А как же, спросит образованный читатель, постоянное изменение тех же границ Руси, которые менялись у нашей державы в сторону увеличения, пока Россия жила истинной национальной жизнью? И как нам понимать историческую подвижность той же русско-шведской границы в Финляндии и Карелии?

Дело в том, что как бы мы с современных позиций ни оценивали политику русских князей, какие бы политкорректные заклинания ни произносили о том, что у Александра, у его предшественников и потомков были международные проекты в «духе Хельсинки», реальность такова, что угро-финские племена, населявшие русско-шведское порубежье, вообще не считались, выражаясь современным языком, субъектами истории и международного права. Это были данники, определенным образом воинский трофей, за который и велась борьба. Именно по территории этих народов и происходило движение границы. Завоевание шведами части Финляндии и их более позднее доминирование в Эстляндии не вызывало того отпора, который они получали, когда вторгались на земли, считавшиеся русскими своими священными, Богом установленными рубежами. Наши предки посчитали, что сил отнять этот шведский трофей на тот период недостаточно, и довольствовались теми землями, которые удержать было вопросом принципиальным. Речь идет о Карелии и Ингрии. Здесь наши предки были беспощадны как к врагу, так и к перебежчикам — данникам из местных финских народов. Как нам оценить такое отношение к финно-угорским этносам в те времена? Во всяком случае, для полноценного понимания данной ситуации необходимо помнить, что к крещеным корелам русские относились как к надежным и полноправным союзникам. Не случайно корелы бежали от «цивилизованного» шведского натиска в XVII веке из родных земель в тверские земли и их православные потомки живут там и поныне вместе с русскими.

Несомненно, именно религиозная составляющая была важным критерием оценки подвластного русским народа. И пусть корелы были крещены довольно поздно (официальное крещение состоялось только в 1227 году), они с давних пор выступали верными союзниками Новгорода, будучи еще язычниками. К другим язычникам финского Севера русские не были столь благосклонны, и здесь отношения строились «по-разному». Например, страж Невского устья ижорянин Пелгусий, будучи православным и, возможно, уже не в первом поколении, пользовался вместе со своим родом особым доверием Новгорода и верно послужил Александру Невскому. Но далеко не все его соплеменники оставались всегда политическими союзниками русских. И не всех из них жаловал князь Александр и его потомки.

Говоря о политическом наследии, невозможно особо не отметить один важный дипломатический успех Александра Ярославича в деле укрепления самой северной границы Русского государства и Новгородской земли. Речь идет об инициативе князя в деле сватовства его сына Василия к дочери норвежского короля Хакона Кристине, которое носило явный дипломатический подтекст. Скорее всего, сама тема сватовства была далеко не главной, исходя хотя бы из того соображения, что сватовство, собственно говоря, и не состоялось. В дальнейшем, после первого разговора на эту тему, стороны более не возвращались к этом вопросу. Сватовству сопутствовали переговоры о границе между Русью и Норвегией, и именно они были главной темой политических контактов сторон. Возможное сватовство и в перспективе свадьба были, в определенном смысле, фигурой дипломатической вежливости и выказыванием уважения сторон, служили определенной гарантией миролюбивых устремлений договаривающихся государей. Как бы там ни было, дипломатический прием (а то, что это был именно он, в этом трудно усомниться) со сватовством помогает заключить русско-норвежский союз, который был серьезным политическим противовесом шведско-норвежскому союзу, заключенному в 1250 г. при Сульберге, закрепленному действительно состоявшимся бракосочетанием дочери шведского правителя ярла Биргера и сына Хакона Старого Хакона.

В 1252 г., после Неврюевой рати, Александру было уже не до вопросов сватовства его сына. Вопрос, как сейчас говорят, «потерял актуальность». Кристина была выдана замуж в Испанию только в 1257 г. Но с русской стороны не поступало новых предложений о браке за эти пять лет, прошедших с момента первого контакта. Мирный договор с норвежцами был заключен и без свадебной подоплеки и определил незыблемость русских северных рубежей фактически до нашего времени. Причем современные историки считают, что соглашение о границах были приняты в отсутствие Александра в Новгороде. А так как Александр и его сын Василий оказались в момент прибытия послов от норвежского короля в Суздальской земле, залечивающей раны после Неврюевой рати, разговора о сватовстве, если бы норвежская сторона пыталась и хотела его реанимировать в ответ на русскую инициативу, было просто не с кем вести. Отсутствовал не только князь Александр, но и главный фигурант дела, его сын, потенциальный жених.

С определенностью трудно сказать, почему Александр не возобновлял своих просьб о сватовстве сына. Главная политическая цель была достигнута. Границы определены. Вероятно, Александр отдавал себе отчет в том, что затея оказать серьезное политическое противодействие шведам путем «перетягивания» норвежцев на свою сторону через заключение с ними обязывающего обе стороны политического союза через бракосочетание наследников, не отвечала ни его основным политическим стремлениям, да и не давала ровным счетом никаких гарантий против экспансии шведов на земли Руси. Верность этого нашего мнения подтвердила дальнейшая история русско-шведского противостояния. Этот период взаимодействия Новгорода с Норвежским королевством нашел отражение в работах И.П. Шаскольского. Этому же вопросу посвящена статья Н.А. Казакова «Внешняя политика Новгорода в русской и советской историографии». «Упоминание Карамзиным новгородско-шведских переговоров 1251 г. и публикации Бутковым текстов “Рунической грамоты” и договора Новгорода с Норвегией 1326 г. не вызвали откликов в русской исторической литературе… И.П. Шаскольский заново рассмотрел вопрос о первых новгородско-норвежских контактах. Сопоставляя имеющиеся в саге о короле Хаконе рассказ о прибытии к нему в 1251 г. посольства новгородского князя Александра и об установлении ими мира “между собой и своими данническими землями” с содержанием “Рунической грамоты”, определяющей права Новгорода и Норвегии на дань с саамов, автор высказывает мысль, что “руническая грамота… представляет собой текст договора 1251 г., первого в истории русско-норвежских отношений. Анализируя же содержание точно датированного договора 1326 г., автор полагает, что его основной целью явилось восстановление после ряда столкновений на севере (прослеживаемых по исландским сагам) прежнего положения, так как в тот период ни у Новгорода, ни у Норвегии ввиду ряда внутренних и внешних причин не было сил для его изменения”».

Подвиг князя-воина и князя-политика, его дипломатический гений помогли народу избежать полного рабства со стороны Орды, предотвратили духовную гибель, дали ему силы отстоять свою национальную независимость на западе и севере Руси. Сверхчеловеческие усилия рано свели князя в могилу. Но его деяния заложили незыблемую основу величия и процветания Руси и России. Наследие отцов, доставшееся князю, он отстоял в эпоху небывалого кризиса древнего княжеского института власти на Руси. От Баренцева моря до Литвы границы Русского мира, установившиеся во времена Александра, незыблемы до сих пор, хотя давление с Запада на эти рубежи не прекращается и поныне.

Безусловно, судьба Северной Руси и превращение ее в единое, монолитное православное царство, а затем и в империю связано с историческим выбором князя Александра, который и его современникам не казался простым и однозначным. Отбивая натиск с Запада, найдя приемлемый вариант взаимоотношений с Ордой, князь до конца был верен православию и первым прозрел в униженной и разграбленной Руси первые ростки того царства, которому уже в его времена Господь судил стать Третьим Римом. Оценку его деятельности и его жизненного подвига современниками князя мы находим в его Житии, которое выходит за обычные рамки агиографического произведения. «Житие Александра Невского — “Повесть о житии и храбрости благоверного и великаго князя Александра” — находится в самой сердцевине русского мифологического комплекса, лежащего в основе национального самосознания».

Анализ этого произведения при рассмотрении всех сложных исторических проблем того времени есть задача первостепенной важности, что в общем-то всегда признавалось отечественной исторической наукой. Но подобного рода анализ никогда не достигал исчерпывающей полноты в силу того, что светские авторы рассматривали Житие как некое дополнение к летописным свидетельствам, а в церковной традиции не принято было вычленять светские сюжеты из житийного контекста и их отдельно анализировать.

Как уже отмечалось выше, первоначальный текст Жития написан был сразу после смерти князя, в 70–80 гг. XIII века. Д.С. Лихачев полагал, что оно было создано в окружении митрополита Кирилла, возможно, с его личным участием. Еще раз необходимо отметить, как Житие вводит читателя в дискурс «ордынской проблематики»: «Царь сильный в Восточной стране» приглашает князя в Орду, чтобы тот засвидетельствовал там свою политическую покорность завоевателю: «Ты ли един не хощещи покорити ми ся? Но аще хощеши съблюсти землю свою, то приеди скоро къ мне и видиши честь царства моего». Благословившись у епископа Кирилла, князь вынужден ехать в Орду. «И видев его царь Батый, и подивися, и рече вельможам своим: “Истинну ми сказасте, яко несть подобна сему князя”. Почьстив же и честно, отпусти и». Примечательно, что законченный образ князя Александра, данный в его Житии, не нашел полного и единодушного принятия у историков Нового времени.