Все это длилось, пока наконец хоть один человек не набрался решимости. Таллоне вышел на подиум, и ледяные пальцы настройщика впились в плечи взмокшего Эсбепе. В зале воцарилась мертвая тишина, только железное дыхание кондиционера глухо рокотало, словно дальний, невзаправдашний гром.

Артуро все время простоял в проходе между кулис, глядя на страшного человека, до жути увлеченного своим черным делом. Непостижимая, немая боль исказила лик маэстро, и у него было такое чувство, будто этот человек там, на подиуме, надругался над его матерью. И он, он вынужден при сем присутствовать, видеть это, будучи не в силах сделать ни шага. Артуро склонил голову, и длинные пряди траурными лентами упали вдоль скул, он повернулся и попятился в костюмерную. Пожарному он сказал несколько слов, и сказал по-немецки.

— Я хочу умереть.

— Артур. На вот. Платок чистый, несморканный.

Тусклый взгляд Артуро расплывался по красному бархату кушетки. Он прилег и моментально заснул. Забылся мертвым сном. Неисчислимые обиды минувшего дня, завершившиеся глумлением над его «Стейнвеем», истощили все его жизненные силы. Он беспробудно проспал всю ночь, додремал до полудня, а когда встал, ничего не мог вспомнить. Таллоне, как обычно, заварил ему крепкого кофе, сдобрив двенадцатью чайными ложками сахара, и предпринял попытку уговорить маэстро отказаться наконец от этих оскорбительных встреч с провинцией.

— Каких еще впечатлений тебе не хватает, Артуро? Они не ведают, кто ты. Даже имени твоего выговорить не могут. Слух у них свинский, а рожи тем более.

Маэстро отмахнулся. В полдень поехали дальше, в местечко под названием Гуггинг. Остается пожелать, чтобы до музыкального божества не дошли ни анонсы, ни последовавшие за ними отзывы о концерте в «Тат» и в «Варе Тат». Говорят, будто он еще за чашкой кофе держал в руках номер с рецензией Эгмонта Нигга. Но это, разумеется, фантазия. Так быстро в типографии «Тат» дело не делается. Нет, Эгмонт Нигг нашлепал своими сардельками гимн пианисту вполне заблаговременно, чтобы опередить «Варе Тат». Но, к сожалению, очевидцем самого события он стать не смог, тут ему помешало одно давнее обязательство. В Цюрихе он встретил своих однокашников, и было решено воскресить былые времена студенческой коммуны «адогматичных антифеминистов». Его критический опус, полный текст коего невозможно привести из пиетета перед музыкантом, завершился обобщением: Старик выбивает из рояля пулеметные очереди… Бетховенскую рутину он уж совсем… Престо Галуппи могло бы ему сгодиться для смазки волос, честно… Кто его не слышал, сам виноват… Номер потрясный!

~~~

Ждали-ждали — и все напрасно. Амрай в четвертый раз оглядывала зал. Бесконечное однообразие пустых рядов, отливающих голубизной потертого бархата. На подиуме двое чернявых мужиков с оттянутыми пивом животами упаковывали «Стейнвей». Она попыталась расспросить их на своем итальянском, точнее на языке Маттео. Они пожали плечами, усмехнулись, и Амрай почувствовала, как их взгляды липнут к ее обтекаемому вязаной тканью корпусу. Где-то бряцал ключами капельдинер. И хотя она уже обращалась к нему, решила все же спросить еще раз. Нет, он, к сожалению, ничем больше помочь не может.

В фойе, где ее ждали друзья, возмущенно гомонили обманутые зрители, желавшие во что бы то ни стало получить назад деньги. «Какая подлость, какая наглость!» — дружно выдыхали сплоченные ряды. Но обе осовевшие от усталости молоденькие кассирши в тысячный раз отвечали, что обращаться надо в «Ферейн любителей…» по такому-то адресу.

Инес еще не успела отдышаться, она подбежала, отрицательно качая головой. Она и вокруг здания порыскала, и кафе обыскала — все впустую. Мауди как сквозь землю провалилась.

— Кто видел ее последним? — гремела Амрай.

— Да успокойся же!

— Я не позволю тебе учить меня, Инес! — накинулась она на подругу.

— Господи! У тебя истерика. Ну не первый же раз с ней такое. Девочке пятнадцать лет. Знает она, где нас найти.

— Это не твой ребенок!

— Может, ей уже горло перерезали. О чем послезавтра объявят в газете, — вяло пошутил Харальд.

— Детка! Она знает, что мы ужинаем в «Галло неро», — Марго попыталась отвлечь огонь на себя.

Ромбахи сели в свой «тандерберд». Марго и Амрай поехали в малолитражке. Стол в «Галло неро» был зарезервирован. Начался дождик. Но мелкий-мелкий. Это была едва осязаемая морось, вроде тумана, оседавшего мельчайшей водяной пылью. Теплой, словно объятия. И город тут же погрузился в минор затяжного ненастья. Сырость была тяжелой, резина колес уже певуче скользила по асфальту. По нему поползли ручейки, стекавшие вниз вдоль поребриков.

Отелло Гуэрри не уставал удивляться столь приятному наплыву гостей. Разумеется, наигранно. Про скандал ему уже уши прожужжали, и позор с отменой концерта, по вине якобсротца, явственным знаком запечатлелся на его лице. Гуэрри, как никакой иной иностранец, знал, на что способен уроженец долины, когда у него отнимают деньги и удовольствие, и чувствовал себя обязанным как-то загладить все это. Посему гостей в вечерних костюмах и платьях он принимал с назойливым радушием.

— Вы не видели моей дочери? Она была здесь?

— Пока нет, синьора. Нет, а то бы я знал.

— Амрай, она непременно придет! — Марго мягко коснулась ладонью щеки дочери.

— Могу ли я предложить господам аперитивчика? — сладко щебетал Гуэрри, помогая Инес снять пальто.

— Мне надо позвонить. Где телефон?

— Там, сзади, возле туалетов, синьора.

— Кому ты хочешь звонить? — спросила Марго.

— Эстер. Может, она у нее.

И Амрай вновь укоризненно взглянула на Инес, встала из-за стола и устремилась в другой конец зала. Остальные сидели как прежде. Рауль уже летел к ним с картой напитков.