5

Через два дня после начала войны, 24 июня 1941 года, Леонид Мартынов в «Омской правде» публикует стихотворение «Мы встали за Отечество», а через несколько дней — стихотворение «За Родину», которое сопровождал рефрен: «Пора! Настал тревожный час!» И в дальнейшем, какой бы срочной ни была работа, Леонид Мартынов сверхоперативно справлялся с ней: его стихотворные подписи под карикатурами появляются в «Окнах ТАСС», его стихотворения регулярно печатаются на страницах омских газет. В первые и самые напряженные месяцы войны Леонид Мартынов писал много, писал вдохновенно, писал с твердой уверенностью в нашей окончательной победе над врагом. Его стихотворения были собраны в две небольшие книжки — «За Родину!» (1941) и «Мы придем!» (1942).

Однако самым ярким выступлением военных лет был его очерк «Вперед, за наше Лукоморье!». Под другим названием он был опубликован в газете «Красная звезда» (16сентября 1942 года), а затем вышел отдельным изданием (Омск, 1942). К тому времени сибирские дивизии и корпуса, прославившие себя в боях под Москвой, вели затяжные бои на многих участках тысячекилометрового фронта от Мурманска до Моздока. «Сибирь пришла, чтобы победить. Она победит!» — так четко определил значение очерка в своем письме поэт Георгий Суворов, которое было приложено к отдельному изданию очерка. И действительно, вся масштабность мышления и чувствования, вся сила убежденности, все доскональное знание истории родной страны — были использованы Леонидом Мартыновым для того, чтобы довести до массового читателя это победоносное чувство. Поэт по-прежнему варьировал некоторые свои мотивы и образы, искал и находил соотношение между реальностью и вымыслом, иногда ошибался, срываясь в эстетизм. Но в конце концов пришел к принципиально важной книге «Лукоморье», которая и была издана под редакцией П. Антокольского в 1945 году.

К сожалению, и «Лукоморье», и, в еще большей степени, «Эрцинский лес», вышедший в Омске в 1946 году, были подвергнуты журнально-газетной проработке, как об этом с немалым чувством горечи писал позднее Леонид Мартынов.

Чтобы как-то прийти в себя после этой проработки, поэт на целое десятилетие с головой уходит в переводы. Этому немало способствовали два обстоятельства. Во-первых, он становится жителем Москвы. Вместе с женой он поселяется в районе старых Сокольников в ветхом, еще конца прошлого века, деревянном доме. Но о том, что значило для него само по себе это событие, можно судить хотя бы по такому вот признанию: в Москву «я устремился в первый раз еще пятнадцатилетним подростком, чтоб тосковать, ее покидая, и ликовать, возвращаясь в нее».

Во-вторых, необычайно важно было для него посещение Антала Гидаша и Агнессы Кун в его крохотной комнатке, где, как и прежде, все было заставлено стопками, пачками, полками книг. Новые венгерские друзья предложили Мартынову принять участие в переводе произведений Шандора Петефи для однотомника венгерского классика, а затем и для «Антологии венгерской поэзии». Леонид Мартынов принял это предложение с воодушевлением. Сама атмосфера тех послевоенных лет была такова, что интерес к литературам народов нашей страны, к литературам стран народной демократии и прогрессивной литературе всего мира возрастал с каждым днем и становился повсеместным. Когда Гидаш просмотрел первый перевод из Петефи своего друга, то сказал убежденно: «Дело пойдет!» И Леонид Мартынов действительно уверовал в свои силы как переводчик: только из одного Петефи он перевел более десяти тысяч строк. За эту огромную работу по сближению наших народов правительство ВНР наградило его орденом Золотой Звезды первой степени и орденом Серебряной Звезды.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что и в этот не самый плодотворный период своей творческой биографии Леонид Мартынов не переставал писать оригинальные стихи. Так, например, он замыслил создать большое лироэпическое произведение, которое условно называл «Времена года». Оно должно было дать новое осмысление одной из «вечных» тем — темы природы. Правда, следует сделать важное уточнение — не природы вообще, а природы миллионного города. В городском «безбрежье» он на равных правах хотел изобразить и булыжные мостовые, и глухие переулки старых Сокольников, и недра метро, из которых, «как будто из вулканов, людских дыханий вырывались клочья („Мороз“), и своды картинных галерей. От этого замысла сохранились лишь отдельные фрагменты: „Июнь“, „Июль“, „Август“, „Сентябрь“, „Октябрь“, „Ноябрь“, „Декабрь“. Творческое воодушевление, которое испытывал Леонид Мартынов, обдумывая новый цикл, было таким же, как и тогда, когда он, молодой поэт, проходил по улицам старого Омска и в лицо ему мел снег пополам с песком; в то время едва ли не каждая пылинка и снежинка дышали для него поэзией и едва ли не на каждом перекрестке можно было обнаружить таких же влюбленных, каким был и он сам.

„Кто вы, ночные странники, по тротуарам шаталы?

Шапки на лоб надвинуты, руки в карманы спрятаны…“

Сада ограда черная тянется, тянется, тянется.

Вдоль я иду, и следует

Рядом

Ночная странница.

("Ночные странники")

Здесь, в Москве, Леонида Мартынова в неизмеримо большей степени, чем в молодости, стали занимать общие мировоззренческие вопросы. Для него городской "космос", который открывался с Ленинских гор, был единым диалектически сложным целым:

Я семь громоздящихся к небу холмов,

Я семьдесят семь колдовских теремов,

Где скрыто былое от взоров нескромных,

Я — семь миллионов блестящих и темных,

Стремящихся к некоей цели умов.

( "Город")

Облик гигантского города привлекал Леонида Мартынова и своим космизмом, и своим особым — ускоренным — ходом времени, и своими чудесами и превращениями: здесь, на магистралях, люди "стремятся Разлететься кто куда, как будто им Вселенная тесна…". И повсеместно "зреет на земле Очередное чудо" ("Ночь"). Следует добавить, что наряду с этим "Очередным чудом" поэт различал и его противоположность — "неподвижности громаду", которая, в свою очередь, была подчинена все тем же законам хода времени и могла мгновенно рассыпаться, не повредив даже "колос Молодого урожая" ("Неподвижность").

Дело в том, что дух и плоть города не были для Леонида Мартынова лишь "сырьем" чувственных впечатлений. Все реально существующее обретало в его стихах характер стенографического "кода", становилось "знаковой" системой городской жизни, ее убыстренного ритма и требовало немедленной расшифровки. Только после этого можно было осознать всю глубину и масштабность городского "космоса". Показательны в этом смысле стихотворения, написанные в 50-х годах: "Ночь становилась холодна…", "Что-то новое в мире…", "Вот корабли прошли под парусами…", "Закрывались магазины…", "Событье свершилось…", "Я помню: целый день…". Особенно характерно для мировосприятия Леонида Мартынова последнее стихотворение, написанное в 1953 году. Оно передает резко контрастные состояния, которые поэт находит в своей душе и в самой городской природе. Они словно спроецированы на экран бегущего времени, ибо "Время Мчалось так, Как будто целый век Прошел за этот день…". Отсюда — ощущение близких, желаемых и неизбежных перемен и в мире городской природы, и в человеческом общежитии. Эти перемены, как говорится, не заставили себя ждать. Поэт видит, что в отношениях людей стал таять "сдержанности глетчер", он замечает, как закатный луч "Перестал на всё коситься" и "Наконец-то научился К людям лучше относиться" ("Вечерело…").