И ответ мне очень не понравился.

— Я был в твоей комнате. А тайники — вещь ненадежная.

— И что вам за дело, читала я его или нет? — прищурилась я, проглотив возмущение по поводу того, что тиронец копался в моих вещах. Чего уж там, если он и жизнь мою вверх дном перевернул…

— Самое прямое, Сандера. С делом, которое для меня столь важно, справится лишь Гилен. И ты меня не подведешь, более чем уверен.

— Я? — прошептала я, чувствуя, как острые коготки впиваются в мои колени сквозь плотную ткань платья. Охнула, сильнее сжала зло урчащую кошку и недоверчиво выдохнула: — Это его дневник, да? Риллиса Гилена? И я…

— Его дневник, его кровь, — кивнул Вердиш, невежливо ткнув в меня пальцем.

Разрозненные до этого мига яркие, но непонятные стежки сложились в единый четкий узор. Я сжала виски ладонями, осмысливая все заново. Строки дневника, разговоры, обрывки снов… или же воспоминаний.

«Я никогда не увижу твоей улыбки, не узнаю, какой ты стала. Я не имею права любоваться тобой даже издали, чтобы не подвергать тебя опасности. Ты никогда не узнаешь, кем был твой отец… и почему он тебя оставил. Так же, как не узнаешь, почему у тебя нет и никогда не будет дара, принадлежащего тебе по праву рождения. Ни у тебя, ни у твоих детей, ни у детей твоих детей…

Зарок нашего… нет, уже не нашего, а лишь твоего, Нисса, рода».

— Мама… Что Эстер имела в виду, говоря о зароке рода?

— Санни, это не важно. Уже не важно.

«Никогда не связываться с магами. Никогда не влюбляться в магов, не создавать с ними семью. Никогда».

Но какие шансы у древнего зарока, смысл которого потерялся, против настоящей любви?

«Магия разрушит блок…»

Внучка самого Тигора Далларена. Одаренная девочка, подающая надежды…

«…и тогда моя жертва окажется напрасной».

Изумрудная трава, солнечные блики на синей глади реки, девчушка с двумя рыжими косичками, бегущая по берегу.

— Деда! — смеется она, и крепкий, словно дуб, седовласый мужчина подхватывает ее на руки, кружит. — Деда, я знаю, кому достанется мой венок! Она краси-и-ивая, а с венком еще краше станет!

— Да, птичка моя, ты умница, — пряча глаза, вздыхает мужчина. — Талантливая умница… Выпей-ка.

Девочка берет из его рук кожаную фляжку, пробует, забавно сморщив носик и не прекращая болтать после каждого глотка:

— А папе лучше в город не ехать, у кареты колесо отлетит, а госпожа Жукор…

Она замолкает, и мир кружится перед глазами все быстрее и быстрее, яркие краски смешиваются, превращаясь в густую чернильную тьму.

И пропадает венок, плывущий в объятиях реки, тяжесть кожаной фляжки, терпкость незнакомого напитка на губах… остается лишь острое ощущение полной слепоты и всепоглощающей беспомощности.

— Деда, темно! Почему так темно?!

— Прости, прости меня, птичка моя, — обнимая рыдающую девочку, глотает слезы враз постаревший мужчина. — Я просто хочу, чтобы ты жила… Прости!

То, что пробивалось ко мне в неясных снах, было на самом деле.

Дедушка видел то, чего не видел никто… И попытался исправить ошибку. Но ошибкой был не мой дар.

Ошибка — я сама.

Я — нарушенный зарок, крах надежд великого чародея, потомок того, у кого по всем свидетельствам не было потомков.

Сколько раз, стоя перед портретом загадочно улыбающегося рыжеволосого мужчины, я размышляла о том, каким человеком он был, о чем мечтал, кого любил… Но даже предположить не могла, какие именно тайны он хранил не только при жизни, но и после смерти.

— Зачем я вам? — растерянно прошептала я, цепляясь за льнущую ко мне кошку.

— Скоро узнаешь, — бледно улыбнулся Вердиш. — Осталось совсем немного… Санни.

Ласковое обращение как кнутом хлестнуло. Вжавшись в угол кареты и прикрывшись Геллеей, я затихла и не сводила с тиронца настороженного взгляда.

— Позволь дать совет на будущее, которое, вопреки твоей разбушевавшейся фантазии, у тебя все-таки есть, — тем же слишком теплым для него тоном продолжал Вердиш, словно и не заметив моей реакции. — Внимательно читай все, что подписываешь. Это убережет тебя от многих проблем.

— Что было в договоре? — выдавила я испуганно. Запоздало, да… Но мне и без того хватало переживаний!

— В твоем — ничего, кроме стандартных условий. На этот раз. А могло бы быть все, вплоть до пожизненной кабалы. Или даже посмертной, — с непонятной усмешкой, от которой у меня сердце заледенело, добавил тиронец.

И замолчал, демонстративно отвернувшись к окну. А я так и продолжала почти с ужасом смотреть на него, понимая, что это до невозможности глупо, но не в состоянии справиться с собой. Ровно до тех пор, пока он, усмехнувшись, быстрым движением не коснулся моего лба.