Кстати, Павловский совершенно прав, говоря, что у этого исключительно маркетинговая природа, но почему он и это «вешает» на «Мемориал»? Появление серьезной книги по истории – и вообще штука редкая, а рецензии на нее, если и появляются, то через год-два в научных (редко в научно-популярных) журналах. Но ни на страницах центральных газет, ни уж тем более на экранах телевизоров разговор о них не возникнет аксиоматически – с единицы газетной площади или телевизионного времени полагается снимать куда больший читательский или зрительский урожай, чем это могут посулить исторические книги и даже мемуары с их недостаточным уровнем скабрезности и скандальности. (Тем самым идет попутная, но упорная работа по снижению читательского и зрительского уровня и затемнению народного сознания, что совершенно естественно для власти, поставившей не на репрессии и не на просвещение, а на управляемую демократию.)

Из этого не вытекает, что противодействие тут бесполезно или бессмысленно.

Наиболее обнадеживающее в этой связи явление – упоминавшаяся выше росспэновская книжная серия, включающая и переводные работы. В ней заложен огромный просветительский и интегрирующий потенциал.

«Общество потеряло суверенитет в проработке своего прошлого, – заключает Павловский. – Но невозможность иных форм идеологии неизбежно превратит в будущем политику памяти в стандарт будущей политики как таковой. Россия, не имея собственной политики памяти, стала беззащитным и безопасным экраном диффамационных проекций и агрессивных фобий. Но ставшее субъектом своей памяти, русское общество стоит перед угрозой стать объектом чужих проекций и разыгрываемых небезобидных постановок»

Итак, просвещенный патриот Павловский хочет вернуть русскому обществу его «суверенитет» в проработке своего прошлого! Более чем грозное предостережение «Мемориалу», «шакалящему» на стороне, транслирующему, ясное дело, чужие проекции, таскающему каштаны из огня врагам и ставящему чужие и небезобидные постановки (P.S. Павловского выставили из Администрации президента в 2011 году, но его воспитанники довели тезисы Павловского до логического конца – вменения «Мемориалу» статуса «иностранного агента»!).

А коли так, то не ждет ли нас впереди за углом очаровательный альянс Павловского и Главпура? Сможет ли и без того расколотая историческая наука что-то противопоставить десанту политумельцев в еще не остывшее прошлое нашей страны? И не является ли любознательный прокурор М. Калганов неотъемлемой частью новейших кремлевских технологий?

Депортации, или насильственные миграции, – это одна из специфических форм или разновидностей политических репрессий, предпринимаемых государством по отношению к своим или чужим гражданам с применением силы или принуждения. На шкале тяжести репрессий депортации занимают промежуточное положение: это, конечно, не высшая мера наказания и даже не ссылка по суду на каторжный труд на Колыму или другие «острова» ГУЛАГа, но и легчайшей из репрессий – депортацию тоже не назовешь. Тем более что во многих случаях депортации являлись лишь прелюдией к физическому уничтожению депортируемых (это, в частности, специфично для немецкой «технологии» геноцида европейских евреев и цыган, предусматривавшей – перед отправкой в лагеря уничтожения – их промежуточную изоляцию в «накопительных» концентрационных лагерях) или элементом более комплексной репрессии, когда, например, депортации подвергаются члены семей, главы которых репрессированы иным и более суровым способом (именно это весьма характерно для советской карательной системы). Нередко депортации комбинировались с другими видами репрессий, в том числе и с более слабыми, как, например, срочное или бессрочное поражение в избирательных правах.

Можно указать на следующие специфические особенности депортаций как репрессий. Это, во-первых, их административный, то есть внесудебный характер [37] . Во-вторых, это их списочность, или, точнее, контингентность: они направлены не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечающую заданным сверху критериям.

Решения о депортациях принимались, как правило, руководителями партии и правительства, по инициативе органов ОГПУ-НКВД-КГБ, а иногда и ряда других ведомств.

Это ставит депортации вне компетенции и правового поля советского судопроизводства и резко отличает систему соответствующих спецпоселений от «Архипелагов» ГУЛАГ и ГУПВИ, то есть системы исправительно-трудовых лагерей и колоний и системы лагерей для военнопленных и интернированных.

И, наконец, третьей специфической особенностью депортаций как репрессий является их достаточно явственная установка на вырывание больших масс людей из их устоявшейся и привычной среды обитания и помещение их в новую, непривычную и, как правило, рискованную для их выживания среду. При этом места вселения отстоят от мест выселения подчас на многие тысячи километров. Уже одно массовое перемещение депортированных в пространстве – на необъятных советских просторах – объединяет проблематику принудительных миграций с исследованиями «классических» миграций и придает ей априори географический характер.