Долгие годы в Англии жил великий князь Михаил Михайлович, возглавлявший в Лондоне русский правительственный комитет, отвечавший в годы Великой войны за поставки в Россию военного снаряжения. Работал он крайне плохо и кроме больших денежных убытков ничего не принес стране, да и сам он в письмах к императору чаще просил денег, чем сообщал о делах [90] . Военный министр Великобритании фельдмаршал Гораций Китченер добивался от русского правительства получить «ведомости наших нужд специально по артиллерийской части» и готов был предоставить себя в «полное распоряжение нашего артиллерийского управления и просил необходимых сведений, но никакого ответа не получил». Этому противился великий князь Сергей Михайлович [91] . Встретив отпор в лице одного великого князя, Китченер стал воздействовать по этому делу на почетного председателя Англо-русского комитета, великого князя Михаила Михайловича, но он снова должен был заметить нежелание великого князя Сергей Михайловича иметь деловые связи с союзниками; в то же время великий князь настойчиво контактировал с канадской фирмой «Виккерс», которая по всем контрактам бессовестно обманывала» [92] .

Великий князь Александр Михайлович, женатый на сестре императора Николая II великой княжне Ксении, возглавлял (на правах министра) специально созданное для него Главное управление торгового мореплавания и портов [93] и отвечал за военно-морской флот. Он сумел отговорить императора Николая II от строительства железной дороги к Мурманску и строительству там морского порта, чтобы высвободить Россию из удушья зависимости от проливов Босфор и Дарданеллы, оказывавшихся часто закрытыми для русской торговли с Западом. В угоду интересов Пруссии и прибалтийских баронов большие капиталовложения были вложены в строительство порта Либава на Балтийском море, а строительство и развитие северных портов, жизненно необходимых для России, остались забытыми. Перед войной он отвечал за становление и развитие русской авиации, которую он не знал, и она не развивалась. Отправляя авиационные эскадрильи на фронт, он заставил все экипажи самолетов оставить разведывательную фотоаппаратуру в казармах на попечение воинских местных начальников и летчики, прибыв на фронт, не могли вести разведку противника и местности [94] . Став генерал-инспектором авиации, во время войны он всячески препятствовал совершенствованию ее организации и лишал летчиков самостоятельности и риска борьбы, в которой куется мастерство и опыт. После 22 месяцев войны он не давал согласия устанавливать опознавательные знаки на русских самолетах из-за «опасения, что немцы сейчас же стали бы применять точно такие же знаки …» [95]

Великий князь Павел Александрович, возглавивший гвардию в 1916 году, совершенно не знал военного дела, и под его командованием гвардия разложилась и отказалась повиноваться царю.

Великий князь Николай Николаевич долгое время возглавлял императорскую гвардию, которая по подготовке к войне и качеству вооружения отставала от обычных воинских частей и не явилась примером для воюющей армии. Но, в отличие от других великих князей, он был патриотом России и служил ей честно и самоотверженно. Он возглавлял Совет Обороны и в секретной записке императору, составленной им в декабре 1907 года, он писал: «Наша живая сила – армия, флот и весь организм обороны государства находится в грозном, по своему несовершенству, состоянии, и безопасность государства далеко не обеспечена» [96] . В правящих кругах России в тот период не было единства в вопросе о первоочередности восстановления армии или флота и распределении между ними средств. В то время как великий князь Николай Николаевич не без основания считал, что и в будущем конфликте решающая роль будет принадлежать армии и высказывался за скорейшее ее усиление, Николай II, напротив был гораздо более чуток к нуждам флота и стремился в первую очередь вести строительство новых военных кораблей. Это пристрастие царя сказалось на распределении военных ассигнований в ущерб армии.

Русская армия мирного времени состояла из 37 пехотных корпусов общей численностью в 1 284 тысячи человек, то есть, приблизительно столько, сколько имели вместе Германия и Австро-Венгрия (1 246 тысяч человек). На случай войны дополнительно формировалось 35 резервных пехотных корпусов. Корпуса были громоздкими и малоподвижными. Русская пехотная дивизия имела 16 батальонов, а немецкая – 12. В составе родов войск кавалерия занимала слишком большое место. Технические и инженерные войска были малоразвиты. По числу самолетов русская армия занимала второе место в мире, но отечественная авиация не опиралась на собственное самолетостроение, и ее жизнь зависела от закупок самолетов и поставок запасных частей из-за границы.

Полное сосредоточение всех русских армий достигалось к 40-му дню мобилизации, что вызывало беспокойство Франции, ожидавшей нападения германской армии и сомневавшейся в оказании своевременной помощи со стороны русских.

Угроза надвигающейся войны и техническая слабость русской армии побудила депутатов Государственной Думы и общественность требовать от правительства радикальных реформ в армии по ее перевооружению и переходу на передовые формы обучения войск. В октябре 1913 года была разработана так называемая «большая программа по усилению армии», которая должна была проводиться в жизнь с 1914 года и закончиться в 1917 году, и на ее осуществление требовалось 500 млн. рублей. Кредиты на ее осуществление были утверждены Думой, но военный министр Сухомлинов всячески препятствовал реформам в армии и только под сильнейшим давлением общественности, обеспокоенной надвигающейся войной, царь за несколько дней до начала войны утвердил программу реформ в армии.

Весной 1914 года лидеры всех фракций Государственной Думы подвергли резкой критике гибельную внутреннюю и внешнюю политику председателя правительства Ивана Горемыкина и настаивали на отставке трех министров: Николая Маклакова, министра внутренних дел, Ивана Щегловитова, министра юстиции и Владимира Сухомлинова, военного министра [97] . Среди депутатов бытовало твердое мнение, что эти три министра, вместе с премьером Горемыкиным, вели объединенную политику разрушения экономического и оборонного потенциала страны в угоду германскому милитаризму.

Вместе с министром внутренних дел Маклаковым, Сухомлинов так ужесточил цензуру, что в России нельзя было обсуждать проблемы армии, и она оставалась закрытым государственным институтом, куда не мог ворваться ветер новшеств и перемен. Угроза войны приближалась, но в обществе и даже в армии нельзя было назвать вероятного врага по имени, его нельзя было упоминать даже в разговорах, так велик был страх у всех людей перед властью. Отношение Германии к России накануне первой мировой войны было открыто враждебным, но в Петербурге велась вероломная политика, не желавшая замечать реалий и продолжавшая убеждать население в дружелюбных чувствах русского народа к немцам. В обществе запрещалось обсуждать немецкую проблему в любой плоскости, если в ней был хоть какой-нибудь намек критики немцев.

Абсурдность цензуры была доведена до такой степени, что в самой армии, в ее высших и средних военных учебных заведениях, и в войсках офицерам запрещалось изучать военную организацию и возможности германской армии, о ней было принято говорить только в восторженных тонах. Если бы какой-либо офицер рискнул объяснить своим подчиненным, что наш главный враг – немец, и что он собирается напасть на нас и нужно быть готовым отразить его, то этот командир был бы немедленно выгнан со службы или предан суду. Немец внешний и внутренний был у нас всесилен, «он занимал высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе» [98] . Стоило школьному учителю проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам – он был бы сочтен опасным панславистом, революционером, террористом и сослан в Туруханский или Нарымский край [99] .