Почти все мои новые соученики были из Нью-Йорка, города намного более опасного, чем северная часть штата. Для них я был эквивалентом деревенщины. Они сразу же почувствовали мои слабости и получили огромное преимущество. Все только что выбрались из тюрьмы, пора было праздновать. Каждый вечер понедельника и, возможно, вторника, все, кроме двух соучеников, бегали в угловой магазин и покупали 2-х литровые бутылки алкогольных напитков, сваренных из солода. Это было удивительно, поскольку никто в моей школе не пил такой дряни. Я думал, что его пьют только бездомные бродяги, так как он был дешевым и продавался в больших бутылках. Я обнаружил, что, по существо, это пиво, сдобренное крепким ликером, то есть, содержащее вдвое больше алкоголя, чем обычное пиво. Потребление одной “40”, как они это называли, было почти эквивалентно 12 банкам обычного пива. Некоторые самые ярые выпивохи покупали и выпивали 2 бутылки за вечер. Одни пили Old English или OE, другие – St. Ides.

Вкус пенистого напитка был ужасным, и все нуждались в стимуле, чтобы выпивать. Стимул появлялся в виде очень шумной пьяной игры под названием Three Man, в которую они играли каждый вечер. Каждый игрок по очереди бросал два кубика, а правила были очень сложными. Первый человек, на кубике которого выпадало “3” (three), становился Three Man, и игра начиналась. Каждый раз, когда на кубиках выпадало “3” или “1 и 2”, Three Man должен был пить. Если выпадало “9”, все кричали “Social”, и должны были пить. Если выпадало “11”, пить следовало человеку справа от вас. Если кубики показывали “4 и 1”, все должны были как можно скорее хвататься за носы, и пить должен был тот, кто делал это последним. Не разрешалось показывать пальцем, говорить слово “пей” или бросать кубики мимо стола. Вместо этого, следовало указывать на локоть и говорить “употреби”. Если вы нарушали правила, вы становились ужасным “дерьмом”, что означало, что от вас ожидалось, что вы напьетесь так, что будете пахать носом землю. Каждый раз, когда числа на кубиках не складывались во что-то полезное, неудачник должен был пить. Каждый, кто выбрасывал дубль, обретал силу кого-то проклинать.

Как вы можете выполнять домашнее задание, когда в гостиной большая группа однокашников играет в Three Man? Не можете. Я знал, что мне необходимо получить образование, так как боялся репрессий дома, если провалюсь. Итак, на второй или третий вечер я понял, что предстоит большая драка. Чтобы вынудить меня играть в Three Man, меня невероятно запугивали и оказывали всяческое давление. И в тех редких случаях, когда я соглашался это делать, однокашники как можно скорее пытались сделать из меня дурачка. Это вынуждало неоднократно вставать и выходить из игры, что разъяряло их еще больше и считалось предательством Бога.

Полы так быстро покрылись гниющим пивом, что приходилось очищать каждую ногу, чтобы ходить, при этом создавался звук разрыва. Там была отвратительная тряпка, которую называли “гадким полотенцем” и использовали для смывания пролитого пива. Гадкое полотенце никогда не стиралось и испускало гнилостные запахи, лежа под диваном. Я решил, что грязи слишком много, чтобы терпеть, поэтому я подметал пол и выбрасывал в мусор все объедки, окурки и пустые пивные бутылки, которые валялись в комнате каждое утро. Это было чудо из чудес для моих братцев-алкоголиков, превративших самого презираемого парня в их раба, по его собственной воле. Отныне они не убирали ни единого кусочка отходов, которые оставляли за собой. Если я бастовал и отказывался делать это, каждый вечер они просто отодвигали грязь в сторону и снова играли в Three Man, удваивая количество мусора. Как бы упорно я ни пытался заставить их убирать за собой, это было выше моих сил. Драк не было, поэтому моя подготовка в сфере боевых искусств не могла меня защищать.

Никогда раньше надо мной не издевались так часто или сильно. Я ненавидел себя каждый раз, когда убирал квартиру, только для того, чтобы процесс повторялся каждый вечер. Моей реакцией на эту травму было еще более частое курение травки. Команда Three Man называла меня наркоманом, а я просто смеялся. К счастью, я получил стипендию “работа-учеба”, позволявшую работать в университетском городке двадцать часов в неделю. В офисе здания гуманитарных наук, первом предложившем мне работу, воняло старой бумагой. В нем работала женщина в темных библиотечных очках на веревочке, короткими черными волосами с проблесками седины и теплой улыбкой. Она спросила: “|Какую работу вам бы хотелось выполнять?” Я ответил: “Ту, где больше всего платят”. В результате я оказался на Складе 2 Отдела Снабжения. Моя работа состояла в доставке партий учебных принадлежностей всем разным отделам университетского городка. Такой труд оказался тяжелее, чем какая-либо другая работа, но он помогал наращивать мышечную массу. “Я беру эту работу”.

Психоделический экспедитор

Расписание занятий давало возможность работать пять дней в неделю, с 13-ти до 17-ти часов. Склад был огромным, с многочисленными рядами полок с учебными принадлежностями на них. Впереди находились два переносных поддона, и весь день на них складывались все дневные заказы. Моей работой было передвижение поддонов к погрузочно-разгрузочной платформе и загрузка ящиков в грузовик. Босс был сильно пьющим толстым мужчиной предпенсионного возраста, но носящим короткую стрижку военного образца. Экспедитор, Билли, был инвалидом, страдал от умственной недоразвитости, еще учась в школе, они с боссом были собутыльниками. Глаза Билли были посажены слишком близко, поэтому выглядели неестественно большими через толстые линзы очков в черной оправе в стиле 1950-х годов. У Билли была короткая военная стрижка, он всегда носил одну и ту же бейсболку, имел массивную немецкую челюсть и ярко выраженный южный акцент, что крайне редко встречается в штате Нью-Йорк. Он все еще жил с матерью и всегда рассказывал истории, которые он или она видели по телевизору – иллюстрация того, насколько тупые некоторые люди в телевизоре.

Вскоре Билли стал мне как отец, и вместе мы представляли прекрасную команду. Я работал с ним все четыре года, пока учился в колледже. Его стойкий акцент, замедленный темп речи и необычное чувство юмора делали проведенное с ним время веселым, сюрреалистическим и психоделическим. В первый год работы я всегда курил перед работой. Мне никогда не позволялось водить фургон, это была обязанность Билли, да мне и не хотелось это делать. Я даже научился ценить музыку кантри, которая всегда играла в фургоне; я никогда не выключал ее даже тогда, когда Билли выходил из машины, чтобы принести что-то маленькое. В первый год чаще всего это была песня Родео Гарта Брукса. Каждый день мы должны были посещать 20 разных зданий. Билли рассказывал забавную историю, либо что-то, что увидел по телевизору, либо очередную сплетню университетского городка, и пересказывал ее на каждой остановке. Я подыгрывал ему и отпускал шуточки, чтобы никто не знал, что я слышу ее в десятый раз. Билли пытался вступить в связь с женщиной из отдела музыки, поэтому, когда мы приезжали туда с доставкой, всегда происходил натянутый разговор, и чувствовалась тоскующая печаль, но он всегда шутил, надеясь на еще один шанс.

Работа по доставке познакомила меня с большей частью персонала университетского городка, разными парнями из команды техобслуживания и водителями грузовиков, обеспечивавших доставки. Я удивился, обнаружив, что многие из взрослых вели себя, как дети, только употребляли разные виды наркотиков и алкоголя и выполняли взрослые работы. Я думал, что после школы люди “взрослеют”, а оказалось, что я уже более зрелый, чем большинство шоферов и парней из команды техобслуживания. Незрелость людей, работавших в зданиях университетского городка, не была очевидной, но я видел, что они не уверены в себе, имеют проблемы с тревожностью, невежеством и предрассудками. Это стало огромным сюрпризом.