Депортации являлись еще и своеобразной формой учета и «обезвреживания» государством его групповых политических противников (и не столь уж важно подлинных или мнимых – важно, что государство решило их нейтрализовать). Случаи, когда депортации подвергается не часть репрессируемого контингента (класса, этноса, конфессии и т. д.), а практически весь контингент полностью, называются тотальной депортацией.

Если основанием для депортация принципиально послужил этнический фактор, то такую депортацию резонно понимать как этническую депортацию. Она, естественно, может быть как тотальной, так и частичной, когда насильственному переселению подвергается не весь этнос, а только его определенная часть. Изучение советских репрессий и, в частности, депортаций обнаруживает поразительную и со временем все усиливавшуюся приверженность советского строя не к классовому, а к преимущественно этническому критерию репрессий. Государство рабочих и крестьян, неустанно декларировавшее верность интернационализму и классовому подходу, на практике эволюционировало к сугубо националистическим целям и методам.

Наиболее яркий пример – так называемые «наказанные народы», причем наказанием, собственно говоря, и являлась их депортация. Представителей этих народов выселяли целиком и не только с их исторической родины, но и изо всех других районов и городов, а также демобилизовывали из армии, так что фактически такими этнодепортациями была охвачена вся страна (напомним, что такого рода репрессии мы называем тотальными депортациями). Вместе с родиной у «наказанного народа» отбиралась, если она была, национальная автономия, то есть его относительная государственность.

В сущности, в СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов. Из них семь – немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары – лишились при этом и своих национальных автономий (их общая численность – около 2 млн чел., площадь заселенной ими до депортации территории – более 150 тыс. кв. км.). Но под определение тотальной депортации подпадают еще три народа – финны, корейцы и турки-месхетинцы.

Самой ранней тотальной депортацией в СССР стала корейская (1937), все остальные проводились в суровые военные годы и носили, с точки зрения субъекта депортации, или «превентивный» характер, как в случаях немцев или финнов (1941), или характер «депортаций возмездия» – как в случаях карачаевцев, калмыков, ингушей, чеченцев, балкарцев, крымских татар и турок-месхетинцев.

Иными словами, мы имеем дело с крупным историческим феноменом, отстоящим от современности на внушительный срок в 75–80 лет.

Материальное увековечение памяти жертв этнических депортаций и маркирование территории бывшего СССР, на которой эти депортации осуществлялись, соответствующими знаками мемориальной культуры – относительно новый исторический феномен, насчитывающий самое большее два с половиной десятилетия. Насколько можно судить, самые первые из выявленных памятников – крест в поселке Тит-Ары Булунского района Республики Саха (Якутия) и памятник немцам-трудармейцам в Нижнем Тагиле – появились лишь в 1989–1990 гг., то есть уже в эпоху перестройки, но еще до распада Советского Союза.

Не забудем, что для трех народов – немцев, крымских татар и турок-месхетинцев – и годы перестройки, и постсоветский период продолжали быть временем борьбы за свою территориальную реабилитацию, то есть возвращение в районы, откуда их депортировали: так что, по-хорошему, им было не до памятных знаков. Не до памятников долгое время было и чеченцам, поскольку Чечня и в 1990-е, и в 2000-е гг. практически жила в состоянии войны.

Приходится говорить и о скудости и очевидной неполноте имевшейся в нашем распоряжении информационной базы. Наиболее систематическим источником для нас послужили база данных «Памятники и памятные знаки жертвам политических репрессий на территории бывшего СССР» [38] , разработанная в рамках программы «Память о бесправии» Музея и общественного центра им. А.Д. Сахарова [39] , а также электронный DVD-диск «Проект Виртуальный Музей Гулага» (раздел «Некрополь террора» [40] ).

Еще одна аналогичная база данных, на которую мы поначалу возлагали надежды, – база данных «Места массовых захоронений и памятники жертвам политических репрессий» московского общества «Мемориал» [41] сконцентрирована исключительно на памятниках жертвам собственно ГУЛАГа. Впрочем, массовому сознанию, – отчасти, вслед за «Архипелагом ГУЛАГ» – свойственно объединять в единое целое жертв и ГУЛАГа, и депортаций. В научном дискурсе их различение все же насущнее, однако процесс увековечения памяти идет скорее за не дифференцирующим общественным сознанием.

Источниками дополнительной, а нередко и основной информации по различным депортированным народам для нас служил Интернет. Весьма перспективным, но не привлеченным в настоящем обзоре инструментом мог бы оказаться и интегрум-анализ, сфера эффективной действенности которого (от 1990 года и до наших дней) весьма точно совпадает с интересующим нас периодом [42] .

Работа носила кабинетный характер: за исключением мемориала в Карачаевске и памятника в Энгельсе, автор не имел возможности увидеть вживую описываемые и анализируемые им памятники.

Охарактеризуем же коротко ту эмпирическую информацию, которой мы располагали, систематизируя ее в разрезе отдельных тотально депортированных народов, взятых в очередности их депортации. По одному из таких народов, – а именно по туркам-месхетинцам, – мы и вовсе не располагали никакой информацией.

Одними из первых, как это ни странно, свое право на материализованную память осуществил народ, первым из народов СССР подвергшийся тотальной депортации, народ, никогда не имевший в СССР своей государственной автономии, а стало быть не имеющий и своего бюджетно-административного «ресурса», – корейцы. Нам известно, по крайней мере, два памятника репрессированным корейцам – оба на Дальнем Востоке.