Как бесконечна борьба с микробами – эта эволюционная гонка вооружений, – так бесконечна и борьба с раком. Клетки, претерпевшие опухолевую трансформацию и затем переселяющиеся в другие части тела, подвергаются отбору. Они приобретают мутации, позволяющие им быстрее расти и делиться, игнорировать сигналы остановки роста или самоубийства, обзаводиться кровеносными сосудами, снабжающими опухоли питательными веществами, а также отделяться от исходной ткани и мигрировать. Какие-то из этих мутаций имеются уже в первой опухолевой клетке, но опухоли обычно приобретают новые мутации, что в значительной степени перестраивает их геном. Это масштабный эксперимент, неосознанный поиск новых мутаций методом проб и ошибок.

Весь этот процесс выглядит невероятно планомерным – и злобным. Опухоль «пытается» расти, «пытается» обзавестись кровеносными сосудами, «пытается» распространиться дальше. Но реальная ситуация, конечно же, иная: между клетками опухоли существует конкуренция за ресурсы и жизненное пространство, и выигрывает та клетка, которая приобретает самые полезные в этом смысле мутации. Это прямая аналогия с эволюцией живых организмов. Сегодня раковым клеткам нужны дополнительные мутации – те, что помогут им преодолеть химиотерапию или облучение. Одна из опухолевых клеток организма получает необходимую мутацию, чтобы разрушить лекарство. Остальные опухолевые клетки погибают, но потомки этой клетки постепенно размножаются, и болезнь возвращается. К огромному сожалению, это очень часто происходит при лечении онкологических больных: после первичной ремиссии болезнь возвращается и побеждает. Это эволюционная гонка вооружений.

Чем лучше мы разбираемся в строении геномов, тем больше убеждаемся в справедливости идеи эволюции.

Возможно, самой изумительной демонстрацией спонтанно возникающего порядка является превращение зародыша в зрелый организм. Наше понимание этого процесса становится все менее детерминированным. Как пишет Ричард Докинз в книге «Самое грандиозное шоу на Земле», «важно, что здесь нет хореографа или дирижера. Порядок, организация, структура – все это возникает как побочный продукт локальных, многократно повторяемых правил». Нет никакого общего плана, просто клетки реагируют на локальные сигналы. Как будто целый город возникает из хаоса только по той причине, что люди подчиняются местным инициативам и начинают строить дома и заниматься делами. (На самом деле, именно так города и возникали.)

Посмотрите на гнездо птицы: оно замечательно сконструировано, чтобы обеспечить защиту и маскировку птенцов, создано по единому (и при этом уникальному для каждого вида) плану, но по простейшим инструкциям, без какого-либо общего предварительного плана – просто путем реализации последовательности врожденных инстинктов. Я однажды наблюдал за тем, как дрозд деряба пытался свить гнездо на пожарной лестнице здания, в котором расположен мой кабинет. Результат был катастрофическим, поскольку все ступеньки пожарной лестницы выглядят одинаково, так что бедная птица не понимала, на какой именно ступеньке она начала строить гнездо. Фрагменты гнезда появились на пяти ступеньках. Два средних были близки к завершению, но ни одно не было закончено полностью. Птица отложила два яйца в одно из недостроенных гнезд и еще одно – в другое. Очевидно, птицу запутали локальные сигналы – идентичные ступени лестницы. Программа строительства гнезда основана на простых правилах, таких как «поместить больше материала в угол металлической ступени». Уютное гнездо дрозда формируется в результате реализации самых примитивных инстинктов.

Или посмотрите на дерево. Его ствол растет вширь и ввысь именно с такой скоростью, чтобы выдерживать вес ветвей, которые, в свою очередь, находят оптимальный компромисс между силой и гибкостью. Листья великолепно решают задачу поглощения солнечного света и углекислого газа и выделения минимального количества воды: они тонкие и легкие, как перышко, их форма обеспечивает максимальное поглощение света, а поры расположены на нижней теневой стороне. Система в целом может существовать сотни или даже тысячи лет и даже продолжать расти – инженеры могут о таком только мечтать. И все это совершается безо всякого плана, не говоря уже о планировщике. У дерева даже нет мозга. Его структура и функции возникают из решений, принимаемых триллионами отдельных клеток. В отличие от животных, растения не корректируют свое поведение с помощью мозга, поскольку не могут убежать от травоядных животных, и, если бы травоядное животное съедало мозг, для растения это означало бы смерть. Поэтому растения переживают почти любые увечья и легко регенерируют. Они чрезвычайно децентрализованы. Представьте себе, что экономика целой страны возникает на основе локальных инициатив и реакций ее населения. (На самом деле, именно так и происходит.)

Еще один хороший пример – термитники малонаселенных областей Австралии. Высокие, крепкие, проветриваемые и ориентированные по солнцу – они являются превосходным комфортабельным и теплым жильем для колонии мелких насекомых и выстроены не менее тщательно, чем какой-нибудь собор. Но на этой стройке нет главного инженера. Элементы системы в данном случае – отдельные термиты, а не клетки, но система не более централизована, чем дерево или зародыш. Каждая песчинка или кусочек глины, использованный для постройки, принесены на нужное место термитом, действовавшим безо всякой инструкции и безо всякого плана. Насекомое подчиняется локальным сигналам. Это можно сравнить со спонтанным возникновением человеческой речи – со всей присущей ей грамматикой и синтаксисом – на основе действия отдельных говорящих и безо всяких правил. (На самом деле…)

Именно так и возникла речь, точно таким же путем, как возник язык ДНК, – путем эволюции. Эволюция не ограничена системами, основанными на ДНК. Один из важнейших интеллектуальных прорывов последних десятилетий, осуществленный благодаря работам теоретиков эволюции Роба Бойда и Пита Ричерсона, заключается в понимании того, что дарвиновский механизм отбора, приводящий к усложнению систем, применим ко всем аспектам человеческой культуры. Наши привычки и организации – от речи до городов – постоянно изменяются, и механизм этих изменений, как это ни удивительно, вполне соответствует теории Дарвина: постепенный, ненаправленный, мутационный, неизбежный, комбинаторный, избирательный и в каком-то смысле прогрессивный.