Ну, например, такой. Касался он взяток. Как их рассматривать вообще и в каком контексте? Да ведь в тех же восьмидесятых — о следующем десятилетии и говорить нечего! — без «подмазки» вообще ничто не делалось. Ни в государственном управлении, ни в экономике, ни в судопроизводстве. А уж про коррупцию и фантазировать не надо, до сих пор плоды пожинаем. И то ли еще впереди!

Словом, простенькие, бесхитростные такие вопросили ставились, скорее, по-дружески, нежели с упреком или каким-нибудь нехорошим подтекстом. Но пока они касались «облико морале», как выражались герои «Бриллиантовой руки», реакция была снисходительнотерпимой. И тут же Степанцов уходил в глухую защиту, едва возникала даже мысль о «подмазке». В общем, герой-коммунист на допросе в колчаковской контрразведке. Даже скучно. Но и в этом была своя логика.

Александр Борисович, замечая, как все труднее становится Кириллу Валентиновичу отрицать любые двусмысленнье намеки или подозрения в свой адрес либо своего тогдашнего окружения, понимал, что тому недалеко уже и до нервного срыва. А это было совершенно не нужно — Турецкий вовсе не подписывался на роль палача. Тем более что и любую информацию, о которой здесь говорилось, можно проверить у тех, с кем так или иначе пересекался Степанцов на своем трудовом поприще. А уж найти этих товарищей непреодолимого труда не составит. Больше того, наверняка те из них, кто не занимает сегодня высоких государственных постов, обрадуются возможности посплетничать и выказать с еще пущей циничностью свое отношение к человеку, оплеванному известной газетой. Вот чем в итоге может грозить человеку его неискренность на пороге решающего события в собственной жизни.

Александр Борисович не был уверен, что посещение редакции еженедельника «Секретная почта» сразу откроет ему все тайны и покажет скрытые пружины интриг. Он даже не рассчитывал на свои прежние журналистские заслуги в газете «Новая Россия», где одно время работал в штате. Но недолго. Это когда в середине девяностых годов Костю — за его строптивость — выперли из Генпрокуратуры, ну а Турецкий успел ему накануне подсунуть собственное заявление, и тот его подмахнул. Но прекрасная, вольная жизнь длилась недолго, изменились обстоятельства, в Генеральную прокуратуру пришло новое руководство, и Костю с почетом вернули. А тот — Турецкого [1] .

Александр Борисович имел все-таки имя в журналистике, худо-бедно, однако юридические обзоры и комментарии за подписью «Б.Александров» — таков был его литературный псевдоним — прочитывались даже специалистами с интересом. А Костя еще удивляется: откуда это у Сани талант составлять быстрые и качественные отчеты по поводу разного рода расследований? Оттуда! Так что в журналистике он был как бы своим. Именно «как бы», поскольку полностью своим стать, видимо, уже не придется, хотя когда-то очень хотелось, ну а теперь разве что после выхода на пенсию, когда настанет пора сочинять мемуары.

Тем не менее речь не об этом. Ставя себя на место главного редактора еженедельника, Турецкий был абсолютно уверен, что ни один следователь не вышибет из него правды об авторе, кем бы тот ни был. Такова журналистская практика. Такова и этика профессии. Ты отвечаешь за свои слова? Вот и отвечай. Или не публикуй вранья, за которое с тебя охотно снимут штаны. Да и с нас тоже.

А вот как следователь Александр Борисович был полностью на своей стороне. Что это за аноним такой? И если он пишет правду, то чего боится? Значит, у самого рыльце в пушку?

Словом, налицо полнейшее раздвоение. И Турецкий как ни размышлял, так и не решил, кому из своих двойников отдать предпочтение. Поехал, как говорится, на авось, полагая, что обстановка подскажет…

Редактором оказался субтильный, женоподобный мужчинка с двойной, явно благородной и нерусской фамилией — Хакель-Силич. Звали его тоже мудрено — Эдгар Амвросиевич, а попросту, как услышал Турецкий еще в приемной, Эдя — ни больше ни меньше. Увидев его, Александр Борисович сразу понял, что признаний ждать напрасно. А почему? А потому в первую очередь, что сама внешность редактора и это простецкое «Эдя» на фоне фамилии, напоминающей какой-то медицинский препарат, указывали на единственную способность этого работника средств массовой информации, может быть, даже особый его талант, — выискивать и печатать гадости. Причем искренне обожать это занятие, ибо подобная фактура придавала, вероятно, по его соображениям, персональный шик названию органа «Секретная почта». Вот уж действительно папарацци в идеальном варианте.

Эдя, когда ему доложила секретарша, кто ожидает в приемной, встретил появление Турецкого только что не в штыки. Насупился, приобрел воинственный вид выпавшего из гнезда грачонка, даже напыжился отчасти, хотя это у него получалось с трудом. Вернее, не получалось, но мыслилось. Чего он так напугался?

Александр Борисович, не желая с ходу обострять отношения, представился, протянув редактору свое до сих пор действующее удостоверение спецкора «Новой России», а уже затем второе — помощника Генерального прокурора Российской Федерации. Первое Эдя воспринял хоть и без особого уважения, но с пониманием, а увидев второе, вмиг нахохлился и стал непроницаем для посетителя. Вот артист! Столько чувств изобразить сразу на одной мелкой физиономии!

И Турецкий решил не церемониться. Раз ничего не добиться, так хоть душу потешить…

— Меня интересует ваш автор, некто Метельский, — без предисловий холодно начал он, равнодушным взглядом упираясь в переносицу Эди.

— Ваше право, — редактор пожал узкими плевами. — Ищите, как говорится, и обрящете.

— Вам, надеюсь, это имя известно?

— Так же, как и вам. Полагаю, это псевдоним. За гонораром автор к нам в бухгалтерию не обращался.

— Иными словами, надо понимать, вы опубликовали свалившийся ниоткуда непроверенный материал? Не боясь санкций, которые могут затем последовать?