Время шло. Минута, две, пять. Настя по логике должна была начать выходить из транса, не век же ей там сидеть? Никто не дергался, не геройствовал, все были достаточно обескуражены видом оружия и крови — я держал ситуацию под контролем. И так могло продолжаться довольно долго, если бы дверь снова неожиданно не распахнулась, и на пороге не появилось новое действующее лицо.

Охранник. В форме, с дубинкой и… протезом.

— Эй, чего тут…? — хотел грозно прикрикнуть он, но уперся в дуло моего пистолета. Это был высокий сухощавый мужик с распухшей от вечного запоя небритой мордой. Во все стороны от него разносилась непередаваемая волна ядреного перегара, да и сам он был немного того… В измененном состоянии души. Форменные рубашка и штаны грязные, не глаженные. Страж, блин! Единственно, что напоминало о благородной профессии — большая черная дубинка. Я вначале подумал, что где-то должен быть и пистолет, но потом решил, что такому бойцу огнестрел вряд ли доверят.

— Ты чего? — он уставился на меня, мгновенно трезвея.

«Сзади!» — закричала Консуэла и события опять понеслись с пугающей быстротой.

Я обернулся и одновременно отпрыгнул влево, открывая огонь. Куда стрелял — не видел и не чувствовал, все было как в тумане. Просто ощущал движение и спускал курок. Больше всего боялся за Настю, такую беззащитную в данный момент — сам-то я мог уйти в подпространство (а мог и не уйти, не успеть, но это пришло уже потом), а она как сидела, утонув во взгляде заведующей, так и продолжала сидеть, ничего не видя и не слыша.

Упал на пол, интуитивно сделал еще пару выстрелов, пока сухо не щелкнули затворы обоих стволов. Осмотрел поле боя.

Ветеран-чеченец лежал в луже крови в полуметре от Насти и еще шевелился, несмотря на штуки четыре пулевых ранения. Другой, которого ранили самым первым, скривившись, лежал на полу. В него я тоже попал, но ему вновь повезло, рана не смертельная. Третий лежал лицом вниз, не подавая признаков жизни. Иса сползал на пол со своего дивана, держась за правый бок, из которого текла черная жирная струя крови. Печень.

— Мой брат… Он найдет вас!.. — Струйка крови потекла у него изо рта. Через несколько мгновений бандит завалился на бок, глаза его остекленели.

Я вскочил, трясущимися руками перезаряжая «Макаров» — боеприпасы к «Беретте» остались у Насти. Охранник, упав на пол, медленно пятился назад в коридор.

— А ну лежать, сука! Руки за голову!

Я подошел к нему и зачем-то ударил ногой в бок, наставив ствол. Сознание вновь окутывала пелена ярости, не пускающей наружу леденящий душу ужас. Я убил человека! И не одного! Сам! Этими вот руками!

— Кто такой? Чего надо?

И снова пнул. Охранник, надо отдать должное, и не думал сопротивляться. Покорно завел руки за голову и молча сносил удары, до крови закусив губу.

Что делать дальше я не знал. Оставшийся в живых кавказец угрозы не представлял. Дважды раненый, он бледнел и терял силы. Но что делать с этим стремительно протрезвевшим детиной, который, кстати, тоже не грохнулся оземь при виде отрубленной головы, и даже вполне профессионально ушел от возможных пуль при перестрелке?

Наконец, Настя оторвала глаза от старухи. Лужа крови на полу дотекла и до нее, она отступила в сторону и брезгливо вытерла подошвы, хотя коленки ее остались темно-бурыми. Поморщившись, окинула взглядом поле битвы и удивленно присвистнула.

— Все ты?

Я кивнул. Руки дрожали. Снова захотелось блевать. Стена из ярости уже не могла сдерживать напор страха и отвращения.

— Растешь! Молодец! — бросила она, и похвала ее звучала искренне. — А это кто?

— Охранник, — превозмогая дрожь в голосе, ответил я. Настя подошла ближе.

— Михалыч?

Тот удивленно поднял небритую физиономию.

— Настька? Ведьма?

— Она самая.

И тут случилось то, чего я меньше всего ожидал. Его тело начало трястись в беззвучных рыданиях.

— Что, Михалыч? Все также тут и работаешь?

— А куда мне идти? С одной ногой?

— И все также закрываешь глаза на шалости преподобной Антонины Петровны?

— Прости… — он зарыдал в голос. — Я один, а их… И у них все куплено… ЧТО Я МОГУ?!!

Настя лишь небрежно хмыкнула.

— Духов под Кандагаром на стволе танка вешать мог? А местную мразь зарвавшуюся на место поставить не можешь.

Меня, наконец, вырвало. И не отпускало долго, выворачивая наизнанку, хотя вроде было и нечем. До тех пор, пока тело не обессилило и я вновь не смог адекватно воспринимать окружающую жуткую действительность.

— Так то там! А это здесь! Там война была! — оправдывался охранник, не веря самому себе.

— А здесь разве не война?

Лежащая на полу в луже чужой крови заведующая вдруг замычала, ее стеклянные глаза на миг приобрели осмысленность, а затем превратились в безумный взор затравленного зверя.