Отучившись, он попросту сбежал на границу с Леднолесьем, где всегда были рады добровольцам, тем паче обладающим магическим даром. Вотчина нечисти, рассадник нежити, источник вечной опасности — вот чем являлся мрачный край с хмурыми небесами, странной, будто промерзшей землей и древними деревьями, имеющими дурной характер и не менее дурную привычку ходить. И людей они если и любили, то исключительно в качестве пищи, как, впрочем, и остальные существа, населяющие Леднолесье.

Отцу удалось дослужиться до капитана, а вскоре во время крупного прорыва границы его тяжело ранили. Пришлось вернуться в столицу, где его поставили на ноги… и попытались вразумить. Дед честно старался, но младший сын унаследовал его характер и славился редким упрямством. И кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Верраса Далларена, если бы на одном из приемов, куда его чуть ли не силой привел отец, он не встретил Амельду Эсслер.

Я видела портреты того времени — и прекрасно понимала папу. Мама, и сейчас невероятно красивая, походила на сказочное видение. Золотоволосое, невесомое, словно не принадлежащее этому миру.

Говорят, что на чудеса способны лишь те, кого природа наделила чародейским даром. Но я считаю, что настоящее чудо — это когда два совершенно незнакомых человека с первого взгляда понимают, что отныне они накрепко связаны друг с другом. Без приворота, без угроз, без прочих уловок… Разве какие-либо чары способны на такое? И есть ли преграды, неподвластные настоящему чуду?

Когда стало известно, что леди Эсслер, помолвленная с наследником древнего рода, сбежала чуть ли не за пару дней до собственной свадьбы, причем с капитаном-пограничником, пусть и представителем рода не менее славного, но всего-навсего младшим и бесперспективным, разразился скандал. Тигору Далларену пришлось приложить немало сил, чтобы его замять, и с подставившим его сыном он не разговаривал довольно долгое время. Беглецы меж тем поженились и отбыли к месту службы Верраса Далларена. Не самое подходящее место для истинной леди, но почему-то моя драгоценная мамочка даже не задумалась об этом. Тоже своего рода чудо…

А потом родилась я, и лед между моим отцом и дедом все-таки треснул. Не знаю, что разглядел во мне Тигор Далларен, ведь я пошла в Эсслеров, но, судя по рассказам отца и смутным воспоминаниям, дед меня любил и баловал не в меру. И жили мы с мамой не в мрачном приграничье, где детям не место, а в родовом особняке Далларенов, куда отец редко, но все-таки приезжал. А когда умер дедушка, он перевелся в столицу, чтобы быть ближе к нам.

Почему-то подруги, узнав о том, что мой отец военный, пусть и бывший, начинали мне сочувствовать. Но повода для жалости не было. Знаю, что военные считаются тиранами, но папа всегда четко разграничивал службу и семью. И если своих подчиненных он держал в ежовых рукавицах, то нами никогда даже не пытался командовать. Наша семья была счастлива — и в сумрачном приграничье, и в шумном городе… Счастье живет в сердцах людей, а не там, где они находятся.

Я почти не помню то время. Только ощущение невосполнимой потери, которое до сих пор иногда тревожит меня. Мама говорила, что это из-за дедушки — мы слишком хорошо ладили, чтобы его уход не оставил глубокого следа в моей душе. Возможно, она права…

В городе мы прожили недолго. Мне было лет семь, когда неожиданно умер мой дядя. Наследников он не оставил, и делами рода и поместья пришлось заняться отцу, только-только оправившемуся от ранения и невероятно опечаленному вынужденной отставкой.

С братом они близки не были. Его преждевременный уход отца, конечно, огорчил, но не настолько, чтобы впасть в глубокую меланхолию. Да и времени на это не оставалось — папа с головой окунулся в дела рода, которые прежде его практически не касались. И я видела, что ему это в радость, невзирая на ворчливые замечания и жалобы в стиле «войском командовать и то легче».

А вот маме перемены по вкусу не пришлись. Она слишком привыкла к светским развлечениям, с удовольствием посещала дамские салоны, вытаскивала отца в театр, на выставки модных живописцев и концерты… Но, не задумываясь, отказалась от привычной жизни ради возможности всегда быть рядом с мужем.

Да, я практически не помнила жизнь в городе, но прекрасно запомнила восторг от переезда в поместье, которое и стало для меня настоящим домом.

Домом, оставшимся в прошлом. Нынешний же встречал радушно, без скрипа распахивая резные двери темного дуба, сверкая начищенными полами и прозрачными стеклами в высоких, забранных тяжелыми бархатными шторами окнах, благоухая розами, стоящими в хрустальных вазах. Светлый, просторный, наполненный маминой заботой… Но пока что — чужой. Я слишком редко и мало бывала здесь, чтобы он окончательно стал моим. Как и комната, выбранная мной, но обставленная в соответствии с мамиными вкусами и представлениями о том, какой должна быть спальня юной девушки. В результате моя комната стала бело-розовой и воздушной, как зефир, и я попросту терялась в ней, утопала в сладости и излишней мягкости.

Поднявшись к себе и привычно поморщившись от избытка розового, я быстро сменила строгое форменное платье на первое извлеченное из шкафа. Оно изобиловало рюшечками и оборками, но других попросту не было — мама постаралась, а я и не спорила. Для меня не столь важно, сколько бантиков нашито на юбки, тем более мне не приходится ходить в этом постоянно. Замерла на несколько мгновений перед напольным зеркалом, вглядываясь в отражение. Изумрудный шелк платья выгодно оттенял рыжие локоны, но подчеркивал некоторую бледность лица. Плохо… Но переодеваться я не стала — никакие ухищрения не обманут бдительный мамин взор. Вздохнув, я покинула спальню и спустилась вниз, в гостиную, отделанную в бежевых и нежно-сиреневых тонах, где меня дожидались родители и сервированный на три персоны маленький круглый столик. Проголодаться я еще не успела, но от чая и свежей выпечки отказаться не смогла.