— Да вроде бы.

— Выходит, что же: семейственность на фермах развели?

Доярки начали собираться вокруг, посверкивая голыми икрами, поблескивая золотыми зубами.

— Девчата, слыхали?

— Семейственность, говорит…

— Позавидовал!

— Может, хочет дояром вместо мамы Сашки?

— Да разве это семейственность? Как теперь в газетах пишут?

— Двухнастия?

— А что же это такое? Две Насти или как?

— Не двухнастия, а двигнастия! Чтобы двигать там, где нет механизации…

Жмак, хотя и голоден, все же понял, что над ним насмехаются, и попробовал огрызнуться:

— Критиканствуете, а у самих золота полные рты!

— Так это же нам за вредность!

— Зубы от нашатыря рассыпаются!

— Побудьте с нами, у вас тоже посыпятся!

— И вам золото отпустят!

Окружили Жмака, шутливо подталкивая его круглыми боками, оттесняли от машины, деликатненько подталкивали, пока не оказался он в их, как когда-то говорили, рекреационной палате, то есть комнате для отдыха. Чисто, светло, на белых стенах плакаты на коровью тему, на столе цветы в горшочке, широкие скамейки зачем-то покрыты полушубками, на полу пестрые дорожки. Жмака усадили на кожух, смотрели на него, он смотрел на доярок, ждал, что предложат какую-нибудь кружку молока (он уже и не добивался бы, чтобы от черной коровы), но до молока как-то не доходило, в животе урчало, под ложечкой сосало. Жмак со зла пощупал кожух под собой, поморщился:

— А это зачем? План по шерсти выполнили?

— Да какой же вам план? — удивилась мама Сашка. — Это чтоб молодые садились.

— Молодые? При чем тут молодые?

— Обычай такой есть.

Жмак не знал обычая. Обычаи — это пережитки, а пережитки вредят, тормозят и разъединяют.

— Вы мне тут обычаями голову не морочьте, — заявил он, — а немедленно давайте сюда вашего главного зоотехника!

Тут автор очень пожалел, что кто-то отправил на пенсию доктора эрудических наук Варфоломея Кнурца: ведь только он мог бы объяснить товарищу Жмаку, что обычай усаживания молодых на овчину идет еще от мадленской эпохи, где созрело верование, что тотем рода имеет ближайшее отношение к плодовитости молодой пары. А известно же, что душа тотема сидит в шкуре, поэтому надо через прикосновение перенять его могучую силу.

А может, это и к лучшему, что нет в нашей истории Варфоломея Кнурца с его мудреными объяснениями? Ибо если бы товарищ Жмак услышал слово «тотем» и решил, что над ним подшучивают, — как тогда?

Доярок и автора спасла Дашунька. Никто и не звал ее — явилась сама, словно бы для того, чтобы смягчить сурового товарища Жмака своей красотой и обходительностью.

Здоровалась, будто и не здороваясь, приближалась и не приближаясь, кланялась, и в мыслях не имея кланяться, сплошные чары, одурь головы, мираж и фата-моргана.

«Сметану литрами поедает, — с нескрываемой завистью глядя на Дашунькино лицо, подумал Жмак. — Этого Левенца обкрутила и всех обкрутила, чтобы мужа сделали председателем. Ну!»

— Ведите на фермы! — кинул он Дашуньке, приподняв одно плечо выше другого.

— Веду!

— Вы мне разговоры не разводите, а ведите!

— А я и веду.

Она не шла, а летела. Земли не касалась. Такие ноги и такое все прочее, что так бы и липло к земле, а оно плывет у тебя перед глазами, как в цирке. Жмак даже запыхался и покрылся потом, спеша за этим странным видением. Ему с его головой вон где надо сидеть, а он по фермам навоз месит.

— Вот наши коровушки, — не без насмешки в голосе говорила Дашунька. Посмотрите-ка! Бока полные, хребты ровные. Шерсть гладенькая.

— При чем тут коровы? — возмутился Жмак. — Меня коровы не интересуют!

— А что же вас интересует?

— Развитие животноводства!

— Ах, ра-а-азвитие? — она покачала перед Жмаком спиной, бедрами и всем прочим и пошла, пошла, исчезая.

— Растел слабый! — крикнул Жмак вслед Дашуньке. — Коровы плохо доятся! В чем дело?

— А ни в чем, — легонько пожала она плечами. — И растел нормальный, и доятся хорошо, и все в порядке.

— Штаб по растелу создали?

— А они телятся и без штаба.

— Улучшением стада занимаетесь?

— Уже улучшили.

— Рацион выдерживаете?

— На научной основе.

— Резервы вводите в действие?

— Вводим.

— Передовой опыт распространяете?

— Распространяем.

— Повышенные обязательства взяли?

— Взяли.

— Перед трудностями не пасуете?

— Не пасуем. И коров пасем.

— Что?

— Молодняк тоже пасем.

— Как вы мне отвечаете?

— Как спрашиваете, так я и отвечаю.

Жмак хотел было еще к чему-то прицепиться, но не успел. Видение Дашуньки внезапно исчезло, а вместо этого на Жмака двинулось что-то темное, тяжелое, полновесное, как говорят украинские критики, накрыло его таким густым мычанием, что душа Жмака уменьшилась до размера горошины, покатилась в пятки, но зато уж там взорвалась страхом, и этот страх вмиг переметнул дебелое тело уполномоченного через высокую деревянную ограду. Ревело теперь по ту сторону ограды, дико гребло землю, тяжело дышало всеми адами этого и того света. Такого со Жмаком не случалось за всю его деятельность. Что ж это происходит?