— При чем здесь взвар? — выкрикнул Жмак.

Но на тетку Наталку сегодня не действовали никакие покрикивания. Может, решила она отплатить Жмаку за его вечное привередничанье или за черных ведьм, о которых он всегда болтал, наевшись и напившись, кто его знает. Но, начав про свои контакты с душами умерших, она уже не могла остановиться.

— А вот сегодня ночью, знаете, еще вроде бы и не спала, как вдруг вижу: мама покойная идет ко мне, в длинной сорочке белой, босая, по траве идет, а трава густая да высокая, а она шла-шла да и упала. Я подбежала поднять ее, а не могу. А она и говорит…

— Все это мистика и ерундистика! — воскликнул Жмак. — Надо думать не о покойниках, а о поставках!

— О чем, о чем? — не поняла такого перескока Жмаковой мысли тетка Наталка.

— Сказал же: о поставках! Вы думаете, я здесь столуюсь? Ем да пью? Ничего подобного! Я проверяю качество поставок!

— А сегодня и проверять нечего, — сообщила ему тетка Наталка.

— Как это нечего?

— Зинька Федоровна ничего не говорила.

— Борщ у вас хоть какой-нибудь есть?

— Так Зинька ж Федоровна ничего не говорила.

Жмак выскочил из-за импортного стола.

— И-ван! — закричал он.

— Туда? — спросил Иван, имея в виду Зиньку Федоровну, ведь товарищ Жмак был твердо убежден, что село — это председатель колхоза, как та городская дамочка, для которой село — это дача.

— Ну! — воскликнул Жмак, дескать, зачем спрашивать, но тут же опомнился и без привычной уверенности в голосе промолвил: — А может, к новому председателю сельсовета?

— К новому так к новому! — согласился Иван.

А товарищ Жмак встревоженно обдумывал то, что с ним только что произошло. Плохая примета. Ой плохая! Может, пока он ехал в Веселоярск, там, в области, снова с ним какая-то перетряска?

Тут наконец надо открыть одну тайну. Изо всех сил цепляясь за фактически уже несуществующую роль уполномоченного и в этом цепляний скатившись от уровня районного до колхозно-сельского, Жмак продолжал пыжиться, изображая из себя большого начальника и недвусмысленно давая понять всем здесь, что судьба сельского хозяйства чуть ли не в его руках. На самом же деле его роль и функции уменьшались и сужались в прямой связи со снижением общественного статуса товарища Жмака. Управления и конторы, отделы и подотделы, которыми он руководил, почему-то все время попадали под сокращение, под укрупнение, под уплотнение и еще под что-то, в результате чего товарищ Жмак опускался ниже и ниже и теперь возглавлял уже что-то такое мелкое, что приходилось подходить совсем вплотную, чтобы разглядеть.

Но ведь возглавлял! Боролся, сопротивлялся, заискивал и заверял, но не тонул, держался на поверхности; тонуть не хотел, сокращаться окончательно и в помыслах не имел.

Да и где вы видели человека, который поддался бы сокращению?! Если он, скажем, сидел в конторе, где дают кукиши воробьям, а эту контору сократили, так, думаете, бросится он к тем, кто ловит воробьев, и попросится на работу? Дудки! Он немедленно устроится в такую институцию, которая изучает вопрос о том, что лучше: журавль в небе или синица в руках. Если сократят журавлино-синичную институцию, он окажется в объединении, пытающемся установить расстояние между бузиной на огороде и дядькой в Киеве. И так без конца. Жмак принадлежал к этой категории.

Могут сказать: на должностях он хотя и сокращается, но вечен, зато как уполномоченный задержался случайно и рано или поздно исчезнет. Поэтому, дескать, раз этих уполномоченных уже нет, были они только в прошлом, так зачем же вспоминать, да еще и писать?

А в самом деле, подумал автор. А потом подумал еще. Ну хорошо. Жмаков уже нет. А короли, императоры, князья, лакеи есть? А царица Клеопатра и королева Марго есть? А пишем — и читают, и требуют: давай еще!

Жмак же еще не самоуничтожился, а едет прямо к новому председателю Веселоярского сельсовета Грише Левенцу, и едет, надо сказать, в настроении, далеком от ангельского. О настроении Жмака Гриша догадался, увидев в окно, с какой дикой скоростью мчится к сельсовету машина уполномоченного.

Дядька Вновьизбрать в течение своего необычно продолжительного председательствования умело использовал свой огромный опыт и знал, как избежать и Совершенного, и Давай-Давай, и Жмака, спихивая их на председателя колхоза. Теперь Зинька Федоровна, судя по всему, решила показать Грише свой руководящий опыт и спихнула на него товарища Жмака для стычки или же конфронтации.

Гриша еще не оклемался после козьей комиссии, поэтому у него не было ни малейшего желания иметь встречу на высоком уровне. Он побежал в комнату секретаря, подмигнул Ганне Афанасьевне, прислонил палец к губам, тихонько попросил:

— Там Жмак катит, так вы ему что-нибудь соврите, а я спрячусь в комнате Свиридона Карповича.

— Григорий Васильевич, разве ж так можно? Ваша должность не разрешает…

Но Гриша не дослушал и побежал прятаться. Должность не разрешает, так разрешает возраст. Не целоваться же ему с товарищем Жмаком!

Ганна Афанасьевна, осуждающе покачивая головой, быстро направилась навстречу Жмаку, чтобы спасти уже не столько своего несерьезного председателя, сколько высокую честь учреждения, которому она отдала, почитай, всю свою жизнь.