Потом были открыты «Туманность Андромеды» того же Ивана Антоновича, романы Георгия Мартынова, «Полдень, XXII век» Аркадия и Бориса Стругацких. Космические путешествия по Солнечной системе и далеко за пределы ее; удивительные научные открытия; славные, душевные, порядочные люди грядущих веков; «борьба лучшего с хорошим». Все перечисленное прекрасно соответствовало мироощущению школьника начальных классов, человечка с широко открытыми глазами, только начинающего жизнь и верящего в разумное, доброе, вечное…

А потом в руки мне попал томик Герберта Уэллса и в нем – роман со звучным названием «Машина времени». И вдруг оказалось, что, кроме мира, где царят всеобщее братство и творческая работа, может существовать и такой вот мир будущего – мрачный, безысходный, в котором рядом с чудесными элоями живут зловещие морлоки. Причем, благодаря таланту Уэллса, мир элоев и морлоков и сейчас выглядит не менее реальным и возможным, чем, скажем, общество «прекрасного Далёка». И это было настоящим потрясением, гораздо более сильным, чем потрясение от книг, описывающих счастливое будущее, поскольку мир Уэллса входил в полный диссонанс с тогдашним моим душевным настроем. Это было как физиономией об стол!

И чрезвычайно вовремя.

Наконец Берти выздоровел.

Пришла пора продолжить учебу.

В 1874 году «за три месяца до того, как мне исполнилось восемь, – вспоминал Уэллс, – я отправился в школу мистера Морли на Главной улице (все того же Бромли, – Г. П.). Я был бледным ребенком в холщовом переднике с зеленой суконной сумкой для книг, и между мною и большим миром стоял холодный протестантский Юг. Он отгораживал меня от снежных гор Арктики, негров и дикарей с островов, от тропических лесов, прерий, пустынь и глубоких морей, городов и армий, горилл, людоедов, слонов, носорогов и китов, о которых я мог говорить и говорить». К тому же в душе мальчика уже навсегда поселились безымянные богини, о которых он никому не мог признаться и не признавался, тем более сверстникам из маленькой платной школы.

Программа мистера Морли не отличалась разнообразием. В Коммерческой академии (так он называл свою школу) он обещал обучить своих юных учеников письму «простым почерком, а также с украшениями, математической логике и истории, в первую очередь истории Древнего Египта». Лысый красноносый очкарик был твердо убежден, что сам он и его ученики обязаны носить цилиндры, сюртуки, белые галстуки и как можно чаще употреблять слово «сэр». Как ни странно, несмотря на всю свою ограниченность, он более или менее благополучно довел своих учеников до экзаменов, которые принимала специальная ассоциация частных учеников, так называемый Колледж наставников, имевший право выдавать бухгалтерские дипломы. А Берти Уэллс даже разделил с одним из своих товарищей лучшее место по знанию бухгалтерии. «Во всяком случае, – осторожно добавляет Уэллс, – в той части Англии, на которую распространялась власть Колледжа наставников».

Что еще получил Уэллс в школе Морли, окончив ее в 1880 году?

Ну, освоил правильный английский, хотя на всю жизнь сохранил акцент «кокни». Математику, то есть не только арифметические действия, но и эвклидову геометрию, тригонометрию и даже кое-какие детали дифференциального исчисления. Азы французского, пойдя чуть дальше спряжения глаголов и длинного списка исключений, совершенно бесполезных в практике. А еще обостренное классовое чувство, постоянно раздражаемое теснотой помещений и потасовками учеников. «Я никогда не верил в превосходство низших, – позже признавался Уэллс. – Моей любви к пролетариату не хватает энтузиазма, и думаю, это чувство восходит к нашим дракам на Мартин-Хилл (школа Морли, – Г. П.). Я никогда не скрывал своего инстинктивного неприятия материнского почитания королевской семьи и всех вышестоящих, а все потому, что изначально во мне была заложена немалая нетерпимость: пылкая моя душа требовала равенства, но равенства социального статуса и возможностей, а не одинакового уважения ко всем или одинаковой платы; у меня не было ни малейшего желания отказаться от представления о своем физическом превосходстве и сравняться с людьми, добровольно признавшими свое униженное положение. Я считал, что быть первым в классе лучше, чем быть последним, и что мальчик, выдержавший экзамен, лучше тех, кто провалился. Я не намерен пускаться в спор о том, насколько приемлем или похвален такой взгляд, но долг биографа повелевает мне рассказать о действительном положении дел. В том, что касалось широких народных масс, я целиком разделял взгляды матери; я принадлежал к среднему классу, или к «мелкой буржуазии», если использовать марксистскую терминологию».

А в 1880 году ногу сломал отец Берти – Джозеф Уэллс.

«Материальные обстоятельства стали хуже некуда. Мы жили в скудости, и нам чем дальше, тем больше не хватало еды. Хлеб с сыром на ужин, хлеб с маслом и полселедки на завтрак и тенденция заменять обеденный кусок мяса дешевой картошкой под соусом или картошкой, слегка приправленной тушенкой, возобладали в наших трапезах. Счет мистера Морли оставался неоплаченным в течение года. Мой брат Фрэнк, который зарабатывал 26 фунтов в год и жил отдельно, приехав домой на праздники, дал полсоверена мне на ботинки, и мать над этими деньгами плакала».

Характер человека формируется разными причинами.

Писатель Герберт Уэллс, став знаменитым и состоятельным человеком, до преклонных лет не утратил прекрасной способности помогать другим людям – и близким, и незнакомым, может, как раз потому, что провел юность в бедности. Он никогда никому не жалел денег. Возможно, полсоверена, которые дал Фрэнк матери на его ботинки, остались в подсознании будущего писателя как некий скрытый призыв к действию.

Пришлось Саре Нил оставить лавку и вернуться в Ап-парк.

Мисс Фетерстоноу, хозяйка Ап-парка, относилась к Саре по-дружески, но прокормить семью место домоправительницы не могло, и в 1880 году Берти пришлось все-таки отправиться в магазин тканей «Роджерс и Денайер» в Виндзоре. Он страшно этого не хотел. Каким бы ограниченным ни казался мистер Морли, он все же открывал своим ученикам, по крайней мере, тем, кто пытался его услышать, некое откровение: мир огромен и интересен! Конечно, мир – это прежде всего Англия, но и остальной мир – огромен и интересен.