Знаешь, я вспоминаю, чувством вспоминаю, что уже испытывала такое волнение, такую телесную радость, когда была девушкой, когда мы с мамой мылись в бане и помогали друг другу. Помню её ласковые, любящие руки на своём теле и какое-то приятное возбуждение в нём от этих прикосновений. В те дни, вечерами, когда я ложилась спать, во мне продолжало жить это новое дыхание. Разве могла я тогда подумать?..

B купе, с Лерой, я потеряла контроль над собой. Ирочка, я потеряла рассудок. Она не только трогала меня руками, но стала целовать меня, и уже в эти мгновения я почувствовала приближение необычайного удовольствия, отказаться от которого было не в моих силах. И я отрешилась от всего другого, от прошлого, от будущего, от последствий. Просто я жила этой минутой и не могла ею не жить. Потому что она была совсем новой, совсем другой. Потому что она отличалась ото всех остальных минут. Потому что другие минуты в какой-то степени принадлежали мне, а этой – принадлежала я. Впервые я наслаждалась тем, что с меня снимают бельё, обнажая всё... всю меня. Впервые было всё. Я хочу сказать, что такого сильного, настоящего, такого безрассудного, без капельки разума, такого плотского у меня не было никогда. Ирочка, у меня не было такого с Колей! Понимаешь? A с Лерой... Лера научила меня плотской любви. С Лерой я узнала... предел. И теперь я в плену у этой страсти и ничего не могу поделать с собой. Всё. Всё, Ирочка. Теперь ты ненавидишь меня.

Утром я пробудилась от гвалта, носившегося по перрону. И сразу всё вспомнила. Что было. И что будет мой перрон. И как я тогда? И стало страшно. И я ещё долго пряталась под одеялом. От пространства за спиной, пронизанного вчерашним сном наяву. От жизни, так громко и гадко бормочущей и топочущей за стенкой вагона. От жизни, врывающейся в купе вместе с утренним солнцем. От Леры. Когда я начинала думать о Лере, я не могла чувствовать и думать плохо, я чего-то боялась. Сейчас мне кажется, что я боялась потерять её. Когда вагон снова поплыл, я услышала, как кто-то вошёл и присел возле меня. Я ощутила её руку на голове, и во мне что-то прорвалось. Я бросилась к ней на грудь и разрыдалась как девчонка.

Ирочка, я люблю её. Я часто бываю у неё. Но я люблю и Колю. Я так жалею его. Он ничего не знает. Это так мучительно. Что же делать, Ирочка?

Ирочка, родничок мой, спасибо, что выслушала меня, я знаю, ты выслушала. Спасибо за всё. Я прощаюсь и прошу прощения.

C любовью ко всем вам, Лида".

* * *

Коля отбросил письмо. Прочь! Прочь! Прочь – ей! Прочь отсюда! Его душа отринула прощение. Он отверг человека, написавшего эти строчки. Он отказался от Лиды.

– Коля, куда же ты?

A он и сам не знал, куда он теперь. Ему хотелось одного – отвергнуть себя. Лидиного. Любящего.

Куда?.. Какая-то детская привычка, вдруг пробудившаяся от долгого летаргического сна и не ведавшая о течении времени, привела его на трамвайную остановку, затащила в вагончик и приткнула к окну, которое через мгновение превратится в экран. И побегут кадры. И трамвай со своим кино унесёт мальчика от его печалей и обид...

Коля прильнул к стеклу, запылённому и треснутому. И закрыл глаза, чтобы спрятаться от соблазна выбить его вместе с этой дразнящей раной. Мгла в одно мгновение слизала явь, оставив ему лишь её сизые следы. Ещё мгновение, и сизый след налился кровью – это сквозь мглу просочилась жизнь... в виде знака жизни, изымающего жизнь из жизни, в виде кровавой раны, которая стала расти и шириться. Из глубины её вышла Лида, с письмом в руке. Она стала читать. Для него. Её губы беззвучно шевелились. Но Коля всё понимал. Это были те самые слова. Слова, заставляющие его то захлёбываться от слёз жалости, то задыхаться от ненависти, то цепенеть от безысходности... Лида простёрла к нему руки: "Коля, прости". Он не мог больше выносить свидания с Лидой. Он не мог больше терпеть муку непрощения...

Ночь поглотила Колю. Он плёлся по улицам. По какой-то инерции. Промокший и жалкий. Насквозь пронизываемый Лидиными словами и ледяными струями. И поглощаемый сумасшествием.

Неожиданно Коля остановился: перед ним за сеткой дождя выросла груда лохмотьев. Поверх неё выплыло подобие человеческого лица. Лохматое и уродливое. "Что-то знают эти глаза, – почудилось Коле. – Всё знают". Лохмотья подпрыгнули, забегали и заплясали вокруг него. Туловище, конечности и язык пустились в непристойную пантомиму. Они выковыривали... плевок из слов, вонь из воздуха, блядь из чулок, дырку из сущего. Коля, сжав кулаки, бросился на бродягу. Водяные струны лопались и взрывались под его ударами. Не удержавшись на ногах, он провалился в пустоту... Наглый хохот случайных зрителей, молодых, весёлых и довольных, отрезвил его. Он поднялся из лужи. Подставил лицо дождю. И ушёл за дождевые кулисы...

Сон ненадолго избавил Колю от жизни.

– Простите. Прощайте.

– Не забудь про бутерброды. (Глупо, но не о Лиде же говорить ему на дорогу.)

Дорога. Та самая, про которую слова Лиды. Слова, приговорившие его стать тенью Лиды.

Здесь она вышла из автобуса. Там – железнодорожный вокзал. Она шла по этому тротуару. Всего месяц назад. "И ещё это пекло". Тогда солнце грело сильнее. Зачем он стоит в билетную кассу? У него же есть обратный. На мгновение Коля победил Лидину тень в себе и вышел из очереди. Но она снова овладела им. Ноги, повинуясь гипнотическим строчкам, привели его в скверик. Он сел на скамейку. Ту самую, из письма. За месяц она поблёкла. Что за бутерброды приготовила Ира? "Купила нехитрую булочку на вокзале и пакетик молока. Съела всё с аппетитом". Ирочкины бутерброды полетели в урну. Повезло нищей старухе. (Не дай Бог, чтобы так повезло иному). Коля сорвался с места. На вокзал! Туда, где много людей. И много слов. Других слов.

– Лида! Лидочка!

Коля вздрогнул и замер. "Это меня?" Оглянулся. Это маленькую девочку позвала мама. Он смотрел на девочку. Её лицо улыбнулось ему. Лида. Лидочка.

Вагоны все похожи. И купе все похожи. Но в этом была тень Лиды. Она забилась в угол. И ждала... Леру...

– Граждане пассажиры, поезд отправляется. Просим провожающих покинуть вагоны.

Граждане пассажиры, человек сходит с ума. Просьба – не хлопать в ладоши.

Стрелка на часах отсчитывала секунды... Колёса поезда отмеряли пространство... Для чего придуманы тени людей? Чтобы вечно подсматривать и сходить с ума?

Невыносимость оставаться тенью вытолкнула Колю из купе. За окном всё бежало. Кроме ночного неба. Оно подчинялось другим законам. Оно спокойно созерцало и размышляло.

По коридору пронеслась прохлада. Что-то сбоку поманило его. Он повернулся: за стеклом в конце вагона ему сигналил руками знакомый бродяга. Коля не смог не пойти. Где он? Где? Почему дверь из тамбура наружу открыта? A! Он опять прячется в ночи.

"Ирочка, у меня не было такого с Колей! Понимаешь?"... "Но я люблю и Колю. Я так жалею его... Я так жалею его".