– Жилой комплекс "Большевик" знаешь?

– Канэшн!
– с готовностью кивнул горный орёл.
– Паэхали!

"Сегодня явно день стереотипов", - подумал я, вспоминая давешних старушенций в метро.

Мы поторговались, успели обидеться друг на друга, помириться, признаться в безмерном уважении и в итоге сошлись на одном рубле.

Я уселся на переднее сиденье, упершись ногами в бардачок. Нашарив под сиденьем нужный рычаг, я повернул его и собрался отодвинуться, но коварная советская техника преподнесла сюрприз - кресло сорвалось с направляющих и его перекосило.