Спустившись к реке, Андриан поклонился им.

— Ты чейный будешь-то? — не утерпела Евдокия.

— Вот, ёшкина мать! Ужель и не признала?

— Господь с тобой, никак, Андриан? Живой! — И Евдокия, шурша обледенелой юбкой и скользя чирками по гладкому льду, бросилась на берег. — Аграфена-то знает?!

Через минуту бабы подняли такой крик, что и на той стороне сбежались.

Аграфену он увидел издалека, еще когда бежала она по берегу к переправе. Сердце надсадно застучало и защемило.

Покричали через реку, покричали, пометались и наконец пришли в себя. Угомонились: куда попрешься в такую шугу, затрет льдом. Был бы дома Георгий, сын, тот бы мигом лодку спроворил, вот уж парень сорвиголова. Живой ли? — екнуло сердце…

Андриан отставил в сторону негнущуюся ногу и неуклюже опустился на отбеленную дождями колодину. За рекой притихший берег, почерневший сруб с каланчой — до войны там была контора «Заготзерно». На коньке точками воробьи. Вдоль берега, огородами к реке, стояли редкие, с небелеными трубами и разоренными заплотами домишки. Раньше они не казались такими крохотными, как сейчас. На огородах лежали черные кучи ботвы. На утугах [1] подщипанные стожки сена. «Держат скотину бабы, — подумал Андриан, — это хорошо».

Папиросы у него кончились. Щипками, на коленке, прижав культей газету, оторвал клочок, посыпал дорожкой табаку, помогая губами и языком, слепил цигарку. Самосад припахивал одеколоном.

Прибежала принарядившаяся Евдокия и потянула Андриана.

— Пошли, уже ждут и баня, и самовар.

— Да куда ты меня… Оторвешь рукав!

— Урву, пока Аграфена за рекой! Берем, бабы, его в плен!

— Сдаюсь, сдаюсь!

— Смотри, не сдавайся, Андриан, вон она какая!

— А я тоже ничего, — петушился Андриан.

— Господи, душа только в чем…

— Живы будем — не помрем! Мне, бабоньки, износу нет, — хорохорился Андриан и, смеясь, крутил головой.

— Ты бы хоть, Андриан, прихватил с собой дружка покрепче. Вон Дашка, извелась баба.

— А сама-то, сама-то! — скалилась статная белолицая Дарья, Степана Детковского дочка.

— Поверишь, Андриан, она уж и деда Саломатина подбивала, так тот, черт глухой, только и подшил ей валенки!

— Эх-эх, — вздохнул Андриан и с тоской посмотрел за реку, где все еще маячила фигура жены.

— Малости просим, Андриан Филимонович, хлеб-соль, — посерьезнела Евдокия.

Бабы смолкли. Кто-то взял вещмешок Андриана, и все вместе пошли к Евдокииному двору.

Опершись на прясло, поджидал их сам Саломатин, прямой и высохший, как жердь, свекор Евдокии.

— Он совсем перестал слышать, — вздохнула Евдокия, — ему ведь девятый десяток, а так еще ничего, крепок. Сам запрягает. Все ждет сына, мово Степана.

Дед Саломатин толкнул калитку, обнял Андриана и трижды коснулся усом.

— Возвертаются солдаты, дети наши! — И повел гостя в дом. Улучив минутку, Евдокия приступила к Андриану:

— Не видел мово, не приходилось, может, мельком где? Похожего, может?

— Ну что ты, Евдокия, да там нашего брата… И все мы друг на дружку похожи, только разве калибр у одного поболе, у другого помене.

— Мы-то тут с твоей Аграфеной все вместе, как чуть, так и ко мне бежит. Я ей то сны про тебя отгадываю, то на карты брошу. И убежит, ног под собой не чуя. Меняет, хоть фамилию нашу где упоминали?

— Фамилию, говоришь? Фамилию слыхал, Евдокия, а вот, режь на куски — не помню где. То ли в госпитале, или еще где…

Евдокия цепко схватила Андриана за рукав:

— В каком госпитале, в каком?

— Не помню, Евдокия, чего не помню, того не помню.

За стол сели одни бабы, если не считать деда Саломатина да самого гостя. Дымила паром картошка в мундире, на тарелках грузди, как пельмени, огурцы с капустой и прямо с улицы ягода в берестяном чумашке. По такому случаю и бражку отыскали.

Бабы выпили по стаканчику и сразу за песню, попели маленько, еще по стаканчику и — в слезы. Вскоре все разошлись по домам. За столом остались только дед Саломатин с Андрианом. Дед разливал бражку, угощал Андриана, прикладывался сам и вскоре тоже отяжелел и полез на печь.

У Андриана от браги гулко стучало в висках. «Пойду к реке, проветрюсь». Накинул шинель, взял палку и спустился на берег. От мороза лед постреливал, стало ветрено. «Смотри, как переменилась погода, если прижмет ночью, то к утру, поди, и станет».