Далее подъем идет полого в гору и можно, отдышавшись, посмотреть по сторонам. Попадаются следы и помет медведя, в одном месте он разрыл нору барсука, и уничтожил запасы. Бывалые таежники говорят — когда барсук обнаруживает, что его запасы на зиму уничтожены, то он кончает жизнь самоубийством — на каком-нибудь дереве находит переплетающиеся веточки. Просовывает туда голову и повисает. Мы даже осмотрели все деревья возле разрытой норы, но барсука-самоубийцу не нашли.

Тропка, идущая по болотине, пружинит под ногами, местами сапоги чавкают по грязи. В таких местах четко видны следы медведя, косули, зайца. По этой тропке, правда тогда менее заметной, мы уже ходили четыре года назад, и сейчас она уверенно ведет нас к избе. Вскоре показываются красные от прихваченного морозцем кипрея, зарастающие «поля» Лыковых. Тайга быстро взялась за залечивание ран, нанесенных ей людьми. На пашнях уже подрастают молоденький березняк и малина.

Переходим речку по бревенчатому мостику и начинаем подъем в пологую горку к избе. Речка у избы, так же как и раньше, прекрасна. Стремительно она несет свои бело-пенистые воды вниз, ударяясь о лобастые камни и рассыпаясь на множество струек и миллионы брызг. Но поблизости от речки картина значительно изменилась. Лабаз, стоявший у берега, развален медведем. Да и вокруг он изрядно поработал. Изба покосилась в сторону двери, как бы присела. Возле нее много разбросанного хлама — здесь тоже наводил «порядок» хозяин тайги. Из открытой двери пахло мышиным холодом старой, брошенной людьми избы. Нагнув голову на пороге, входим, как в яму, в темную и сырую избу. Впечатление самое тягостное. Даже Агаша, качая головой, скорбно удивленно говорит: «Как жили, как жили-то?» Почти все из пожитков и утвари Агаша уже перетаскала на Еринат. Оставлено самое необходимое на случай прихода сюда — чугунки для приготовления пищи, икона и пара священных книг — для молитв. Ненужные вещи разбросаны в беспорядке по закопченной избе и придают ей еще более печальный вид. Я всегда испытываю неприятно тревожное чувство в заброшенных людьми избах, которых так много сейчас в Сибири, и поэтому спешу выйти наружу.

Пашня у избы, когда-то часто выполотая и ухоженная, с четкими рядками посадок, сейчас интенсивно зарастает. Наверное, и могилы Акулины Карповны, Натальи и Саввина, расположенные к верху на этой пашне, скоро скроются среди молодой поросли и трудно их будет найти. А пока что кресты мы обнаруживаем без труда. Молча стоим, обнажив головы. Когда и кто придет еще на эти могилы, затерянные в безбрежной Саянской тайге?

Спускаемся вниз к избе — нужно готовить обед. Агаша уже развела маленький костерок у входа в избу, среди камней, специально предназначенных для этой цели. В котелке весело булькает какая-то похлебка. Помешивая ее длинной деревянной ложкой, Агафья сетует на медведя: «Сухари-то все съел! Под крышей висели». Чуть в стороне мы тоже развели костер и готовим обед. Николай Алексеевич Линков что-то жует всухомятку. Мы приглашаем его отобедать с нами. Он, хоть и старовер, но не отказывается от нашей пищи. Только посматривает, чтобы куда-то отлучившаяся Агаша не застала его за «мирской» трапезой. Тогда ему, вероятно, тот испытательный срок, который он сейчас проходит, Лыковы не зачтут — ведь это грех!

Погода портится, тянет тучи, начинает временами пробрасывать дождик. Что делать? Оставаться ночевать здесь или идти обратно на Еринат? А если пойдет настоящий дождь? Как будем спускаться с крутой каменистой горы к Абакану? Но и ночевать в этой промозглой и грязной избе что-то не хочется, а на улице — нет теплых вещей, да и медведь где-то рядом, а что у него на уме, одному богу известно. Решаем возвращаться.

Агаша собирает все, что необходимо взять с собой. Александр Матвеевич потихоньку снимает, стараясь делать это незаметно. Но цепкий глаз Агафьи все замечает, и она внезапно срывается: «Ну что это такое?! Проходу не дает со своими съемками!» Лицо ее напряженное, даже злое, глаза мечут «гром и молнии». Первый раз ее вижу такой сердитой, «сошедшей» с ровного, доброжелательного тона. Видно, и впрямь довел ее до «белого каления» Александр Матвеевич со своими греховными съемками. Еще несколько минут она не может успокоиться, даже на юмор перестает реагировать.

Нагрузившись трубами, гвоздями, листовым железом и прочим необходимым в хозяйстве скарбом, выступаем в обратный путь. На нижней пашне нас заинтересовал странный сарайчик. В нем сложена из камня низкая печь с ровным как стол верхом, прикрываемым от дождя крышей — «шалашиком». Агаша поясняет, что это «растило» — устройство для проращивания картофеля. Печку протапливают, камни нагреваются и на них укладывают слой картофеля, в течении 2–3 недель его на этом «растиле» проращивают, а после появления крепких росточков высаживают в землю. Ранние посевы картошки на еду садят — вкуснее (вероятно, больше крахмала). Поздние посадки «менее вкусны», но они лучше сохраняются и поменьше клубень — как раз для посадки и экономнее.

Начинает моросить дождь, по небу тянет черные тучи, недалеко прямо по нашему курсу раскатился оглушительный гром. Выскакиваем из леса на опушку к болоту. И сразу, как по мановению волшебной палочки, все резко меняется. Сквозь тучи блеснуло солнце, и все пространство болота как бы завешано прозрачной тканью из серебряных нитей «слепого» дождя. Сочетание красок просто ошеломляет. В очередной раз природа подарила нам замечательную картинку, которую не сыщешь, ни на одном полотне художника. Но любоваться пейзажами некогда, нужно торопиться.

Вскоре начинается спуск с горы. Дождь все усиливается, а с середины горы становится почти проливным. Как мы и предполагали, спуск с горы в такую погоду оказался жутким. В течение часа мы съезжали по мокрой траве, мху и камням, прилагая все усилия, чтобы устоять на ногах и не сорваться вниз. Сильно нарушала равновесие и мешала двигаться среди кустов и деревьев наша неудобная ноша из скрученных листов железа и труб, которые так и норовили за что-нибудь зацепиться или изменить твой, и так не устойчивый, центр тяжести. По много раз каждый из нас оказывался и на «четвертой точке», катился вниз. Выручало очередное дерево или куст на пути. Но когда мы, летя вниз, ухватывались за спасительную ветку, то с дерева за шиворот опрокидывался холодный «душ». Все промокли и выдохлись, было уже не понятно, то ли дождь застилает глаза или собственный пот, ручьями стекающий с нас. Удивительно, что никто не убился и не переломал кости. Хоть и мокрые, но с удовольствием остужаем разгоряченные лица в студеной воде Абакана. Брод через реку. Домой приплетаемся уже в сумерках, около девяти часов вечера. Жуткий поход! Все так вымотались, что даже есть никто не хочет.

Интересно, а какое артериальное давление у Агафьи после таких нагрузок? Оказывается нормальное — 120/70 мм рт. ст. А вот у меня разница между систолическим и диастолическим давлением уменьшилось — 115/90, что, по-видимому, свидетельствует о перегрузке сердца. Устало сижу и поглядываю на узенькую лавку, прикидывая в уме, как ее можно расширить, чтобы хорошо отдохнуть ночью. В уме уже выстраивается сложный план, как это можно сделать, где прибить поперечные планки, сделать ножки и приладить доску. Но домыслить свой план я не успеваю. Вероятно, мысли хорошо отражаются на моем лице, понятны Агафье и совпадают с ее намерениями. Но долго думать над этой проблемой она не будет. Моментально в ее руке оказываются топорик и доска, выколотая из кедрового бревна. Через несколько минут лавка стала уже значительно шире. Причем, сделала Агафья это намного проще и надежнее, чем представлялось мне. Осталось только поблагодарить хозяйку за заботу и в блаженстве растянуть уставшее тело на лавке. Для Агафьи этот день тоже не прошел бесследно — она всю ночь ворочается и стонет от усталости.