Громкий скандал! Наша цитадель «чистоты и чести» пришла в волнение. У меня с ними ничего не было, но меня съедал страх: не вызовут ли всех, с кем они встречались? А тогда не будет у меня никаких шансов скрыть обрезание. Мои нервы напряжены были до предела. Но постепенно вызовы все реже залетали в дом, а потом и вовсе прекратились. Моего имени в списках не оказалось.

Я вздохнул. Дни страшного ожидания пролетели, и кошмар от меня отступил.

Это было в декабре 1943 года в канун рождественских каникул. Однажды вечером в читальном зале я готовился к разговору с прибывшей к нам группой четырнадцатилетних подростков. Мне, как ротному, поручили их «просветить». Я должен был им доложить что-нибудь о значении немецкого крестьянства, «сохранившего в чистоте» кровь и расу. С надлежащей серьезностью я углубился в литературу, представленную в большом объеме. С давних пор я был любознательным. Сколь ни чуждым было мне это задание, выполнил я его наилучшим образом. В качестве Юппа я был убедителен.

Мальчики из моей группы любили меня и уважали. Меня окружал нимб «старого ветерана», который сражался в танковой дивизии. Мозги у них окончательно были затуманены, и ими можно было манипулировать. Я знал, какие тут словеса в ходу, потому мне легко удавалось составлять доклады в национал-социалистическом духе.

Итак, в тот вечер я спокойно сидел в читальном зале и составлял свой доклад. И тут услышал тихий разговор сидящих за соседним столом товарищей. Я понял, что они уже получили увольнительные на Рождество и железнодорожные билеты и теперь радовались скорому свиданию со своими близкими. «У моих родителей…» — постоянно звучало у меня в ушах и становилось все громче. Меня бросило в жар. Мои сухие губы беззвучно произносили: «У моих родителей… У моих родителей…» Чувство глубокого одиночества глодало меня. Я резко собрал всю лежащую передо мной литературу и раздраженно поставил на место. Как ужаленный, я поспешил в канцелярию к фрейлейн Кехи. Мой внутренний голос возмущался: «Юпп! Все будут проводить праздники у своих родителей, и только ты опять останешься один, нет никого, кто был бы рядом с тобой!»

Я восстал против этого. На сей раз так не будет. У меня, у Салли, тоже есть родители! И что с того, что они заключены в гетто? И у меня, как у каждого ребенка, есть на них право. Даже если мне это будет стоить жизни? — спрашивал я себя. Но не хотел признавать опасности. Волны глубокой тоски нахлынули на меня и потоком понесли за собой.

С решением ехать в Лодзь я появился в школьном секретариате. Фрейлейн Кехи была еще там. У нее было полно дел с подготовкой бесчисленных поездок, и когда я появился, вместе с кадровиком она склонилась над стопкой бумаг. Отправляющихся на рождественские праздники нужно было снабдить не только увольнительными, а еще и продовольственными карточками, карманными деньгами и билетами туда и обратно.

А тут вдруг возник я и помешал их работе. Они посмотрели на меня, и я произнес твердым голосом: «Я хотел бы уехать на каникулы и просить вас обеспечить меня необходимыми проездными документами». Они удивленно на меня уставились. После короткой паузы кадровик сказал:

— Ага, и куда же ты хотел бы поехать?

— В Лодзь.

— И что тебя туда тянет?

— Уладить некоторые дела, — сказал я немного неуверенно.

Его голос стал строгим:

— Я не намерен удовлетворять твою просьбу. Мы отвечаем за благополучие и безопасность ученика Перьела. Незачем подвергать себя опасности. Я с удовольствием приглашаю тебя со мной и моей семьей справить рождественский вечер.

Я был подавлен. Мое неожиданное намерение могло не осуществиться. Фрейлейн Кехи заметила мое состояние и вмешалась. Мое загадочное желание кадровику она «объяснила» так. Газеты недавно информировали о заселении оккупированных польских территорий в рамках германизации. Там живут тысячи немецких семей — выходцев с востока. Среди них могут быть люди из Гродно, и он, Йозеф, намерен, видимо, попытаться в своем родном городе раздобыть какую-нибудь информацию о своих близких. Она добавила, что ротный Йозеф очень самостоятелен, имеет фронтовой опыт и на него можно положиться. Предположения любезной секретарши меня тронули. Внутренне я благодарил ее за доброжелательность. Она не знала, как же ее слова близки к истине!

Когда в 1985 году я приезжал в Брауншвейг, то побывал в гостях и у фрейлейн Кехи. Она вспомнила о моей тогдашней просьбе и сообщила мне то, о чем я не имел никакого представления. Мое желание поехать в Лодзь очень многих в интернате удивило, и там распространились опасные для меня слухи.

Я поблагодарил кадровика за приглашение провести рождественские праздники в кругу его семьи, однако повторил свою просьбу. Секретарша меня поддержала, заявив, что она лично не против этого путешествия. И тот ее доводам поддался. «Я вам очень признателен. Большое спасибо, — сказал я и, счастливый, добавил: — Хайль Гитлер!»

До рождественских праздников оставалось несколько дней. Всевозможные вопросы нахлынули на меня. Куда меня приведет этот храбрый поступок? Я не желал ничего, кроме осуществления своей мечты, которое и обещало счастье, и грозило гибелью. Но о последствиях я тогда не думал.

Итак, я стал готовиться к путешествию. Достал положенные документы: официальную увольнительную, удостоверение гитлерюгенда, водительские права, продовольственные карточки; карманные деньги, безупречно отглаженные коричневые рубашки. Сам тщательно почистил зимнюю униформу, каждый значок, каждую пуговицу. Мой необычный замысел сопряжен был с большим риском. Казалось, кто-то написал сценарий, а мне следует в согласии с ним убедительно, до малейшего нюанса сыграть свою роль. Я не должен был допустить ни одной ошибки. Чтобы найти мой народ, моих родителей, живущих в гетто, мне предстояло не только провести долгие часы в поезде, но и прибыть в другой мир… Два мира друг от друга были так далеко — как земля и луна. А я между ними, в каждом из них, и ни в одном полностью…

Я знал, что меня ожидало, но не хотел себе в том признаваться. Если я оступлюсь, стану жертвой внезапного искушения и погибну? Дабы унять волнение, я пытался свое намерение «перевести» на общепонятную потребность: увидеть своих родителей, провести с ними каникулы и затем вернуться. Так же, как и мои товарищи. Конечно, удивительно, что я, гитлерюнге Соломон, хочу того же, что и все. Отчаянный зов одинокого ребенка стал действительностью, я простился с моими товарищами, которые тоже поехали на каникулы. Я постарался быть незамеченным. Поблагодарил их за пожелания хорошего праздника и хорошей поездки и пожелал им тоже всего хорошего, выразив надежду на скорую встречу. Но вернусь ли я? Увидят ли они меня снова?